ек,  мой Вадим  - ни больше ни  меньше как  его
будущий  зять.  Я  взирала на  эту семейную идиллию  равнодушно, отбрасывала
палочками  пленки с  залитых соусом  гринуй и нисколько не удивилась,  когда
дверь ресторана  распахнулась  и мимо  меня  к  их  столику,  улыбаясь,  как
принцесса,  проплыла   моя  фантастическая  соперница.  Мне  было  мрачно  и
неудобно,  но  я не могу  не быть объективной  и не отметить совершенство ее
движений, походки,  манер; ее  рост,  ноги,  бедра, шея,  талия,  цвет кожи,
умеренный макияж были совершенны настолько, что будили во мне бешенство.
     Расплатившись, я выкурила прямо тут же за столиком сигарету и тотчас же
отправилась  к себе на  Пляс д,Итали.  Моего  спокойствия хватило  только до
подъезда  дома и  на  то, чтобы  вымученно  улыбнуться консьержу. Он  что-то
спросил, открывая  дверь,  но,  по  счастью,  дверь  лифта  была  открыта, я
вскочила туда  и почти тотчас же со мной случилась  истерика. Я не могла уже
нормально  выйти  из лифта,  я  выползла из  него и с трудом  открыла  дверь
ключом,  который, сволочь такая,  застрял и никак не хотел поворачиваться. Я
готова была уже снова спуститься и подняться по другой лестнице, чтобы войти
через балконную дверь в свою спальню, но вновь видеть добродушного консьержа
мне было тяжко.
     И  вдруг  мне  стало  на секунду  хорошо,  очень  ненадолго,  но  ровно
настолько, что я успела снять верхнюю одежду, притащить в спальню все виски,
которое  у меня было, и включила видео. Я не  так уж люблю  его смотреть, но
мне хотелось ни о чем не думать. Я начала пить. Видюшник показывал  какой-то
фильм про волков, и я еще не совсем пьяным сознанием подумала, что какой  бы
я теперь фильм ни смотрела, все будет рождать во мне неприятные ассоциации с
моей нынешней жизнью. Я выпила  еще бокал  виски,  отвлеклась от телевизора,
оглядела спальню и  опять увидела на стене ружье. Мне стало вдруг страшно. Я
выпила еще виски, но все  думала, думала, теперь уже окончательно не глядя в
телевизор. Какой-то  страшный сон  сморил меня,  мне стало вдруг удивительно
хорошо,  но только  ненадолго,  потому что  потом вдруг  затошнило, и  я еле
добежала до  уборной. Я не знаю, как я вернулась в свою постель, но  в  ней,
несмотря на  головокружение,  несмотря на то,  что  все еще мутило и  болела
голова, морально мне  было  чуть-чуть  получше, а к  тому  же  когда  я  еще
вспомнила, что  завтра  суббота и  не надо идти  в  институт, я  успокоилась
совершенно.  Краешком  сознания  я  уловила,  что  автоматически  выключился
видюшник, и, нажравшись разных таблеток, отключилась сама.
     Утром  я проснулась  необычно рано и, зная,  что  в таких случаях  надо
делать, тотчас же полезла в горячую ванну, взяв с собой из холодильника пару
стаканчиков сливочного мороженого с  шоколадом.  В  ванне я некоторое  время
забавлялась с душем, и, как ни странно, это почти привело меня в норму.  Мое
тело расслабилось  на некоторое время, перестало требовать запрещенных яств,
а мое отравленное алкоголем и таблетками сознание отключилось от Вадима.

     Полчаса  очень приятной процедуры,  и я была  свежа, как листья салата.
Теперь  надо  было придумать, как  убить время, и я решила заняться осмотром
своего  гардероба.  Но  уже  через  час  это занятие  мне наскучило.  Я  все
скомкала, сунула обратно и плюхнулась в кресло.
     Волна обиды снова стала подступать к горлу, и, чтобы не разреветься,  я
решила одеться получше и прошвырнуться по улицам. Но судьбе в этот день было
угодно  еще раз сделать  мне  больно. Я почти немедленно  остановилась возле
витрины небольшого  китайского  магазинчика, в которой висел большой плакат,
изображающий  европейского молодого  человека  и  китаянку,  которые куда-то
мчались на своей  яхте.  Это невинное  совпадение  произвело на меня сильное
впечатление.
     Я  отошла  от своего дома всего  на  несколько  кварталов  и  опрометью
бросилась  назад.  Никогда  время  не  шло  так медленно, как в  те короткие
секунды, что я бежала домой.
     Перед самым  моим домом мне  под  бок  - опять перебегала где  попало -
ткнулся  серебристый  "Ситроен", и  от  боли,  от  обиды,  от  унижения,  от
одиночества я заплакала теперь уже так горько,  что села тут же на тротуар и
закрыла лицо руками.
     Из  "Ситроена"  меж тем  вышла  почтенных  лет  дама,  подошла ко  мне,
постояла около чуть-чуть, а потом села рядом.
     - Меня зовут Лидия, - сказала она.
     - А меня Мелони, -  ответила я и, неожиданно для  себя  зарывшись  в ее
шарф своими  перемазанными  косметикой  губами, глазами  и  мордой, заревела
снова,  но уже эмоционально  иначе, так, как это делает существо, надеющееся
на защиту более сильного.
     - Я вас не очень ушибла? - спросила Лидия.
     - Нет, конечно, не беспокойтесь, тут дело в другом.
     - Я это вижу.
     Мы  довольно долго  перебрасывались репликами, пока не сообразили  обе,
что вовсе  не хотим так быстро расставаться.  Мы сперва посидели в ближайшем
кафе, потом в машине Лидии, а затем поднялись ко мне.
     Когда мы  распрощались (и я  до сих  пор не знаю, фея это  была или моя
мамочка  приходила), был уже очень поздний вечер. Я проводила ее  до машины,
мы поцеловались, и  она исчезла, не  оставив адреса,  потому что у нас обеих
было ощущение, что мы знакомы давно. Проводив ее, я поднялась домой, легла в
кровать  и  заснула  спокойно  и  безмятежно.  Утром должно  было  наступить
воскрешение -  первый  за  последнее  время  диманж, который  я  проведу без
Вадима.
     Утром,  проснувшись,   я  вспомнила  вчерашний  день,  свою   истерику,
прогулки,  Лидию,  серебристый  "Ситроен";  постепенно в  моей  памяти стали
всплывать обрывки нашей вчерашней беседы.
     - Ты  плачешь, говорила она, - потому что сегодня последний день в тебе
живет  рабыня. А она  живет только в тех, кто думает,  что время встало.  Ты
забыло, что наступит  другой день,  завтра  ты  проснешься госпожой и будешь
сама решать, миловать тебе твоего Вадима или нет.
     - Откуда вы знаете, как его зовут?
     Глупый вопрос, я наверняка за всхлипываниями тысячу раз произносила его
имя.
     Она погладила меня по волосам и сказала:
     - Я тоже  была наивной и маленькой когда-то, только мне было в то время
семнадцать  и у меня уже была  дочь. Я ее сделала  от  того,  кого я безумно
любила. Мы расстались тогда  же, когда у меня появился живот. Это было сорок
лет назад.
     Она закурила сигарету, и я тоже.
     - Да, но  моя  глупость и мое  рабство  усугублялись  тем еще, что в то
время я жила в Бразилии и верила в коммунизм.
     Тут я расхохоталась, а она ободренно продолжала:
     В моей жизни было много всего намешано: Бог, зарубежье, борьба, любовь,
Стелла, а я ведь,  между  прочим,  полька  по национальности.  Мои  родители
эмигрировали во Францию в год моего рождения.  А я вот выросла и решила туда
вернуться, потому что уверовала, что  можно грязными  руками  построить рай.
Дочь, у меня, правда, хватило ума оставить у моей матери в Париже.
     В  Варшаву  я  приехала   одна,   спала   там  на  клопином   одеяле  с
двадцатьюпятьюсвечовой лампочкой в  коридоре и все ждала,  когда он  придет,
этот коммунизм.
     Я была с пятнадцати лет актрисой.  В Бразилии я пела  и  играла, не без
успеха,  в театре.  Я была  очень  хорошенькой.  И  вот  пошла  я  в Варшаве
устраиваться на работу, потому  что очень хотелось  быть немедленно полезной
новому  обществу. Мне  говорят: "Нет, сперва  зарегистрируйтесь в  НКВД".  Я
спрашиваю: "А что это такое?" Меня приняли за сумасшедшую, ибо не знать, что
такое  НКВД,  было  невозможно.  Это  тайная  полиция,  с  террористическими
правами, неотъемлемая часть того общества.  Она на улицах арестовывала, била
прилюдно.  Я  пришла  в  НКВД  зарегистрироваться,  чтобы  меня  легче  было
арестовывать в случае  надобности, а девочка-паспортистка  мне говорит: "Как
только я вас зарегистрирую и документы подпишут у начальства, вы перестанете
быть француженкой и вас выгонят из  гостиницы. Где вы жить будете?" Ее звали
Ига,  эту паспортистку. Она  привела меня  в  свой дом,  и  там я увидела ее
брата, впоследствии моего мужа.
     Если ты филолог, Мелони,  ты  знаешь  его  имя,  оно  хорошо известно в
Сорбонне. А  тогда он был загнанным  страхом,  арестом  родителей, гибелью в
концлагерях  родственников   двадцатилетним  грустным  мальчишкой.  Я  этого
мальчишку  превратила в  Мужчину, в мужа, сделала его известным, родила  ему
двоих  детей, увезла  его во  Францию. Если ты  спросишь, счастлива ли я,  я
скажу: да, и я не думаю, что слишком дорого заплатила за свое счастье.
     Однажды  я выступала на  сцене,  и  мне  показали  высокого  старика  в
ближайшей  ложе. Это был тогдашний  премьер-  министр Польши  Циранкевич. Не
успел он подумать  о хорошенькой девочке, да еще французского происхождения,
как  меня тотчас же к  нему  и привели, а  я вместо того, чтобы потупить очи
перед  власть предержащим,  начала  разглагольствовать, что  тот  коммунизм,
который  они тут построили,  ничего не имеет общего  с  тем,  о  котором они
говорят. Я,  конечно,  играла с огнем, но Циранкевич меня не  тронул. Однако
мне приклеили ярлычок: "социально опасная эмигрантка", а тут  еще  Жо сделал
мне предложение. У  каждого, моя маленькая Мелони,  свой чемодан проблем,  -
говорила Лидия,  - у каждого  проблемы очень  серьезные,  потому  что  самая
серьезная -  это только  твоя собственная  проблема,  но ведь  тебя не гонял
голой по кабинету  министр безопасности Польши Анжеевский, хотя  если бы  ты
существовала  в его времена, то, может  быть, и гонял бы, он любил  красивых
женщин... В общем, так,- она  вдруг приняла решение, - нос не вешать, завтра
с утра встать и  сказать себе: "Я сильная!" Если не  поможет, взять ремень и
себя отхлестать.  Между прочим, когда мы с мужем и крошечным Полем вырвались
из  этого  ада  арестов  (причем  оба  нелегально: я  - на гастроли, он  - в
командировку),  нам  было хуже,  чем  тебе  теперь,  потому  что,  когда  мы
оказалисьь в Париже, нас  тут же  стали называть  коммунистами  и требовали,
чтобы  мы  убирались  назад  в  Польшу.  Все  время уходило  на  бесконечные
разговоры в префектуре полиции. Ты  знаешь, в какой мы оба были депрессии? У
нас не было французских виз, а в Польше нас бы немедленно арестовали.
     Сейчас  об  этом  хорошо  говорить  за  чашечкой  кофе, тогда я  только
плакала.
     И его, и мои родители нас  прокляли, и его,  и мое государство  нас  не
приняло. И только потому, что мы оба не предали друг друга, мы победили, и в
знак нашей победы мы через несколько лет родили Сабину. Между прочим, завтра
диманж,  и вся  эта банда с  мужьями,  женами  и  внуками  заявится к нам  с
Жозефом.  Я  тебе все это рассказываю для того, чтобы ты не думала,  что  за
всеми  светящимися  окнами  парижских домов  живут только  счастливые  люди.
Каждый  несет свой мешок картошки, и каждый мешок тяжел по-своему, но  я  на
своем  мешке нарисовала  красивые  полосы  и рожицы,  и от этого всем вокруг
кажется, что мой мешок немножко легче.
     Он  позвонит  тебе завтра,  -  сказала  Лидия,  оторвавшись  от  своего
рассказа.  -  Будь с ним мягкой, приветливой  и  участливой. Ты только тогда
сможешь судить мужчину, если сама будешь с ним абсолютной.
     Я  так  увлеклась, что в  этих воспоминаниях  о вчерашней  встрече даже
послышался Лидиин голос,  и не заметила, что давно уже звонит телефон, и, не
торопясь,  встала с пола, где я  рассматривала  какие-то альбомы, и  пошла к
нему через  всю гостиную. Он звонил долго, но я особенно не спешила,  потому
что прекрасно знала, кто это звонит.
     Я обезоружила Вадима тем, что была с ним приветлива и нежна. Он терялся
в догадках: видела я его вчера  в ресторане или это  ему показалось. И он не
узнал о  том, как  я страдала в эти  дни, и за это приобрела силу и право им
распоряжаться.  Он  сейчас  придет?  Хорошо.   Он  захочет  со  мной  спать?
Великолепно. Я буду с ним восторженна и влюбленна. Он придумал мне поездку в
Россию,  чтобы  мы  могли  заработать  денег?  Прекрасно.  Я  сделаю  это  с
удовольствием, более того, для него и для  нашего будущего. Отныне я никогда
не забуду, что он  мужчина, как это ни парадоксально звучит.  А вообще, если
честно сказать, я ужасно по нему соскучилась, по его телу и его ласкам. Надо
бы забраться в ванну до его прихода, чтобы снять лишний стресс.
     Я стала раздеваться и все, что на мне было, бросила в машину стирать, и
колготки,  между  прочим,  тоже,  хотя говорят, это  дурной  тон  -  стирать
колготки. Пусть так,  но  они,  те,  что я  ношу,  стоят не менее пятидесяти
франков.
     Я пошла в ванную, где включила мой  любимый  душ, купленный  когда-то в
Италии. Меняя конфигурацию струи,  я гладила ею  себя по всему телу, а когда
она стала наконец  упругой и устойчивой, легла  в  ванну  на  спину, закрыла
глаза и укрепила душ таким образом, чтобы мне было комфортно. Лампа в ванной
постепенно  стала  гаснуть  и вскоре  превратилась  в  мерцающую  звездочку.
Создалась  очень благоприятная для отдыха и снятия  напряжения обстановка, и
теперь я думала обо всем на свете легко и беззаботно.
     Через полчаса я включила  свет,  привела  себя в порядок  и оделась.  Я
чувствовала себя сильной.
     Когда пришел  Вадим, он вдруг не выдержал и сам заговорил о том, что  у
него было с этой китаянкой, вернее, с  ее папой. Я мочала и, взяв его  руку,
трогала ею себя.  И мне теперь стало безразлично все  китайское. У меня дома
даже где-то валялись нунчаки, которые отец когда-то привез из экспедиции.
     Он научил меня  управляться с ними.  Это искусство  пригодилось мне два
или  три раза за  мою жизнь. Зачем  отец научил  меня этому, я не знаю, но в
жизни нет ничего  случайного. Однажды я неизвестно для чего взяла их с собой
и вышла вечером на прогулку, так тотчас же ко мне пристал какой-то мерзавец,
и я этими нунчаками ткнула ему туда,где у этой дряни были глаза. Второй раз,
когда  у  меня  угоняли  машину,  я пожертвовала задним ее стеклом,  с силой
метнув  вслед удаляющейся  машине  скрепленные  цепочкой  палочки.  И весьма
удачно, потому что нунчаки пробили стекло и сломали угонщику шею. А в третий
раз,  когда Дени  привел ко мне шлюху. Ему хотелось посмотреть, как я буду с
ней управляться. Я не знаю, срослась ли у него сейчас шейка бедра или он  до
сих пор ходит на костылях.
     Через два дня я должна была ехать  в Россию, а эти два дня мы провели с
Вадимом большей частью в беседах.
     Нунчаки я с собой в Россию решила не брать.

     Месяца полтора длилась моя странная  поездка  в Россию. Советские танки
приплыли, наконец, в Марсель. Это была первая партия в двести машин, и, судя
по всему, она удовлетворила наших экспертов, во всяком случае, уже через два
дня они дали добро.
     Счет Министерства  обороны России был разморожен, а я по праву получила
три процента за организацию сделки.
     Прежде чем позвонить в Париж Вадиму в свою собственную квартиру на Пляс
д,Итали ( он в мое отсутствие жил там), я на его кредитную карточку перевела
половину заработанных денег, что-то около пяти миллионов франков.
     Теперь мы оба были богатыми и  вполне могли быть счастливыми. К тому же
я уже  знала,  что  беременна.  Думаю, что это случилось  тогда,  два месяца
назад, я уже рассказывала об этой ночи.

     Пока я ждала экспертизы, время шло, и  я решила поехать в Париж, потому
что очень соскучилась.
     С Гар де  Лион  я  взяла такси,  привыкла,  что в России меня все время
возили на машине. Я остановила его возле дома и посмотрела на часы.
     Был вечер, и  наверняка мой Вадим теперь  дома. Окна квартиры  выходили
сюда, на эту улочку, и  я уже было вознамерилась крикнуть ему, чтоб шел меня
встречать, но не успела. Гарсон  де порт,  он же консьерж, распахнул дверь и
улыбнулся. Теперь кричать Вадиму было невозможно, потому что неприлично.
     Гарсон  донес  мою  сумку до  лифта, и  я  поехала  на свой  этаж. Лифт
остановился, я вышла из него и почти немедленно почувствовала запах, который
мог  бы  обмануть  мужчину,  но не меня.  Около моей  двери пахло китайскими
духами. Я готова была поклясться, что они там, хотя это и было невероятно.
     Я  сжалась  в комок, но тут же истерично рассмеялась. Я  готова в  этой
жизни ко всему и не хочу быть кроликом, я была, скорее, похожа в этот момент
на кобру, разъяренную кобру в красивом жабо.
     Отдавая себе отчет в том, что я делаю, я спустилась на  лифте,  а когда
удивленный гарсон полюбопытствовал, что случилось, ответила:
     - Я забыла ключи. Кстати, а вы не знаете, где Вадим?
     - Я не видел  его  сегодня, мадам, - сказал он и я поняла - не  врет. В
конце концов место привратника не обязывает его сидеть целый день сиднем.
     - Я  оставлю сумку у вас, - сказала я, - а сама попытаюсь пройти  через
балкон, если не получится, поеду к подруге.
     - Может быть, вам помочь, мадам? - спросил гарсон.
     - Нет, не стоит, я все сделаю сама.
     Я  стала  подниматься по  внешней лестнице  в свою квартиру.  Балконная
дверь была приоткрыта, и я  ясно услышала то, что хотела услышать, а  именно
возгласы,  которые издают  все возлюбленные, занимаясь  вполне  определенным
делом.
     Я  даже  не заглянула в  комнату.  Зачем? Я  слишком  себя люблю, чтобы
воочию убедиться в том, что она лежит теперь в моей постели,  запахнув  свои
бархатные глаза.
     Мне не стало плохо,  и я даже решила пошутить, я подумала,  что  будет,
если я  прямо сейчас на балконе  разденусь и  подлягу к ним в постель?Она-то
заверещит,  это понятно, а вот  как будет себя вести он? Он, который сказал,
что хочет от меня ребенка?
     Я еле себя принудила не делать этого, потому что  в таком случае у меня
не будет права поступить с ним при случае так же, как он того заслужил.
     Секунду примерно я проигрывала ситуацию, мне снова захотелось войти, но
теперь уже для того, чтобы снять со стены ружье и попугать их,  но, понимая,
что  это  бессмысленно,  я  решила,  что  моя  ситуация, несмотря на внешние
атрибуты  проигрыша,  более  выигрышна,  чем у Вадима. На китаянку мне  было
наплевать. В таких случаях говорят, я  не помнила,  как оказалась  на первом
этаже,  но  я прекрасно помнила, как я шла  и  о  чем думала. Я спустилась к
гарсону, попросила его вызвать такси  и вскоре  была уже  снова на  Лионском
вокзале.
     Я была  потрясена, я  устала, я хотела спать, я взяла спальное  место и
утром была в Марселе.
     Я позвонила Вадиму  как ни в чем не бывало, и он  немедленно  выехал  в
Марсель. Я сняла номерок в гостинице, где стала  приводить себя  в  порядок,
насколько это было возможно после долгого отсутствия.
     Я  заготовила для  Вадима речь,  в  которой  не  было слов ревности,  я
заказала ему самых любимых и изысканных  блюд,  разбросала  по номеру цветы,
купила себе очень приличную одежду, такую, в которой я буду для него новой.
     Я  зашла в  ванную и  сбросила  с себя  все, что на  мне было. В ванной
висело  во  всю  стену  большое зеркало,  так  же, как и  в  квартире,  и  я
придирчиво стала рассматривать каждую клеточку тела.
     Немного потягивало грудь, признак того, что у меня будет ребенок, соски
чуточку набухли и стали  походить на бутоны роз, грудь стала упругой и, хотя
я ношу размер лифчика 95-С, стояла, готовая ко всему.
     От  груди к бедрам я медленно провела  руками по талии и осталась собой
довольна. Никаких ямочек, жировиков, шероховатостей не было. Я опустила руки
по  бедрам ниже,  сомкнула  их  и провела  пальцами  вокруг живота.  Никаких
признаков беременности, но я уже чувствовала в себе вторую жизнь.
     Я стала опускать руки и вдруг обнаружила на левой ноге крошечный синяк.
Я виновато улыбнулась сама себе. Если спросит, я, конечно, скажу Вадиму, что
ударилась, когда залезала в танк,  но сама  себе-то я врать не буду. Сделка,
которую я совершила для него, трбовала известных жертв, и эти жертвы не были
чрезмерными. Оф