Гонзалес, - сказал я парню, когда он  подошел.  -
Моя фамилия Смит.
     Он кивнул и сказал:
     - Это я, только здесь я, с вашего позволения, просто Гонзалес. Вокруг
все штатские, а вертолет принадлежит метеорологам... Вы уже готовы?
     - Да, - сказал я и взял с сиденья свой портфель.
     - Прекрасно! Вылет через четверть часа.  Вам придется подождать.  Еще
не...
     Дикий рев ударил вдруг по ушам и заглушил его последние слова.  Я  от
неожиданности  вздрогнул.  Оказывается,  механики   вздумали    опробовать
двигатель. Гонзалес повернулся и побежал к ним, размахивая руками и что-то
крича. Роль штатского он исполнял весьма недурно.
     Через пару минут рев стих, и наступила тишина.  Только двое  в  синих
комбинезонах препирались о чем-то, собирая рассыпанные банки.
     Я достал из кармана сигареты, закурил  и  стал  прогуливаться  вокруг
машины.  Гонзалес куда-то исчез. Синие комбинезоны собрали  свои  банки  и
тоже ушли.  Около вертолета никого не осталось. Начал  накрапывать  мелкий
нудный дождь.  Я забрался в машину и попытался заговорить с  шофером.  Тот
отвечал односложно и с явной неохотой.
     Наконец, минут через пятнадцать послышался шум мотора, и к  вертолету
подкатила еще одна машина.  Из нее  выскочил  Гонзалес.  Он  дал  какие-то
указания невесть откуда появившимся людям, из  машины  вытащили  небольшой
красный тючок и засунули его в зев люка. Гонзалес подошел ко мне. Его лицо
лоснилось от пота. Он достал носовой платок и стал им вытираться.
     - Ну как? - спросил я.
     - В порядке, - сказал он. - Чуть не забыли для  вас  электроодежду...
Все, теперь можно отправляться.
     Я взял свой портфель и полез в вертолет.  В салоне стояли два кресла.
Все остальное место было  занято  аппаратурой  и  тюками  разного  веса  и
калибра, по-видимому, предназначенными для метеостанций. К тому же, у меня
сложилось впечатление, что этими тюками пытались хоть как-то замаскировать
назначение приборов.  Большинство приборов были мне совершенно  незнакомы;
среди тюков торчали отовсюду  какие-то  никелированные  ручки,  коричневые
тумблеры, циферблаты с разноцветными стрелками и прочая дребедень,  словно
я попал в кабину космического корабля...  Да, с тех  пор,  как  я  учился,
метеорологическая техника солидно шагнула вперед. Впрочем, мне показалось,
что некоторая часть  этой  электронной  мешанины  явно  предназначена  для
радиоперехватов.  Я бы, наверное, долго еще стоял и озирался по  сторонам,
но тут в салоне появился Гонзалес, захлопнул створку люка, в ту же секунду
пол подо мной поплыл в сторону, и я плюхнулся в кресло. Мы были в воздухе.
     Аэродром быстро скрылся в пелене дождя.  Серая  завеса  застила  мир,
словно спрятала нас от любопытных взоров. Гонзалес исчез в кабине пилотов.
В  иллюминатор  смотреть  было  совершенно  неинтересно,  и  я,  поудобнее
устроившись в  кресле,  стал  ждать,  пока  Гонзалес  даст  мне  обещанные
Клаппером разъяснения. Двигатели гудели монотонно, и я, кажется, задремал.
Во всяком случае, когда я открыл глаза, мой инструктор уже сидел в  кресле
напротив и протягивал мне красную папку.
     - Вот это, -  сказал  он,  -  просил  передать  вам  инспектор  Ромс.
Прочтите прямо сейчас, перед посадкой вернете ее мне.
     Я хотел было съязвить насчет скорострельности  некоторых  полицейских
чинов, но папка оказалась неожиданно тонкой и легкой.  Пришла пора дремать
Гонзалесу, а я, раскрыв гладкие  красные  корочки,  углубился  в  изучение
дела.
     Справившись за полчаса с содержимым папки, я основательно  задумался.
Похоже было на то, что официального расследования  не  велось  вообще,  во
всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.  Более того, я лично не
осмелился бы утверждать что-либо об убийствах на основании этих данных...
     Я взглянул в иллюминатор.  Снаружи  по-прежнему  плотно  висел  серый
кисель. Я прикрыл глаза.
     Итак, что же мы имеем?..  Первый радист разбился насмерть, свалившись
в пропасть.  Его, конечно, мог столкнуть вниз этот сумасшедший метеоролог.
Вот  только  с  какой  стати?..  Я  вспомнил  слова  Клаппера.  <Что-то  с
нервами>...  С нервами, видите ли, у него что-то!..  У  меня  тоже  иногда
бывает что-то с нервами, ну и что? Да о чем тут говорить...  В наше  время
<что-то с нервами> у большинства добрых граждан.  Все  всё  время  чего-то
боятся...  Мои соседи боятся воров и  грабителей.  Знакомый  лавочник  всю
жизнь боится рэкетиров, так и умрет в страхе.  Мать  всегда  боялась,  что
меня  укокошат.  Клаппер  наверняка  боится,  что   когда-нибудь,    через
много-много лет все-таки придет к нему  расплата  за  содеянное...  Я  вот
боюсь, что только зря потеряю время на этой метеоточке...
     А чего, интересно, боялся второй радист? Что заставило его сбежать со
станции и ночью в пургу пробираться без теплой одежды по горам?
     Я хотел было задать эти вопросы Гонзалесу, но что-то  меня  удержало.
Мне вдруг показалось, что он и не дремлет вовсе, а сквозь  прикрытые  веки
внимательно наблюдает за мной.
     И вообще, все это чепуха! Что бы и как бы там ни  было,  не  стал  бы
Клаппер платить мне такие деньги за здорово живешь.  Есть у него  на  этой
станции  какой-то  крупный  интерес.  А  ну-ка,  прикинем...  Метеостанция
находится где? -  недалеко  от  границы.  По  ту  сторону  у  нас  кто?  -
красные...  Нет, интересно все-таки! Имя <Ромс> мне совершенно неизвестно,
а вот о полковнике Гринберге я где-то уже  слышал.  И  вообще:  что,  если
предположить, что <инспектор Ромс> появился впервые  и  исключительно  для
этой операции?.. Тогда здесь явно торчат чьи-то ослиные уши. Вот только не
знаю, чьи - то ли контрразведки, то ли политической полиции? Хотя тут, как
говорят  русские,  хрен  редьки  не  слаще...  И  то,  и  то   -    Служба
Безопасности!..  Ну что ж, тогда тревога Клаппера в принципе понятна. Будь
я на его месте и будь у меня что-то на этой станции  -  и  тут  сразу  два
трупа...  Я бы тоже, пожалуй, забеспокоился. Тогда, вообще говоря, понятно
даже, почему он не может послать туда своего сотрудника. Где гарантия, что
его люди не под колпаком иностранных разведок?..  Да тут лучшего человека,
чем частный детектив, и найти-то трудно!..  И все  же  пока  эта  история,
скажем прямо, малопонятна, а уж если быть  откровенным  до  конца,  так  и
непонятна вовсе. Ладно, примем за исходную версию то, что нам подсовывают.
Лучшего все равно ничего нет...
     Неплохо бы наметить план действий... Вести расследование в открытую я
не смогу. Обстоятельства не те... Допросить метеоролога, к сожалению, тоже
не удастся, во всяком случае, до тех пор, пока  у  меня  не  будет  прямых
улик... надо будет осмотреть  оба  места,  где  обнаружили  погибших.  Это
элементарно: поскольку я альпинист, я всегда могу оправдать свои  прогулки
в горах необходимостью тренировок.  Это  неплохо...  Кстати,  допрос  тоже
возможен.  Вернее, не допрос, а расспросы. Ведь если метеоролог нормальный
человек, он обязательно должен рассказать новичку  обо  всем  случившемся.
Пусть не правду, если он все-таки причастен к гибели радистов,  но  что-то
ведь он должен рассказать.  Если он нормальный человек... Что-то  не  дает
мне покоя эта самая его <ненормальность>...  Где же я все-таки слышал  это
имя: полковник Гринберг?..  Да, ребята, чудеса на  свете...  Един  в  трех
лицах...  исчезнувший  когда-то  капитан  Клаппер,  давно  забытый   мною;
известный откуда-то  мне  полковник  Гринберг  и,  наконец,  явившийся  из
небытия инспектор Ромс...  В роли духа снятого... Христианская  троица,  в
душу его!
     Мне вдруг вспомнились апрельские события.  Нашу роту подняли тогда по
тревоге среди ночи.  Только все разобрали оружие и построились, в  казарму
прибежал Клаппер, злой и явно еще не успевший  проспаться  после  вечерней
попойки, и  приказал  офицерам  тоже  взять  с  собой  автоматы.  Пока  мы
грузились, он бегал от машины к машине и ругался.  У него, видимо,  сильно
трещала голова, потому что он успокоился только  тогда,  когда  Тэд,  тоже
большой любитель выпить, сунул ему в руки фляжку с  виски.  Мидлтон  тогда
еще что-то брякнул по этому поводу, и все дружно заржали.
     А потом была  ночная  дорога.  Машины  шли  на  большой  скорости,  с
выключенными фарами, нас здорово трясло, но этого никто не замечал, потому
что все думали только об одном: куда нас везут? После часа  этой  гонки  в
неизвестность колонна, наконец, остановилась, всех снова  построили,  и  в
призрачном свете маскировочных  фар  командир  батальона  зачитал  приказ.
Оказывается, враги нации и  агенты  мирового  коммунизма  сделали  попытку
захватить власть, и правительство  приказывает  нам,  орлам  и  храбрецам,
опоре нации и носителям свободы, выступить на защиту законности и  порядка
и всыпать красным по первое число, чтобы они навсегда зареклись баламутить
наше демократическое государство.
     А потом снова  была  дорога  через  ночь,  и  страшный  вид  Столицы,
освещенной не морем огней и сияньем реклам,  а  вспыхивающими  светлячками
выстрелов и разрывов снарядов, мертвенным светом ракет и огромными языками
пламени разгорающихся тут и там пожаров.  А еще через полчаса, уже топая в
пешем строю по какому-то переулку, в густом тумане  наступающего  утра  мы
нарвались на засаду, и первым, выронив автомат и нелепо  взмахнув  руками,
упал на асфальт Тэд, весельчак Тэд, любимец  всего  моего  взвода.  Справа
кто-то заорал диким голосом, и в голосе этом были лишь невыносимая мука  и
предсмертная тоска.  Вопль этот оглушил меня и начисто  убил  во  мне  все
человеческие чувства, остался  только  страх  -  животный  страх  за  свою
бесценную шкуру.
     В себя я пришел в какой-то подворотне; сердце  бешено  колотилось  от
быстрого бега  и  пережитого  ужаса.  Что  вы  хотите  от  новоиспеченного
лейтенанта, которому  даже  в  карательных  рейдах  из-за  аппендицита  не
пришлось участвовать, не говоря уже о чем-либо более серьезном и  опасном.
Я сидел в каком-то углу и, размазывая по лицу слезы и кровь  из  разбитого
носа, прислушивался, не гонится ли  кто  за  мной.  Мне  даже  нечем  было
защититься, потому что и мой личный пистолет, и автомат, полученный  перед
началом операции, пропали.  Никто за мной не гнался (в часы великой  охоты
зайцев не гоняют), и получился из меня стопроцентный дезертир.
     Чуть позже, уже более или менее придя в себя, я  решил,  что  никогда
больше уже не смогу стрелять в моих сограждан, как бы их  не  называли.  А
потом я узнал место, где оказался, и что отсюда совсем недалеко  до  дома,
где живут мои родители и где восемнадцать лет прожил я  (видимо,  в  своем
диком беге по улицам и дворам я инстинктивно стремился к родному дому).
     И снова была заполненная страхом дорога, во время которой  никто  мне
не встретился и никто не пытался в меня стрелять; и испуганные глаза  моей
матери, открывшей дверь на ошалелые звонки; и  мои  сбивчивые  объяснения,
прерываемые неудержимыми рыданиями; и ранение отца шальной пулей во  время
жестоких уличных боев на следующий день.  Вечером  же  мы  узнали,  что  в
стране произошла революция, и  к  власти  пришло  народное  правительство.
Всем, кто не участвовал в карательных рейдах, была объявлена  амнистия,  и
я, доведенный страхом чуть ли  не  до  сумасшествия,  наконец,  облегченно
вздохнул. Через месяц я уже работал в народной полиции. Там и я понял, что
делу этому готов отдать всю свою жизнь. Мы ловили мародеров и спекулянтов,
воров и грабителей, расплодившихся насильников и убийц, даже к самой мафии
начинали подбирать ключи. Но пришла дождливая октябрьская ночь, и генералы
совершили переворот. Все народные министры были расстреляны <при попытке к
бегству во время ареста>, а премьер-министра  Риммера  вместе  с  женой  и
детьми сожгли из огнемета прямо у дверей их квартиры.
     На следующий же день все мы - народные полицейские - были уволены.  К
счастью, у моей матери оказались кое-какие сбережения, и  благодаря  ей  я
смог стать частным детективом.
     Я всегда считал, что в жизни мне здорово повезло. Работу свою я люблю
и (отбросим ложную скромность) знаю  неплохо.  Она  нужна  людям,  и,  что
немаловажно в нашем мире, нужна любой власти: и либералам, и  фашистам,  и
коммунистам.  А ладить с властями не так уж трудно - не  берись  за  дела,
касающиеся их интересов, и не суй свой нос в политику...  И  все  же  надо
признаться, что год с  небольшим  работы  в  народной  полиции  был  самым
счастливым годом в моей  жизни  (не  считая,  конечно,  тех  двух  месяцев
знакомства с Исидорой).  Что  поделаешь:  у  каждого  человека  есть  свои
звездные часы, и когда они уходят в прошлое, ему остается только пребывать
в светлой грусти щемящих душу воспоминаний...
     Разбудил меня толчок в плечо. Я открыл глаза и увидел Гонзалеса.
     - Уже ознакомились? - спросил он, саркастически улыбаясь,  отобрал  у
меня красную папку и снова пошел к пилотам.
     Я выглянул в иллюминатор и обомлел: вокруг  были  горы.  Они  закрыли
собой весь мир, возвышаясь и слева, и справа, и спереди, и сзади -  везде,
куда бы не падал взгляд. Как всегда, при виде их заснеженных вершин внутри
у меня что-то оборвалось, сердце заныло сладко-сладко, и  мысленно  я  уже
карабкался хотя бы вот на эту, так похожую на сидящего  человека  в  белой
шапке, и заботило меня лишь одно: надежна ли  страховка?  Горы  были  моей
второй любовью, и, хоть выбраться к ним  удавалось  нечасто,  встречи  эти
были всегда желанны и восхитительны...
     Мы летели среди гор еще минут пятнадцать,  а  потом  впереди  выросла
громадина, на вид весьма  странная:  вместо  острой  верхушки  ее  венчала
небольшая плоская площадка.  Вскоре я различил на ней  какие-то  строения.
Вертолет начал снижаться,  видимо,  мы  были  у  цели.  В  салон  вернулся
Гонзалес.
     - Метеостанция, - сказал он, показывая  на  приближающиеся  оранжевые
домики.
     Я еще раз проверил содержимое карманов и портфеля. Ничего такого, что
могло бы дать пищу для подозрений относительно того, Смит я или  не  Смит,
там не было.  Пистолет уютно устроился  под  мышкой.  Выполненный  в  виде
авторучки <Усни!> - маленький баллончик  с  усыпляющим  аэрозолем  открыто
торчал из нагрудного кармана. Красная папка была отдана Гонзалесу.
     Шум  двигателей  вдруг  изменился,  они  взвыли,  и  через  несколько
мгновений я почувствовал легкий толчок - мы были на метеостанции. Гонзалес
распахнул створку люка, и я, не дожидаясь, пока спустят лестницу, спрыгнул
вниз и увяз по колено в свежевыпавшем, поразительно белом  снегу  (хорошо,
что догадался дома обуть  горные  ботинки).  Дышалось  легко  и  свободно,
словно бы воздух и не был слегка разреженным. И тут я увидел метеоролога.
     От  симпатичного  оранжевого  домика  по  снежной  целине  бежал    к
вертолету, высоко вскидывая длинные ноги, парень в оранжево-желтой куртке.
     - Ну наконец-то! - воскликнул он радостно. - Я уж тут чуть  по-волчьи
не выл...  Да,  извините!  Джон  Маккин,  -  представился  он,  -  главный
настоятель здешней обители.
     - Джерри Смит, - сказал я. - Радист-альпинист.
     Мы пожали друг другу руки.
     - Эй, друзья, - крикнул из люка Гонзалес.  -  Потом  познакомитесь...
Погода, передают, портится, а нам еще обратно  лететь.  Давайте-ка  быстро
разгружаться.
     Из люка посыпались на снег тюки  и  пластмассовые  ящики.  Метеоролог
заглянул  в  пилотскую  кабину  и тут же отошел.  Вид у него был несколько
удивленный.  Но тут он заметил,  что я на него смотрю, и на лице его сразу
же появилась приветливая улыбка.  Разгрузка заняла всего минуты две, после
чего Гонзалес помахал нам рукой и закрыл люк.  Тючок с электроодеждой  для
меня  он  так  и не выкинул.  Двигатели снова взвыли,  вертолет поднялся и
быстро исчез за ближайшей вершиной.
     - Как тут у вас с одеждой? - спросил я метеоролога.
     - Прекрасно, - сказал он. - Имеются  электрокостюмы  фирмы  <Цезарь>,
регулируются на любой рост.  Я потом помогу вам подобрать. А  сейчас  надо
быстро перетащить все это на склад.
     Он подхватил один из тюков, взвалил его на плечо и понес  к  стоящему
справа от оранжевого домика низкому серому сооружению. Вероятно, это и был
склад. Я тоже взял тюк и потащил туда.
     - К чему такая спешка? - спросил я, догнав метеоролога.
     Он усмехнулся.
     - Видите ли, - сказал он. - Через полчаса  здесь  будут  семь  кругов
ада.  И мне не хочется начинать завтрашний день с поисков груза.  За  ночь
его так  завалит  снегом,  что  бульдозер  потребуется,  а  его  здесь,  к
сожалению, нет.
     - С чего вы взяли?
     Он скинул тюк на снег и показал  рукой  на  одну  из  окружающих  нас
вершин. Действительно, из-за ее снежной шапки выглядывала небольшая тучка.
     - Поверьте моему богатому опыту, - сказал метеоролог.  -  Вот  первая
предвестница непогоды, и, глядя на нее, я точно  скажу,  что  нам  с  вами
следует поторопиться.
     За десять минут мы все перетащили на склад.  Тюки были нетяжелые,  но
все же после ходьбы по снежной целине я несколько запыхался, метеоролог же
дышал спокойно и размеренно, как и вначале.
     Между тем  погода  действительно  стала  портиться,  солнце  затянуло
каким-то маревом, и налетел холодный порывистый ветер.
     - Все, - сказал Маккин. - Теперь быстро в дом, в тепло, к столу.
     Я взял свой портфель, и мы  двинулись  к  оранжевому  домику.  Осмотр
окрестностей я решил отложить до более благоприятной  погоды:  вокруг  уже
начинала крутиться поземка.
     Мы вошли в тамбур домика, Маккин плотно закрыл дверь, и мы  очутились
в темноте.  Через  мгновение  щелкнул  выключатель,  и  вспыхнул  ласковый
зеленоватый свет. Метеоролог королевским жестом распахнул внутреннюю дверь
и сказал:
     - Прошу в наши апартаменты!
     Тут мы, наконец, в первый раз посмотрели друг другу в лицо.  Глаза  у
него оказались большие  и  глубокие,  интересные  они  оказались,  в  пору
какой-нибудь  молоденькой  девушке.  И  показалось    мне,    что    кроме
приветливости и любопытства есть в  его  глазах  еще  что-то.  А  еще  мне
показалось, что эти глаза я уже где-то видел.


                               Глава третья

                                ЗНАКОМСТВО

     На следующее утро я еле встал.  Голова раскалывалась  от  боли.  Я  с
испугом посмотрел на  часы.  К  счастью,  сеанс  связи  с  метеоцентром  я
проспать еще не успел.  Я подошел к  зеркалу.  Оттуда  на  меня  взглянула
мрачная опухшая физиономия с мутными глазами и всклокоченными волосами.
     <Хорошенькое начало работы! - подумал я. - Как  это  я  вчера  еще  в
пропасти не оказался?>
     Я попытался вспомнить,  что  же  мы  делали  вчера  вечером,  но  все
происшедшее после того, как мы сели за стол, провалилось в моем сознании в
какую-то бездонную черную яму.
     Пришлось принять  две  таблетки  антивинина.  Через  несколько  минут
память возвратилась, но голова болеть почему-то  не  перестала.  Это  меня
несколько удивило: обычно  антивинин  снимает  все  последствия  излишнего
перебора.
     ...Помнится, Маккин сразу  же  показал  мне  весь  свой  дворец.  Моя
комната находилась в левой стороне  домика,  она  была  связана  дверью  с
радиорубкой.  В правой стороне домика находилась комната метеоролога.  Обе
комнаты выходили в большой холл, который Маккин называл каминной: это было
что-то вроде кают-компании или комнаты для отдыха.  В ней, кроме дверей  в
комнаты персонала и выходной двери в тамбур, было еще три двери. Одна вела
в санузел, вторая на кухню,  а  третья,  когда  я  толкнул  ее,  оказалась
закрытой.  Маккин объяснил мне,  что  она  ведет  в  кладовку,  но  сейчас
заставлена с другой стороны ящиками и поэтому не открывается.
     - А как же вы ходите в кладовую? - спросил я его.
     - Туда ведет еще одна дверь, - объяснил он. - Она  находится  в  моей
комнате.  Завтра мы освободим и эту. С той  стороны  стоит  очень  тяжелый
ящик.
     После этой рекогносц