Кайман промолчал. Действительно, сомневаться не приходилось. Президент весьма недвусмысленно объяснил Брэду, что тот ни при каких обстоятельствах не может даже смотреть в сторону жены монстра. Объяснение продолжалось полчаса, и Брэд живо запомнил каждую мучительную секунду этого разговора. А чтобы он случайно не забыл, сразу после этого началась слежка.
     Для беседы с Брэдом это была неподходящая тема. Кайман включил радио и поймал программу новостей. Несколько минут они молча слушали, как неумолимо, несмотря на старания цензуры, наступает конец света, потом Брэд не выдержал и все так же молча щелкнул выключателем. Дальше ехали в полной тишине, до самого здания проекта, огромного, одинокого белого куба под свинцовым небом, среди пустынной прерии.
     Внутрь серость не проникала: лампы сияли ярким, ослепительным светом, лица были усталыми, иногда озабоченными - но живыми. Здесь, по крайней мере, подумал Кайман, еще сохранилось ощущение цели и достижения. Программа шла точно по графику.
     И через девять дней марсианский корабль будет запущен, и он, Дон Кайман, сам будет на борту этого корабля.
     Кайман не боялся лететь. Всю свою жизнь он готовился к этому, с первых дней в семинарии, когда он осознал, что может служить Богу не только с кафедры, и когда духовный наставник поощрил его интерес к небесам, будь то теологический или астрофизический. И все же...
     Он чувствовал себя неготовым. Он чувствовал, что мир не готов к этой экспедиции. Все это казалось всего лишь любопытной импровизацией, несмотря на бесконечные усилия, вложенные множеством людей, и им в том числе. Даже экипаж был подобран еще не до конца. Конечно, полетит Роджер - он был первопричиной возникновения всей программы. Полетит и Кайман, это тоже было решено твердо. Но кандидатуры двоих пилотов до сих оставались под вопросом. Кайман встречался с обоими, и они ему понравились. Они были одними из лучших в НАСА, один даже летал вместе с Роджером, на челноке, восемь лет назад. Но в списке возможных замен было еще пятнадцать других - Кайман не знал всех имен, знал только, что их много. Верн Скэньон и генеральный директор НАСА летали к президенту обсуждать этот вопрос лично, чтобы он утвердил их выбор, но Дэш, по известным только ему причинам, оставил окончательное решение за собой, и все еще не раскрывал карт.
     Единственным звеном, кажется, полностью готовым к экспедиции, было звено, недавно считавшееся самым слабым: сам Роджер.
     Обучение шло просто великолепно. Сейчас Роджер передвигался по всему зданию совершенно самостоятельно, курсируя от палаты, которую до сих пор считал своим "домом", к марсианской камере, испытательным лабораториям и вообще везде, где хотел. Весь институт уже привык к шастающему по коридорам долговязому созданию с черными крыльями, к огромным фасетчатым глазам, узнающим знакомые лица, к монотонному голосу, произносящему бодрые слова. Вся прошлая неделя принадлежала Кэтлин Даути. Роджер, кажется, полностью освоился со своей системой органов чувств; теперь настало время научить его пользоваться всеми возможностями своей мускулатуры. Кэтлин привезла слепого, балетного танцора и бывшего параплегика, и когда Роджер стал расширять свои горизонты, они взяли на себя задачу по его обучению. Звездный час танцора был уже давно позади, но этот час был, а кроме того, он, еще ребенком, обучался у Нуриева и Долина. Слепой больше был не слепым - у него не было глаз, но его глаза заменила зрительная система, очень напоминающая систему Роджера. Они вдвоем часто сравнивали неуловимые оттенки цвета или делились секретами управления параметрами зрения. Параплегик передвигался на механических ногах; они были ранними предшественниками конечностей Роджера, но у этого человека был целый год, чтобы научится с ними обращаться. Теперь они вместе с Роджером брали уроки танца.
     Правда, не совсем вместе. Бывший параплегик, которого звали Альфред, остался человеком куда в большей степени, чем Роджер, и среди прочих его человеческих слабостей была потребность в воздухе. Когда Кайман с Брэдом вошли в зал управления марсианской камеры, Альфред исполнял антраша по одну сторону огромной стены из двойного стекла, а Роджер повторял его движения по другую, внутри практически безвоздушной камеры. Кэтлин Даути отсчитывала, а громкоговоритель играл вальс ля-мажор из "Сильфид". У стены, повернув стул спинкой вперед, восседал Верн Скэньон, сложив руки на спинке стула, и опустив на руки подбородок. Брэд тут же отошел к нему, и они неслышно принялись говорить.
     Дон Кайман присел рядом с дверью. Монстр и параплегик невероятно быстро подпрыгивали, выделывая неуловимые для глаза коленца. Для антраша музыка не очень подходящая, подумал Кайман, но этим двоим, кажется, все равно. Танцор с непроницаемым выражением лица не сводил с них глаз. Должно быть, он хочет стать киборгом, подумал Кайман. С такими мышцами он покорил бы любую сцену мира.
     Это была забавная мысль, но Кайману почему-то стало не по себе. Потом он вспомнил: он сидел именно на этом месте, когда у него на глазах умер Вилли Хартнетт.
     Казалось, это было так давно. Всего неделю назад Бренда Хартнетт привела детей, попрощаться с ним и сестрой Клотильдой, а они уже почти забыли об этом. Теперь звездой был монстр по имени Роджер, а смерть другого монстра, занимавшего это место еще недавно, ушла в историю.
     Кайман вынул четки и принялся отчитывать полторы сотни Аве Мария. Повторяя слова молитвы, он ощущал приятную, теплую тяжесть зерен слоновой кости, прохладный контраст хрусталя. Он уже решил, что возьмет подарок Его Святейшества с собой, на Марс. Конечно, будет жаль, если четки погибнут - между прочим, если и он погибнет, тоже будет жаль, напомнил себе Кайман. Не стоит сейчас думать о таких вещах. Он решил положиться на очевидное желание Его Святейшества, и взять его подарок, эти четки, в самое далекое странствие в их жизни.
     Он почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит.
     - Доброе утро, отец Кайман.
     - Привет, Сьюли.
     Он удивленно глянул на нее. В ней было что-то необычное, но что? Он уже заметил, что ее темные волосы золотятся у корней, но в этом не было ничего удивительного: даже священникам известно, что женщины меняют цвет своих волос, когда захотят. Некоторые священники тоже, если уж на то пошло.
     - Как идут дела? - спросила она.
     - По-моему, великолепно. Ты только посмотри, как они скачут! Роджер в отличной форме, лучше не бывает. Я думаю, что мы, Deo volente,  все же успеем к запуску.
     - Я вам завидую, - ответила медсестра, глядя в марсианскую камеру. Кайман вскинул голову, с удивлением глядя на нее. В ее голосе слышалось больше чувств, чем полагается для обычной, между прочим сказанной реплики.
     - Я серьезно, Дон. В космическую программу я пошла работать прежде всего потому, что хотела полететь сама. Может, у меня и получилось бы, если...
     Она задумалась и пожала плечами.
     - Вот, помогаю сейчас вам с Роджером. Разве не для этого созданы женщины, а? Помощницы. Кроме того, это вовсе не так уж плохо, когда помогаешь в таком серьезном деле, как это.
     - Что-то ты говоришь не очень убежденно, - заметил Кайман.
     Она усмехнулась и снова посмотрела в камеру.
     Музыка остановилась. Кэтлин Даути выбросила сигарету и немедленно прикурила другую.
     - О'кей. Роджер, Альфред? Десять минут перерыв. Отлично получается, ребята.
     В камере Роджер позволил себе сесть, скрестив ноги. Он выглядит точь-в-точь, как дьявол на вершине холма, в какой-то старой классической ленте Диснея, подумал Кайман. "Ночь на Лысой горе"?
     - Что такое, Роджер? - окликнула Кэтлин. - Ты не устал, не притворяйся.
     - От этого - устал, - огрызнулся он. - Не знаю, зачем мне все эти танцульки? Вилли этим не изводили.
     - Вилли умер.
     Наступило молчание. Роджер повернул голову к ней, глядя сквозь стекло большими сетчатыми глазами.
     - Ему не дали станцевать?
     - Откуда тебе знать? Да, конечно, ты сможешь выжить и без этого, - ворчливо согласилась она. - Но с этим тебе будет проще. Вопрос не в том, чтобы научиться двигаться. Ты должен научиться двигаться еще и так, чтобы не разнести все вокруг. Ты хоть представляешь, какой ты сейчас сильный?
     За стеной камеры Роджер задумался, потом мотнул головой.
     - Что-то я не чувствую себя особенно сильным, - прозвучал бесцветный голос.
     - Ты можешь проломить стену, Роджер. Спроси у Альфреда. За сколько ты пробегаешь милю, Альфред?
     Экс-параплегик сложил руки на кругленьком брюшке и ухмыльнулся. Ему было пятьдесят восемь лет, и до того, как миастения разрушила его конечности, он не отличался особым телосложением.
     - Минута сорок семь, - гордо ответил он.
     - Думаю, ты пробежишь быстрее, Роджер, - продолжала Кэтлин. - Поэтому ты должен научиться, как управлять этой силой.
     Роджер что-то неразборчиво буркнул, а потом поднялся.
     - Уравняйте шлюз, - сказал он. - Я выхожу.
     Техник щелкнул переключателем, и мощные насосы стали впускать воздух в шлюзовую камеру. Звук был такой, будто линолеум рвался.
     - Ой! - охнула Сьюли Карпентер над ухом у Каймана. - Я забыла надеть контактные линзы!
     И вылетела прочь, пока Роджер еще не вышел наружу.
     Кайман недоуменно поглядел вслед. Одна загадка разрешилась: он понял, что в ней было необычного. Но зачем Сьюли понадобилось носить линзы, которые меняли цвет ее карих глаз на зеленый?
     В конце концов он пожал плечами и сдался.
     Мы знали ответ. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы найти Сьюли Карпентер. Обязательные требования составляли длинный список, но цвет глаз и цвет волос стояли самым последним пунктом: и то, и другое можно было с легкостью изменить.

***

     По мере приближения старта положение Роджера стало изменяться. Две недели он был куском мяса под ножом мясника, его рубили и разделывали, как тушу, а он не знал, что с ним происходит, и не мог даже возразить. Потом он стал учеником, выполняющим задания учителей, обучаясь владеть своими чувствами и использовать свое тело. Это был переход от лабораторного препарата к полубогу, и Роджер уже прошел больше половины пути.
     Он чувствовал, как это происходит. Уже несколько дней он требовал объяснить все, что его просили сделать - и ему объясняли. Иногда он даже отказывался. Кэтлин Даути была уже не строгой начальницей, которая могла приказать ему сто раз подтянуться или час крутить пируэты. Теперь она была его подчиненной, и помогала ему в том, что хотел делать он. Брэд, который все реже шутил невпопад, и стал гораздо внимательнее, теперь просил Роджера об одолжении. "Ты не прошел бы этот тест на цветоделение? Сделай, пожалуйста, это пригодится для моей статьи". Иногда Роджера можно было уговорить, иногда - нет.
     Чаще всего - и без возражений - это удавалось Сьюли Карпентер, потому что она всегда была рядом и всегда заботилась о нем. Он уже почти забыл, что она напоминала Дори, и видел только, что она очень симпатичная.
     Она отвечала его настроению. Если он злился, она была спокойной и приветливой. Если ему хотелось поболтать, она болтала. Иногда они во что-нибудь играли. Она оказалась очень сильным противником в скрэббл. Однажды, поздно ночью, когда Роджер экспериментировал, сколько времени он сможет выдержать без сна, она принесла гитару, и они пели. Ее приятное, ненавязчивое контральто оттеняло его бесцветный и почти монотонный шепот. Когда он смотрел на нее, ее лицо изменялось, но он научился обращаться с этим. Когда ему хотелось, схемы интерпретации отражали его чувства, и иногда Сьюли Карпентер была похожа на Дори больше, чем сама Дори.
     Когда Роджер закончил свои дневные занятия в марсианской камере, они с Сьюли наперегонки пробежались до палаты, заливавшаяся смехом девушка, и тяжело грохочущий по широкому коридору монстр. Конечно, он выиграл. Они немного поболтали, а потом он отослал ее.
     Девять дней до старта.
     Даже меньше, чем девять. За три дня до старта он улетит на Мерритт Айленд, а последний день в Тонке будет посвящен исключительно установке ранцевого компьютера и подстройке некоторых блоков сенсорной системы под марсианские условия. Поэтому у него оставалось всего шесть - нет, пять дней.
     И он не видел Дори уже больше месяца.
     Он посмотрелся в зеркало, установленное по его просьбе. Стрекозиные глаза, крылья, как у летучей мыши, тускло отблескивающая кожа. Он немного поиграл со зрительной интерпретацией, превратившись сначала в летучую мышь, потом в демона... потом в самого себя, каким он себя помнил, симпатичного и молодого.
     Если бы только у Дори был такой же компьютер-медиатор! Если бы только она могла увидеть его таким, какой он был! Я не стану ей звонить, поклялся он, я не смогу заставить ее смотреть на это чудо техники со страниц комикса.
     Он протянул руку, снял трубку и набрал ее номер.
     Это был импульс, который он не мог подавить. Он ждал. Время растянулось, как гармошка, и прошла вечность, прежде чем загорелся пустой экран, а в трубке прозвучал первый гудок.
     И вновь время предало его. Вечность - до второго гудка. Он пришел, и длился вечность, и смолк.
     Дори не отвечала.
     Роджер принадлежал к тем, кто обычно подсчитывает все, что можно. Он знал, что большинство людей отвечают только на третий звонок. Но Дори всегда не терпелось узнать, кто же войдет в ее жизнь с телефонным звонком. Даже стоя под душем, она редко медлила до третьего звонка.
     Наконец наступил и третий звонок, а ответа все не было.
     Роджер начал нервничать.
     Он сдерживался, как мог, ему не хотелось поднимать тревогу на телеметрии. Да он и не мог полностью сдержать этого. Она вышла, подумал он. Ее муж превратился в чудовище, а она, вместо того, чтобы сидеть дома, волноваться и сострадать, отправилась по магазинам, в гости к знакомым или в кино.
     А может быть, она с мужчиной.
     С каким мужчиной? Брэд. Вполне может быть: он расстался с Брэдом у камеры, двадцать пять минут назад по часам. Достаточно времени, чтобы они где-нибудь встретились. Достаточно даже для того, чтоб успеть до дома Торравэев. И может быть, она вовсе никуда не ушла. Может быть...
     Четвертый звонок.
     ...может быть, они там, вдвоем, голые, спариваются, прямо на полу, перед телефоном. И она говорит: "Выйди в соседнюю комнату, милый, я хочу посмотреть, кто это". А он отвечает: "Нет, давай ответим в этой позе". А она скажет...
     Пятый звонок - и на экране расцвело лицо Дори. Ее голос спросил: "Алло?".
     Ладонь Роджера молниеносно рванулась вперед и прикрыла объектив.
     - Дори? - спросил он. Его голос вновь показался ему резким и бесцветным. - Как твои дела?
     - Роджер! - воскликнула она. Радость в ее голосе звучала очень естественно. - Ой, милый, я так рада, что ты позвонил! Как ты себя чувствуешь?
     - Отлично, - машинально ответил его голос. И так же машинально заговорил дальше, без сознательного участия его разума рассказывая, чем он занимался, перечисляя упражнения и тесты. В то же время Роджер всматривался в экран, включив все чувства на максимальное усиление.
     Она была... какая? Усталая? Усталость была бы подтверждением его страхов. Она каждую ночь куролесит с Брэдом, позабыв о муже, страдающем от боли и шутовского унижения. Отдохнувшая и веселая? Это тоже было бы подтверждением - это значило бы, что она отдыхает и веселится, позабыв о мучениях мужа.
     Нет, с головой у Торравэя было все в порядке, просто за свою жизнь он привык анализировать и размышлять логически. И от него не ускользнуло, что он играет сам с собой в игру под названием "Ты проиграл". Все будет свидетельствовать о вине Дори. Но как он ни разглядывал ее изображение, с какими бы чувствами не глядел, в ней не было ни неприязни, ни слащаво преувеличенной нежности. Она просто была сама собой.
     Когда он понял это, его голос дрогнул от подступившей нежности.
     - Я скучал по тебе, маленькая, - тускло выдавил он. Его чувства выдала лишь миллисекундная пауза между слогами: "Малень...кая"
     - Я тоже скучаю. Хотя особенно скучать не приходится - я перекрашиваю твою комнату. Вообще-то это сюрприз, но тебя все равно столько времени не будет, так что... ладно, стены будут абрикосовые, рамы желтые, лютиковые, а потолок, наверное, сделаю светло-голубой. Тебе нравится? Я собиралась сделать все охрой и коричневым, ну знаешь, осенние цвета, марсианские краски, чтобы отпраздновать. А потом подумала, что к тому времени, когда ты вернешься, ты уже будешь по горло сыт цветами Марса!
     И сразу же, без паузы:
     - Когда я тебя увижу?
     - Видишь ли... я выгляжу довольно жутко.
     - Я знаю, как ты выглядишь. О Господи, Роджер, ты думаешь, Мидж, Бренда, Келли и я ни разу не говорили об этом за последние два года? Все время, с самого начала программы. Мы видели рисунки. Снимки макетов. Мы видели даже фотографии Вилли.
     - Я больше не похож на Вилли. Они многое изменили...
     - Я и об этом знаю, Роджер. Брэд мне рассказывал. Мне хочется тебя увидеть.
     В это мгновение его жена без всякого предупреждения превратилась в ведьму, а вязальный крючок в ее руке стал помелом.
     - Ты видишься с Брэдом?
     Что это, микросекундная пауза?
     - Наверно, ему не полагалось говорить мне, секретность и все такое... Но я упросила его. В этом нет ничего плохого, милый. Я уже взрослая девочка и могу справиться с этим.
     На мгновение Роджеру захотелось отдернуть руку от объектива и показать себя, но его сдержало странное, непонятное ощущение. Он не мог определить, что это: головокружение? переизбыток чувств? какой- то сбой на электронной половине? Еще несколько мгновений, и вбежит поднятая на ноги телеметрией Сьюли, или Дон Кайман, или кто-то еще. Он попытался взять себя в руки.
     - Может быть, попозже, - ответил он без особой уверенности. - Я... кажется, сейчас мне лучше повесить трубку, Дори.
     Знакомая гостиная у нее за спиной тоже менялась. Глубина резкости видеофонного объектива была не очень большой, и даже для его компьютерных глаз большая часть комнаты была размытой. Не мужчина ли это прячется в тени? Не форменная ли на нем офицерская рубашка? Уж не Брэд ли это?
     - Я должен повесить трубку, - сказал он, вешая трубку.
     Вбежала Клара Блай, вся озабоченность. В ответ на ее встревоженные расспросы он только молча качал головой.
     У его новых глаз не было слезовыводящих каналов, поэтому он не мог плакать. Даже в этой радости ему было отказано.

Глава 11

ДОРОТИ ЛУИЗА МИНЦ ТОРРАВЭЙ В РОЛИ ПЕНЕЛОПЫ

     Наши прогнозы общественного мнения показывали, что самое время представить миру Роджера Торравэя. Эта новость мгновенно разлетелась, и на экранах всех телевизоров мира между репортажами о умирающих от голода пакистанцах и пожарах в Чикаго мелькнули несколько кадров, запечатлевших Роджера во всей красе - на пуантах, в безупречном фуэте.
     Знаменитой это сделало Дори. Звонок Роджера вывел ее из равновесия. Хотя не так сильно, как записка от Брэда, в которой он сообщал, что не сможет с ней больше видеться. И не так сильно, как сорок пять минут с президентом, вбивавшим ей, что случится, если она не перестанет огорчать его любимого астронавта. И уж конечно, этого было не сравнить с известием о том, что за ней следят, что ее телефон прослушивается, а дом начинен жучками. Просто она не знала, как вести себя с Роджером, и скорее всего не поймет этого и в будущем - так что ее ничуть не огорчало, что через несколько дней его запустят в космос. Тогда об их отношениях не придется беспокоиться по меньшей мере полтора года.
     Против неожиданной волны популярности она тоже ничуть не возражала.
     После того, как новость попала в газеты, ее навестили репортеры с телевидения, и в шестичасовых новостях она увидела свое бодрое личико. "Фем" тоже кого-то к ней отправил. Кто-то начал с телефонного звонка. Это оказалась дама под шестьдесят, феминистка со стажем, которая с презрением фыркнула:
     - Мы никогда этого не делаем, не берем ни у кого интервью только потому, что она - чья-то жена. Но мне приказали. Я не могла отказаться, но хочу быть честной по