Он весну приведет за зеленые листики завтра.
   И ты улыбнешься. И, как всегда,
   Любить еще будешь и будешь страдать,
   Завтра настанет день! Завтра!

   Над Парижем  занимался  рассвет.  Розовая  полоска  над  рекой  обещала
солнечную погоду.



ЭПИЛОГ. "АРГУС" ОБРЕТАЕТ ХОЗЯИНА

   Наша  повесть  подходит  к   концу.   Читателю   небезынтересно   будет
познакомиться еще с одним документом - выдержками из дневника  Виктора  де
Люге, варшавского корреспондента одной  из  крупных  буржуазных  парижских
газет.

   "Июль, 24.
   Сегодня, получив из Парижа поздравления от друзей и знакомых, я  узнал,
что мне исполнилось тридцать пять лет. Странно... Я  почему-то  чувствовал
себя шестидесятилетним. Именно таким я  представляю  самого  себя,  когда,
случается, перечитываю собственные корреспонденции в нашей  газете.  После
редакционной правки они  выглядят  так,  как  будто  текст  перед  набором
протаскивался через все канализационные  трубы  Парижа  -  столько  в  них
содержится злопыхательства и старческого брюзжания. Мое  имя,  которым  не
забывали  подписывать  эту  стряпню,  стало  приобретать   соответствующий
"аромат".  Еще  недавно   кое-кто   считал   меня   "молодым   талантливым
журналистом", теперь многие называют меня "асом  холодной  войны".  Что-то
жуткое, дряхлое мерещится мне в сочетании  этих  слов.  Особенно  сегодня,
когда я узнал, что мне - всего лишь тридцать пять. Но я по-прежнему  стар,
по-прежнему мудр, я знаю, что деньги не пахнут...
   В честь юбилея я пригласил свою приятельницу,  журналистку  из  Лондона
Мэри Лин поужинать в одном из варшавских ресторанов.  Мэри  согласилась  -
значит, я все еще нравлюсь женщинам.

   Июль, 26.
   Бар варшавского пресс-клуба - это место, где частенько имеют  отражение
самые невероятные слухи.  Наша  журналистская  братия  -  я  имею  в  виду
собственных корреспондентов крупных иностранных газет правого  толка  -  в
курсе всех предполагаемых событий. Даже тех, которые на самом деле никогда
не произойдут.
   Сегодня во второй половине дня бар  гудел,  как  растревоженное  осиное
гнездо. Я занял место у стойки и стал прислушиваться  к  разговорам.  Одни
говорили о каком-то таинственном "новом оружии красных",  другие  -  о  не
менее загадочной "коммунистической акции  планетарного  масштаба".  Каждый
судачил на свой лад, и всем  не  терпелось  заполучить  для  своей  газеты
"самую объективную информацию".
   Рядом со мной стоял Ричард Баттон, корреспондент "Чикаго  трибюн",  той
самой, под заголовком которой значится: "Величайшая газета  Америки".  Это
издавна являлось предметом острот со стороны коллег  Баттона,  а  впрочем,
что тут особенного? Если существуют газеты-реваншисты, газеты-ландскнехты,
газеты-гангстеры,    то    почему    не    быть    газетам-тартаренам    и
газетам-мюнхгаузенам?
   Я обратился к Баттону:
   - Хелло, Дик! О чем это болтают сегодня?
   Дик оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то  строчил,  и  протянул
руку к своему бокалу. Потом взглянул на меня и пожал плечами:
   -  Никто  ничего  толком  не  знает.  По  слухам,  готовится   какой-то
"варшавский эксперимент"  ко  дню  открытия  очередной  сессии  Всемирного
Совета мира. Пытаюсь состряпать корреспонденцию в свою газету, но  у  меня
ничего не выходит: слишком мало сведений...
   И он  опять  склонился  над  блокнотом,  почесывая  коротко  стриженный
затылок. Муки творчества! Он явно не желает упустить верный шанс  еще  раз
поставить свою газету в глупое положение.
   К стойке протискивается Курт Шмербах  -  угрюмый  немец,  корреспондент
какого-то западногерманского "цайтунга". Здороваюсь с ним  кивком  головы.
Он заказывает себе мазагран - коктейль из черного кофе со льдом и  тройной
порцией коньяка.
   - Как вам нравится эта новость, де Люгэ? - Шмербах вонзает в меня  свои
маленькие серые глаза с красными прожилками на белках.
   - Потрясающе, - отвечаю ему. - Давно, знаете ли, не приходилось видеть,
как из обыкновенного пальца запросто высасывают жирную "утку".
   На нас стали обращать внимание. Шмербах, видимо, решил  воспользоваться
этим и произнес уже громче:
   - Я думаю, что эти слухи имеют под собой достоверную основу.
   - Согласен, если учесть, что "достоверность"  этих  слухов  в  основном
зависит от крепости выпитых вами коктейлей, - не выдержал я.
   Мой выпад почему-то задел  окружающих.  Поднялся  невообразимый  гвалт,
каждый хотел высказаться по поводу  нашей  перепалки.  Шмербах  потребовал
тишины:
   - Прошу внимания, господа! Давайте проясним  обстановку.  По  имеющимся
сведениям,  специальный  комитет  Всемирного  Совета  мира  подготавливает
что-то из ряда  вон  выходящее.  Под  Варшавой  завершается  строительство
громадного куполообразного сооружения. Большое число советских, польских и
чехословацких специалистов из Объединенного института ядерных исследований
ведет под  куполом  монтаж  агрегата  неизвестного  назначения.  Некоторые
компетентные лица утверждают, что это дьявольское сооружение  представляет
собой прямую угрозу свободному миру. В чем заключается эта угроза, нам еще
неизвестно, и наша задача  -  задача  представителей  свободной  прессы  -
вовремя разгадать коварный замысел  коммунистов.  Мы,  журналисты,  должны
помочь направить политику Запада на срыв планов коммунистической агрессии.
И чем быстрее, тем лучше.  Мы  должны  потребовать  у  варшавских  властей
разрешения для представителей  прессы  на  беспрепятственный  осмотр  этой
таинственной строительной площадки.
   - ...Для сбора шпионских сведений, - громко добавил я. - Будем считать,
господа, что варшавские власти безоговорочно примут этот ультиматум.
   Шмербах резко повернулся ко мне.
   - Положение слишком  серьезно,  чтобы  шутить,  -  сказал  он,  брызгая
слюной. - Поберегите  ваше  остроумие,  де  Люгэ,  для  более  подходящего
случая.
   - Хорошо сказано, Курт. Я и забыл,  что  ваши  мозговые  извилины  мало
приспособлены для остроумия.
   Шмербах сплюнул и процедил сквозь зубы:
   - С этими французами всегда одни неприятности...
   - Это требует уточнения, пан Шмербах...
   Я знал, что обращение "пан" приводит Шмербаха  в  бешенство,  этот  бош
люто ненавидел поляков, и - кто знает! - может быть,  расстреливал  их  во
времена  знаменитых  "акций"  против  польского  народа.  И  сейчас  кровь
бросилась в его тевтонскую морду, он стал пунцовым, как свекла.
   -  Уточнения?  Извольте.  Известно  ли  вам,  что  шефом  "монтажников"
является ваш соотечественник  француз  Анри  Бертон,  перебежчик,  красная
свинья!..
   Я выплеснул в его физиономию содержимое своего  бокала.  Теперь,  -  по
крайней  мере,  в  моем  присутствии,  -  он   будет   говорить   о   моих
соотечественниках, употребляя более обдуманные выражения...
   - Господа! - обратился я к окружающим. - Этот тип только  что  оскорбил
героя французского Сопротивления, за что и наказан.
   Я вышел из бара и направился разыскивать Мэри.
   Если об этой моей выходке станет известно в редакции... А, черт с ними!
Земной шар, в конце концов, имеет круглую форму.

   Август, 16.
   В десять часов утра весь корреспондентский  корпус,  аккредитованный  в
столице    Польши,    получил    приглашение     на     пресс-конференцию.
Пресс-конференцию устраивал  комитет  Всемирного  Совета  мира  по  случаю
открытия под Варшавой какого-то нового центра информации. Любопытно...
   Целый час мы толкались в пресс-клубе в  ожидании  обещанных  автобусов.
Шум стоял ужасный. Многие связывали это событие с тайной Большого  Купола.
Заключались пари.
   - Я не сомневаюсь, что нас отвезут к Большому Куполу, Виктор, -  сказал
мне Дик Баттон. - Ставлю свой "блиц" против твоего берета.
   - Идет, - ответил я. -  Что  такое  берет  по  сравнению  с  пощечиной,
которая ожидает нашего воинственного Курта?..
   Шмербах выглядел сегодня еще угрюмее, чем  обычно.  Особых  причин  для
хорошего настроения у него, видимо, не было. И поделом.
   Больше я не участвовал в разговоре. Что толку переливать из  пустого  в
порожнее? Через каких-нибудь полчаса все выяснится. И я стал перелистывать
свежие номера газет. Газы, варварские  бомбардировки  Северного  Вьетнама,
зверские  расправы  с  мирным  населением  Южного   Вьетнама,   применение
химического и бактериологического оружия... Как-то не верится, что все это
действительно происходит на нашей планете...
   Наконец подошли долгожданные автобусы. Они  доставили  всю  нашу  свору
прямехонько к Большому Куполу. Я снял берет и протянул его Дику.
   Итак, нам любезно предоставили возможность кое-что разузнать  о  "новом
оружии красных". Мы  приготовили  фотоаппараты,  кинокамеры,  магнитофоны,
блокноты  и  ринулись  на  штурм  стеклянных   галерей,   ведущих   внутрь
куполообразного здания. Никаких особых пропусков от  нас  не  потребовали.
Достаточно было показать удостоверение с грифом "пресса"...
   Сначала мне показалось, что я попал в  демонстрационный  зал  огромного
планетария. Вдоль округлых, сверкающих белизною стен  ярусами  расположены
ряды мягких кресел и  стеклянных  камер,  похожих  на  кабинки  телефонных
автоматов.
   Меня окликнули. Я обернулся и увидел Мэри.
   - Вы знаете, где мы находимся, Виктор? - спросила она.
   - Что это такое?
   - Не имею ни малейшего представления. Если  это  не  планетарий,  то  я
затрудняюсь объяснить назначение этого помещения.
   Зал постепенно наполнился людьми. Со всех сторон  слышался  разноязыкий
говор.  Сюда  были  приглашены  представители  многих  народов  и   стран,
прибывших на  сессию,  а  также  ученые,  инженеры,  педагоги,  художники,
литераторы -  цвет  столичной  интеллигенции  и  труженики  многочисленных
предприятий Варшавы.
   - Есть смысл поторопиться и заблаговременно  занять  места,  -  сказала
Мэри, увлекая меня  в  амфитеатр.  -  Кстати,  могу  поделиться  кое-какой
информацией...
   Мы прошли в ярус, отведенный для прессы, и  сели  рядом.  Мэри  (и  где
только она успела раздобыть эти сведения?!) в общих чертах рассказала  мне
о новинке - нейтриновидении. Она, правда, знала немного, но и того, что  я
услышал, было для меня более чем достаточно. Я был потрясен.
   Кое-что Мэри сообщила мне и о судьбе Анри Бертона.  Я  дал  себе  слово
добиться встречи с этим человеком.
   Обмениваясь замечаниями, мы  разглядывали  зал  во  всех  подробностях.
Вокруг беспрерывно сверкали вспышки "блицев". Объективы фото- и  кинокамер
были нацелены в центр зала, на самое примечательное. А  там  действительно
было на что посмотреть...
   Громадный  котлован,  -  я  не  знаю,  как  назвать  это   колоссальное
углубление по-другому, - напоминал не  то  машинное  отделение  океанского
лайнера, не то синхрофазотронную камеру, - столько там виднелось различных
устройств  и  механизмов.  Над  ним  высился  на  ажурной  мачте-подставке
исполинский шар - модель нашей  планеты.  Над  шаром  блистающей  бабочкой
распласталась какая-то филигранная  конструкция  из  тонких  металлических
спиралей. Время от времени среди этих спиралей пробегали фиолетовые искры,
и тогда они, подобно струнам эоловой  арфы,  издавали  негромкий  звенящий
аккорд...
   - Я сейчас испытываю такое  же  чувство,  какое,  вероятно,  испытывает
космонавт перед стартом своего корабля, - взволнованно сказала Мэри.
   Я молча кивнул. Многолюдный, напряженно примолкший  зал  был  проникнут
ожиданием.
   Высоко под куполом что-то щелкнуло.
   - Внимание! - громко и внятно произнес голос  диктора.  -  В  последнее
время в некоторой части мировой прессы получили распространение совершенно
фантастические и злонамеренные измышления о существе  работ,  ведущихся  в
Отвоцке  совместными  усилиями  ученых  социалистических  стран.   Сегодня
широкая общественность  будет  ознакомлена  с  действительным  назначением
Отвоцкого центра информации.
   Затем диктор рассказал о принципе объемного нейтринного дальновидения и
о  нейтриновизионной  установке  "Аргус-2",  действующей   под   контролем
специального комитета Всемирного Совета мира.
   - Теперь есть средство показать  воочию  всему  человечеству  ужасающую
правду о подлости и низости колониализма, - сказал диктор.
   Свет в зале померк. Вспыхнул  пурпуром  и  начал  вращаться  загадочный
глобус.
   Пятитысячный  зал  вдруг  тихо  двинулся  по  улицам  ночного  Сайгона,
освещенного яркой южной луной. На каждом перекрестке, на каждой площадке -
мрачные силуэты американских танков. С тяжелым  топотом  проходит  колонна
солдат. Тускло поблескивает сталь автоматных стволов, побрякивает походная
амуниция. На мягких колесах куда-то катятся легкие пушки, крытые брезентом
грузовики... Город на военном положении.
   На тротуарах, под светом уличных  фонарей,  солдаты  патрульной  службы
останавливают и обыскивают редких прохожих. Одна за другой проносятся  две
полицейские машины.  Вот  группа  патрульных  окружила  человека  в  белой
длинной рубахе, замелькали дубинки. Человек поднял руки, защищая  лицо,  и
тут же упал под ноги солдат.
   Настолько рельефно-зрима и натуральна была  развернувшаяся  перед  нами
картина,  что  мы  почувствовали  себя   не   зрителями,   а   участниками
происходящего.
   Диктор объявляет:
   - Южный Вьетнам.
   Над джунглями полыхает пламя. Скрючиваются в  огне  бамбуковые  хижины.
Искры огненным фейерверком уносятся в небо...  На  деревенской  площади  -
обезумевшая толпа.  Солдаты  загоняют  толпу  в  ров,  окруженный  колючей
проволокой. В стороне  пылает  буддийский  храм.  Это  монахи  добровольно
предают  себя  сожжению  на  костре,  запаленном   американцами...   Среди
южно-вьетнамских солдат маячат рослые фигуры  американцев.  Один  из  них,
видимо офицер, стоит в сторонке с сигаретой в зубах  и  время  от  времени
подает команды. Деревянные стены  храма  рушатся.  Ров  наполнен  доверху.
Солдаты насильно сталкивают остальных на головы тех, кто уже  находится  в
яме. Солдаты подкатывают к яме какие-то баллоны на тележках...
   И вдруг эта страшная картина исчезает словно  по  мановению  волшебного
жезла. Рисовое поле, тянущееся почти до  горизонта,  огороженного  зеленой
стеной джунглей. Туда, к непроходимым спасительным зарослям, по  колено  в
воде, спотыкаясь, торопливо бредет  длинная  вереница  полуголых  людей  -
женщины с детьми за плечами и на руках, подростки, старики  с  посохами...
Кого-то несут на носилках...
   Беглецы то и дело оглядываются, их  лица  искажены  ужасом...  Но  вот,
заглушая детский плач и гомон толпы, возникает  вибрирующий  рев  огромной
силы; на людей падают  крестообразные  тени  реактивных  бомбардировщиков.
Звук настолько силен, что люди валятся с ног,  как  колосья  под  взмахами
косы, они, захлебываясь, барахтаются в рисовой топи.  Самолеты  проносятся
совсем низко и исчезают мгновенно, осыпав колонну массой небольших  черных
цилиндрических снарядов. Это не фугаски. Цилиндры  рвутся  без  грохота  и
огня, с негромким хлопаньем, и над полем возникает вуалеподобная, слоистая
пелена тумана...
   Те, кому удалось подняться  на  ноги,  судорожно  хватаются  за  горло,
зажимают рты, пытаясь преодолеть подступающую неудержимую рвоту, и - снова
падают в болото, чтобы уже не встать...
   Зловещая тишина  повисает  над  полем  и  аудиторией.  Свидетели  этого
чудовищного злодеяния как бы окаменевают...
   - Ангола, - произносит диктор.
   Как камень, падает в молчание это  слово.  Зал  погружается  в  темноту
внезапно.  Показываются  длинные,  крытые  соломой  невзрачные  постройки.
Территория, где стоят они, обнесена несколькими рядами колючей  проволоки.
Еще дальше  виднеются  какие-то  зеленые  фургоны  на  резиновых  колесах,
палатки и радиоантенна на длинном шесте. Можно различить  фигуры  людей  в
одежде цвета хаки.
   Зал подплыл к самым воротам  странной  тюрьмы.  Это  грубо  сколоченные
деревянные ворота. Возле них шесты, вкопанные в землю, на  каждом  из  них
торчит отрубленная голова. Судя по темному цвету кожи, широким  ноздрям  и
толстым губам, головы принадлежат хозяевам этой земли... Зал прошел сквозь
ворота и оказался внутри большого двора, посредине которого глубокая  яма.
В яме - беспорядочная куча обезглавленных тел.
   Дверь одного из бараков отворилась и  оттуда  вышли  шестеро  белокожих
наемников с дубинками и большая собака.  Они  подошли  к  другому  бараку,
загремел тяжелый засов. Собака  ощетинилась,  зарычала.  Солдаты  засучили
рукава своих зеленых рубашек, расстегнули кобуры, чтобы  оружие  было  под
рукой, взяли палки и закричали кому-то в бараке.  Ответом  было  молчание.
Тогда стражники спустили  собаку  с  поводка,  и  та,  задыхаясь  от  лая,
кинулась в дверь. Раздались крики, из барака показались изможденные  люди.
Их было человек двадцать. У них была черная кожа  и  связанные  за  спиной
руки. Как и у тех, кто сейчас находился на дне отвратительной ямы.
   Один из них ударил ногой рассвирепевшую овчарку. Солдаты повалили его в
грязь и оставили на расправу собаке. Остальных выстроили по двое в  ряд  и
ударами дубинок погнали к яме. И люди  шли,  скользя  ногами  в  раскисшей
глине, падали, поднимались и снова шли.  Трое  из  них  затянули  какой-то
мотив. Их сразу же привязали к столбам.  Тогда  подхватили  тягучий  мотив
остальные. Солдаты, ругаясь, заставили их опуститься на  колени  у  самого
края ямы. Один из солдат, видимо, старший по званию,  вытащил  пистолет  и
прошелся вдоль ряда обреченных анголезцев. Вот дошел до крайнего пленного,
остановился и что-то ему сказал. Африканец повернул  голову  и  плюнул  на
своего палача. Каратель покончил с ним выстрелом в лицо.
   Остались трое, привязанные к столбам. С ними, видимо, решили  покончить
иначе. Один из солдат, ростом выше  остальных,  вынул  из  ножен  палаш  и
пальцем попробовал острие. Ухмыльнулся,  оставшись  доволен  проверкой,  и
подошел к первому столбу... Р-р-раз!
   - Ах-х! - одной грудью выдохнул зал.
   Следующий... Р-р-раз!.. Еще один. Р-р-раз!..  Готово.  Теперь  осталось
перерубить веревки и сбросить обезглавленные трупы в яму. Палач в  мундире
вытер клинок о какую-то тряпку и вложил его в ножны. Пьяная ухмылка так  и
не сошла с его физиономии. Внезапно он поскользнулся и плюхнулся  прямо  в
кровавую лужу.  Когда  он  поднялся,  изрыгая  проклятия,  и  двинулся  по
направлению к нашему ярусу, с головы до ног  заляпанный  кровью,  рычащий,
огромный, с разведенными в стороны руками, изображение  вышло  за  пределы
нормальных размеров. Видимо, операторы  "Аргуса"  намеренно  дали  крупный
план, словно бы для того, чтобы сказать: "Смотрите, люди! Смотрите!..  Вот
оно - подлинное лицо колонизатора!"
   И вдруг - истерический женский крик:
   - Остановите!
   Это кричит Мэри. Она судорожно вцепилась в подлокотники  кресла,  и  из
груди  ее  рвется  неудержимое,  сотрясающее  тело  рыдание.   Этот   крик
подхватывают другие голоса в зале.
   Изображение исчезает, освещение включено, шар замер.  В  зале  творится
нечто невообразимое. Люди  вскакивают  с  кресел,  яростно  жестикулируют,
проклятия смешиваются с плачем.
   - Внимание! - раздается громовой голос. - Просьба соблюдать спокойствие
на местах.
   Постепенно   восстанавливается   относительный   порядок.   На   ярусах
появляются люди в белых халатах.
   На небольшую площадку перед амфитеатром выходит человек с микрофоном  в
руках. Он успокаивает публику и  руководит  эвакуацией  тех,  кто  слишком
болезненно перенес это ужасное зрелище. Затем обращается к присутствующим:
   - Администрация Центра информации приносит свои глубокие  сожаления  по
поводу случившегося. Никто  из  нас  не  мог  предусмотреть  заранее  этот
прискорбный инцидент, хотя всем нам было известно  о  зверствах,  творимых
агрессорами. Сейчас работу  нейтриновизионной  установки  прекращаем.  Кто
желает  слышать  выступление  генерального  конструктора  этой  установки,
ученого-физика Анри Бертона, может остаться в зале.
   Никто не вышел. Тысячи пар глаз впил