зрыв. Вы - страшно бризантны.
                                                   Карел Чапек. "Кракатит"

   Чтобы понять, что же, собственно, произошло на улице Ренана, необходимо
вернуться к моменту взрыва и отвести стрелки часов, застывшие на 12:20, на
три часа назад.
   Станки  в  мастерских  останавливались  в  шесть  вечера,  но   ведущие
работники экспериментальных  лабораторий  фирмы  "ТВ-франсэз"  в  эти  дни
допоздна задерживались на рабочих местах. Подготавливался важный,  этапный
опыт с новой аппаратурой, но о существе и задачах опыта, кроме Бертона, не
знал никто, даже  его  ближайший  помощник  Франц  Гюбнер.  Во  Франции  в
последние годы, по образцу и подобию США, получил широкое  распространение
промышленный шпионаж, шла бойкая охота за секретными патентами  частных  и
даже  государственных  фирм.  Поэтому  узлы  и  агрегаты  новой  установки
монтировали особо доверенные люди Бертона  и  только  в  его  присутствии.
Потом стальная дверь студии  закрывалась  на  специальные  замки,  которые
сделали бы честь любому банковскому подвалу.
   На втором  этаже  Бертон  встретил  в  коридоре  Гюбнера,  коренастого,
массивного человека, с красным круглым  лицом.  Глубоко  посаженные  глаза
были прикрыты темными очками, редкие  волосы  по  бокам  черепа  тщательно
начесаны на облысевшие места.
   Гюбнер,   по   своему   обыкновению,   приветствовал   Бертона   бодро,
громогласно. Тот сдержанно кивнул ему:
   - Не уходите, Гюбнер. Вы мне будете нужны сегодня.
   - Судя по всему, нам предстоит  необычная  ночь?..  -  спросил  Гюбнер,
складывая толстые губы в самодовольно проницательную усмешку.
   - Возможно... - ответил Бертон. - Но прежде надо  зайти  в  лабораторию
"зет".
   Центр высокого и просторного  помещения  занимали  два  длинных  стола,
заставленных химическим  стеклом.  Никель  и  полированная  медь  приборов
дробили свет на  тысячи  крохотных  солнц.  По  стенам  тянулись  полки  с
химикалиями.
   Хозяйничал здесь Константин  Корфиотис,  химик  и  минералог,  один  из
замечательных специалистов, каких умело подбирала фирма. В  синем  халате,
местами прожженном и покрытом пятнами, он был строен,  гибок  и,  пожалуй,
даже красив со своей пышной, курчавой шевелюрой и правильным смуглым лицом
эллина, если бы не шрамы, пересекавшие правую щеку и подбородок. На  левой
руке Корфиотиса не хватало трех пальцев.
   - Добрый вечер, Коста! - обратился к нему Бертон. - Зашел  предупредить
вас, что генератор понадобится мне нынче на всю ночь.  Я  не  стал  давать
распоряжение  нашему  энергоцентру,  чтобы  лабораторию  "зет"   отключили
совсем. Но смотрите:  если  для  моего  эксперимента  не  хватит  хотя  бы
киловатта энергии, вам придется держать ответ...
   И, как бы смягчая категоричность своего указания, добавил:
   - Кстати, хочу поблагодарить вас  за  рубиновые  призмы.  Надеюсь,  они
оправдают себя...
   Разговаривая  с  Корфиотисом,   Бертон   машинально   взял   со   стола
прямоугольную плитку  какого-то  пористого  коричневого  вещества  и  стая
вертеть в руках.
   У химика перехватило дух, глаза испуганно округлились.
   - Ради бога!.. - пролепетал он.
   - Что с вами, Коста?
   - Месье, Бертон, это... это очень неустойчивое вещество!
   Бертон насмешливо поглядел на химика, потом на плитку:
   - А что такое его взрывчатая сила по сравнению с той, которая заключена
в таком же  куске  обыкновенной  материи?  Читал  я  как-то  роман  одного
чешского автора, написанный еще до того, как человек произвел вторжение  в
атомное ядро... Там фраза одного  химика  врезалась  мне  в  память:  "Все
существующее является скрытым взрывчатым веществом... Связывающая  материю
сила - не больше, как паутина, опутывающая члены  спящего  гиганта.  Дайте
ему разорвать ее, и он швырнет Юпитер на  Сатурн".  Право,  этот  писатель
предвидел наши дни, сравнивая человечество с ласточкой, вьющей свое гнездо
под крышей космического порохового погреба. И сейчас, когда американцам не
терпится снабдить бундесвер ядерным  оружием,  я  с  сожалением  вспоминаю
добрые старые времена молекулярных взрывчатых веществ.
   Бертон спокойно положил плитку на место.
   - Вот так. Спокойной ночи, Коста.
   Они вышли из лаборатории.  Гюбнер,  тяжело  ступавший  позади  Бертона,
бурчал:
   - Этот чертов грек когда-нибудь поднимет нас на воздух!..
   Бертон подозревал, что Корфиотис втихомолку,  на  свой  страх  и  риск,
занимается какими-то опытами со взрывчаткой. Но он сам в свое время  отдал
дань  химии  взрывчатых  веществ  (группе  "Мистраль"  требовалось   много
взрывчатки) и потому относился к этому  внеслужебному  занятию  сотрудника
снисходительно. К тому же Корфиотис был великий  дока  по  части  создания
новых  пластмасс  и  выращивания  кристаллов,  в  которых  так   нуждается
современная радиоэлектроника.
   - Что поделаешь, Гюбнер, почти у каждого человека есть  свое  маленькое
увлечение, как говорят англичане, свое "хобби".
   - Следы этого "хобби" начертаны на его физиономии,  -  ядовито  заметил
Гюбнер.
   - Не брюзжите. А впрочем... В вашем замечании есть свой резон.  Видимо,
придется просить администрацию  переселить  опасное  хозяйство  Корфиотиса
куда-нибудь подальше от нашего корпуса. Мне  вовсе  не  улыбается  в  один
непредвиденный момент оказаться на дороге, ведущей в чистилище, да  еще  в
одной компании с вами...
   - Прощаю вам очередную колкость. Боже, сколько я их слышал от вас! Ради
чего я терплю все это?
   - Вы - знаток своего дела, Гюбнер, этого у вас не отнимешь.  Вы  сумели
стать почти незаменимым. Но чего-то в вас я никак не пойму...
   - Чего именно?
   - Для ученого в вас слишком много неискреннего...
   - Не слишком ли вы полагаетесь на свою интуицию, Бертон?
   - Ну, ладно, не время вдаваться в психологию. И не  место.  Если  бы  я
решительно не доверял вам, то не привел бы сюда сегодня.
   Бертон, пропустив  Гюбнера  вперед,  тщательно  закрыл  стальную  дверь
студии. Все четыре стены помещения до высоты человеческого роста  занимали
панели, испещренные дисками указателей,  разноцветными  шкалами  датчиков,
индикаторами, кнопками. Чувствовалось, что там,  за  панелями,  скрываются
джунгли пестрых проводов, заросли триггерных систем и  других  архисложных
устройств, как бы воспроизводящих  недосягаемо  сложную  структуру  клеток
мыслящей материи.
   В  центре  студия,  словно   капитанский   мостик,   высилась   изящная
конструкция:  три  ажурные  фермы-опоры  и  увенчивающая  их   серповидная
площадка. Все, вплоть до лесенки и перилец, было выполнено из серебристого
легкого    и    прочного    сплава.    Но    без    человека    вся    эта
электронно-кибернетическая кухня была пока мертва. И потому  странно  было
видеть на  одном  из  пультов  нечто  единственное  здесь  от  мира  живых
человеческих чувств:  портрет  молодой,  прелестной  женщины,  обрамленный
веночком из серебряных цветов с черной эмалью.
   Гюбнер при взгляде на портрет вздрогнул. Бертон недоуменно покосился на
помощника.


   Эту красавицу - веселую, полную обаяния и радости жизни, знали многие в
довоенном Париже. Родилась она в Москве, но детство  и  юность  провела  в
Париже. Франция стала для нее второй родиной.
   Вики Шереметьева относилась  к  числу  тех  русских,  парижан,  которые
продолжали хранить Россию в своем сердце и сражались за нее здесь в  рядах
бойцов Сопротивления.
   Под прозвищем "Полиссон"  ("Сорванец")  в  оккупированном  Париже  Вики
Шереметьеву знали только избранные. Она была той самой  Клер  Бриссон  (на
это имя было изготовлено ее удостоверение личности), за которой  три  года
безуспешна охотилось гестапо.
   Бесстрашная,  находчивая,  остроумная,  она  не   знала   усталости   -
распространяла прокламации, передавала приказы,  снимала  копии  секретных
схем и планов. Никто лучше ее  не  умел  пронести  под  носом  полицейских
чемоданчик с оружием, установить контакт с нужным человеком.
   Бертона и Вики, этих мужественных людей,  тянуло  друг  к  другу.  Были
короткие  деловые  свидания,  овеянные  опасностью.  Были  редкие   теплые
рукопожатия, милый взгляд чуть лукавых черных глаз.
   Однажды при  расставании  в  парке  Сен-Клу  она  прочитала  ему  стихи
Ахматовой, написанные после падения Парижа:

   Когда погребают эпоху,
   Надгробный псалом не звучит,
   Крапиве, чертополоху
   Украсить ее надлежит.
   И только могильщики лихо
   Работают. Дело не ждет!
   И тихо, так, господи, тихо,
   Что слышно, как время идет,
   И клонятся головы ниже,
   Как маятник, ходит луна,
   Так вот - над погибшим Парижем
   Такая теперь тишина.

   Но  эту  тишину  прорезали  вопли  жертв  гестапо,  автоматные  очереди
оккупантов и  взрывы  бомб  подпольщиков.  Среди  ежеминутной  смертельной
опасности между Бертоном и Вики рождалась нежность. Но было не до  личного
счастья.
   После Сен-Клу Бертон видел ее только один раз. Был поцелуй -  первый  и
единственный.
   Ее схватили во время "большого провала", на конспиративной квартире, за
перепиской на машинке материалов для газеты "Вестник русских добровольцев,
партизан и участников Сопротивления во Франции". И сейчас, семнадцать  лет
спустя, вспоминая траурные аккорды ахматовских стихов, Бертон не колеблясь
дал бы отрубить себе правую руку, чтобы только узнать: кто предал?



3. ВЗМАХ КРЫЛЬЕВ

                                  Будь тверд, как эта сталь в ее оправе,
                                  Будь справедлив - и ты всегда поймешь.
                                  Пред кем ты преклонить колени вправе,
                                  Пред кем для схватки вырвать верный нож,
                                           Тудор Аргези. "Надпись на ноже"

   Бертон и Гюбнер поднялись на площадку. Здесь находился пульт управления
установкой,  а  перед  ним  легкие  плетеные   кресла.   На   оконечностях
серповидной площадки помещались два купола из того же светлого металла.
   Бертон тронул пусковую кнопку. Зажужжали моторы, и  внизу,  у  подножия
площадки, раздвинулись створки.  Из  образовавшегося  колодца  выдвинулась
металлическая мачта, несущая необычайное сооружение: большой, метров  пяти
в диаметре, радужно сияющий шар. Шар вращался, и было  непонятно,  как  он
закреплен и на какой оси вращается. Сетка меридианов и  параллелей  делила
его на секторы, как глобус. Впрочем, это и был глобус, расцвеченный  всеми
оттенками  красного  и  фиолетового  цветов.  Тонкими  бордовыми   линиями
вырисовывались  контуры  материков,  светились  лиловые   точки   городов,
змеились алые  артерии  рек.  Шар  достиг  уровня  площадки  и  замер.  Из
полукольца над шаром выдвинулись серебряные иглы.
   Гюбнер смотрел взволнованно,  с  жадностью.  Он  проработал  у  Бертона
несколько лет, был причастен к созданию этой установки, но только  сегодня
впервые его допустили в "святая святых" патрона и впервые дали возможность
увидеть это техническое чудо в действии.
   Бертон нажал вторую кнопку. Купола на оконечностях площадки раскрылись,
как цветочные бутоны, открыв  взору  два  гигантских  рубиновых  кристалла
шестигранной призматической формы.
   - Это и есть знаменитые кристаллы Корфиотиса? - не скрывая возбуждения,
спросил Гюбнер.
   - Да. Как видите "чертов грек" на что-нибудь годится... Эти кристаллы -
сердце установки нейтриновидения. Они выполняют  функции  преобразователей
энергии несущего поля в кванты видимого света. Подробности потом.
   - Что я должен сейчас делать? - осведомился Гюбнер.
   - Сидеть и смотреть.
   Бертон снова склонился над пультом.
   Одна из  серебряных  игл  удлинилась  и  вошла  в  глобус.  Шар  замер,
посветлел,  а  из  недр  кристаллов  рванулись  пурпурные   сполохи.   Все
окружающее исчезло из поля зрения.
   Гюбнер ощутил головокружение и зажмурил глаза.  А  когда  открыл  их  -
прищурился, ослепленный.
   ...Над  ними  раскинулась  яркая  синева  безоблачного  неба.   У   ног
вздымались зеленые волны. Вдали мелькали  белые  треугольники  парусов.  И
среди этого солнечного великолепия находилась площадка с двумя людьми.
   - Карибское море! - сказал Бертон. - Куба! - добавил он, простирая руку
к дымчато-синей полоске далекой земли.
   К ним стремительно приближалась белая точка. Скоро она  превратилась  в
альбатроса. Сильная птица проплыла над  их  головами  на  длинных  упругих
крыльях.
   Зрелище, открывшееся перед Гюбнером, не было тенью жизни, как кино. Оно
не было и ее подобием, как телевидение. Это  была  сама  реальность,  сама
жизнь с ее красками, рельефом,  движением  и  звуками.  Гюбнер  в  сильном
возбуждении даже привстал и машинально расстегнул верхнюю пуговицу халата.
   - Я вижу, вы испытываете желание выкупаться, - усмехнулся Бертон. -  Не
снимайте халата, купаться можно в одежде...
   Площадка погружалась в воду. Волны со всплеском сомкнулись над головой.
Солнечный свет меркнул в зеленоватой дымке.
   - Смотрите, Гюбнер, смотрите, упивайтесь невиданным! -  раздался  голос
Бертона. - Впервые человек проникает в морские глубины без акваланга.
   Но Гюбнер был уже не в  состоянии  разделять  его  восторги:  судорожно
вцепившись в подлокотники, он наблюдал, как на него  надвигается  огромная
рыбина. Мощные грудные плавники и характерно скошенный  рот  не  оставляли
сомнений: он находился нос к носу с акулой. Это была представительница той
милой семейки хищниц,  которую  называют  "Белая  смерть".  Сопровождаемая
двумя рыбками  -  лоцманами,  она  не  спеша  проплыла  между  Гюбнером  и
Бертоном.
   - Не хватит ли впечатлений? - бормотал  Гюбнер,  разрывая  воротник.  -
Берегись! - заорал он вдруг не своим голосом, цепляясь за руку Бертона.
   Бертон вздрогнул от неожиданности. Даже  его  крепкие  нервы  оказались
неподготовленными к новому сюрпризу:  прямо  на  площадку  мчалась  черная
громада. Доля секунды потребовалась Бертону,  чтобы  сообразить:  это  нос
подводного корабля. Бертон с Гюбнером пронеслись со своей площадкой  вдоль
длинного ряда  отсеков  -  носового,  аккумуляторного  и  ракетного,  мимо
матросов и офицеров, занятых  своим  делом,  миновали  отделение  атомного
реактора, машинный отсек. И вдруг  все  исчезло,  только  удаляющийся  шум
винтов напоминал о виденном.
   - Вот и состоялась наша встреча с собратьями по разуму, - комментировал
Бертон. - Встряхнитесь, коллега! Ничего страшного не произошло. Просто  мы
случайно прошли сквозь американскую  атомную  подводную  лодку.  Она  либо
следует  в  Гуантанамо,  либо  везет  "в  подарок"  кому-нибудь  из  своих
союзников дюжину "Поларисов". Как видите, у пиратов  с  жабрами  появились
двуногие конкуренты.
   - Я, кажется, сейчас захлебнусь, - взмолился Гюбнер. - На сушу!
   ...И  он  увидел  себя  в  дикой  чащобе  амазонской  сельвы.  Площадка
беспрепятственно вторгалась в непроходимые  заросли.  Гюбнер  инстинктивно
щурил глаза, когда колючая ветвь готова была коснуться его  лица,  отводил
голову, чтобы не стукнуться лбом о древесный ствол. Он с трудом  удерживал
себя  от  желания  разогнать  тучу  крылатых   насекомых,   сопровождавших
"путешественников" надоедливым звоном. "Эффект присутствия" был  настолько
силен, что Гюбнер почти ощущал их укусы.
   - Когда-то я мечтал заняться  поисками  останков  древних  цивилизаций,
затерянных где-нибудь в Мату-Гроссу, - раздался голос Бертона. - Но не мог
решить, что привлекательнее - археология или изучение океанских глубин.  Я
избрал физику, и она дала мне возможность заглянуть  в  самые  недоступные
уголки мира. Можете назвать меня романтиком, но  я  упивался  мыслью,  что
подарю людям средство видеть почти недоступное. Поэтому я и пригласил вас,
трезвомыслящего человека, на этот эксперимент...
   ...На берегу заболоченной протоки  вода  кишела  кайманами.  Три  голых
индейца, захлестнув веревочной петлей одно из этих омерзительных созданий,
с трудом тащили по траве отчаянно сопротивляющуюся добычу.
   Вдруг краски  тропического  пейзажа  померкли.  Темная  туча  заслонила
солнце и расправила над сельвой свинцовые крылья.
   - Идет ураган, - промолвил Бертон. - Будем смотреть?
   - Бр-р-р-р! - поежился Гюбнер. - Лучше вернемся домой.
   Сельва исчезла. Перед ними  снова  вращался  красно-фиолетовый  сияющий
шар.


   Еще в ту пору, когда радар был в колыбели и назывался  электромагнитным
детектором, Бертон заинтересовался проблемой дальновидения. Рядом с ним  в
группе "Мистраль" работал Лаказетт, физик почти гениальный. Это он  создал
"научный сектор" подпольщиков в гараже на улице Круа-Руж. Отсюда  выходили
крохотные радиопередатчики, бомбы с секретом в виде портфелей, телефонов и
настольных ламп, глушители для пистолетов и автомобильных моторов. Тут  же
были собраны материалы по прицельному бомбометанию и радару.
   Лаказетт любил повторять слова Гюго:  "Наука  непрестанно  продвигается
вперед, перечеркивая самое себя. Плодотворные вымарки! Наука - лестница...
Поэзия - взмах крыльев..."
   - Дорогой мой Анри, - говорил Бертону Лаказетт,  -  научное  творчество
нужно поднимать до уровня поэзии. Работа  экспериментатора  сродни  работе
художника. Большие открытия делаются не только знанием, но и вдохновением.
   Бертон всегда поражался необычайной научной интуиции Лаказетта, который
еще тогда предвидел пути развития  радиоэлектроники,  очень  интересовался
проблемами передачи движущихся изображений на расстояние, радиолокационной
и электровакуумной техникой, полупроводниками. Он научил Бертона тому, что
не смогли бы дать ему никакие институты и научные труды: умению мыслить  в
науке нешаблонно. Он же подсказал Бертону идею этого аппарата.
   - Анри, - говорил ему  Лаказетт,  -  видение  на  расстоянии  и  сквозь
непрозрачные тела - не химера. Эту возможность предвидел еще Жюль Верн,  а
ты  знаешь,   сколько   его   фантастических   идей   стали   реальностью.
Принципиально в природе  нет  ничего  непрозрачного.  Но  от  какой  печки
следует танцевать при решении задачи? Это могут быть невидимые проникающие
излучения - инфракрасные лучи, гамма-кванты  высоких  энергий,  радиоволны
миллиметрового  и   субмиллиметрового   диапазонов,   наконец   -   потоки
элементарных частиц. Ключ в том,  чтобы  правильно  подобрать  проникающее
излучение и суметь преобразовать его в видимое  изображение.  Это  крепкий
орешек, Анри!
   Лаказетта расстреляли в форте Монлюк в  начале  августа  1944  года,  в
самый канун парижского восстания. Он погиб, не дрогнув.
   То, что Бертон унаследовал от  него,  не  осталось  мертвым  кладом.  В
послевоенные годы все свои силы и знания,  весь  талант,  всю  страсть  он
вложил в поиски "ключа". Но потребовались годы работы в "Бюлле",  затем  в
"ТВ-франсэз",  сотрудничество  со  многими  талантливыми  исследователями,
прежде чем он нашел этот ключ и идея обрела реальную форму.
   Вот это  удивительное,  созданное  Бертоном  "всевидящее  око"  и  было
взмахом его крыльев.


   - Что еще? - спросил Бертон, вопросительно  поглядывая  на  Гюбнера.  -
Индия? Дели, Бенарес?  Аляска?  Или,  может  быть,  заглянем  в  святилище
Соединенных Штатов: хранилище золотого запаса в подвалах форта  Нокс?  Или
не будем ходить далеко и совершим прогулку по Парижу, о котором  мало  кто
знает, по Парижу подземному, заглянем, так сказать, в парижские тайны?
   И, не дожидаясь согласия Гюбнера, он начал вертеть  колесико  верньера.
Стрелка медленно ползла по шкале и они, как бы вместе с ней, двигались  по
каким-то мрачным лабиринтам, безлюдным и запутанным.  Это  были  катакомбы
Парижа, протяжением  на  триста  километров.  Безлюдным?  Нет,  Бертону  и
Гюбнеру сопутствовали  миллионы  мертвецов,  точнее  кости  их,  сложенные
штабелями у стен, прах нескольких миллионов  парижан,  тридцати  поколений
людей, населявших столицу Франции на протяжении десяти веков. Кости, и еще
кости, и еще раз кости, тысячи кубометров костей, сложенных как  поленницы
дров и перемежаемые кое-где черепами. Прах и  безмолвие.  Официа