ения через пять, пятьдесят или пятьсот лет,  скалы
должны были бы то размягчаться, то твердеть. А потому благожелательный мир
должен,  увы,  окончательно  свихнуться,  пытаясь  делать  вещи,   взаимно
противоположные.
   - Значит, так? Ну тогда выдумайте что-нибудь получше, - уже не на шутку
разгневался король Ипполип. - За  этим  я  вас  и  вызвал!  Почему  у  вас
существа, которыми вы заселяете пробные вселенные, точь-в-точь  такие  же,
как и мы?
   - Его Величество король изволит намекать, что мы занимаемся  плагиатом?
- промолвил в ответ Клапауций, сдерживая растущее  возмущение.  -  Что  ж,
государь прав. Но следовало бы Его Величеству знать, что делаем мы это  не
от недостатка, а от избытка знания. Ничем не возмущаемый покой сохраняется
только в неразумных сообществах. Крутятся они там, как в улье, не  жалуясь
на  экзистенциальное  неравенство.  Никаких  раздоров,   никаких   вредных
нововведений, только гармония и порядок. Мы не заполняем наших миров такой
гармонией, потому  что  сам  король  возразил  бы,  что  эта  гармония  от
безмозглости. Королю нужны вселенные, полные разума. Того  же  желает  Бог
знает почему каждый творец. Но ведь разум - это ненасытность,  потому  что
он создает бесчисленное множество возможностей для  деятельности,  которые
часто друг друга исключают. Орел  у  разума  -  гениальность,  а  решка  -
чудовищность, потому что он свободен внутри себя без границ в обе стороны.
Ясное дело, высшую гармонию  разума  можно  запрограммировать.  Программа,
проявляющаяся подсознательно,  пропитывает  сознание  самыми  возвышенными
стремлениями. Однако все почему-то отвергают  гармонию,  потому  что  она,
видите ли, навязанная, ненатуральная, поддельная, поскольку пришла  она  с
перфокарты, а  не  развилась  спонтанно.  Дух  просветляется  оттого,  что
просвещают его тайком подсунутые  идеалы.  А  это  уже  заводная  игрушка,
несвободное  развитие  бытия!  Что  ж,  можно  ввести  две  противоположно
действующие программы: одну -  совращающую,  а  другую  -  наставительную,
чтобы разум мог самоопределяться в их столкновении и конфликте, но тут нам
возражают, что и это не подходит, потому что хотя распутье  и  существует,
но  концы  путей  предопределены  заранее.  В  таком  выборе   свободы   и
самоопределения не больше, чем у  штанов:  гравитация  тянет  их  вниз,  а
подтяжки - кверху. В философских сочинениях можно  встретить  утверждение,
что дух  прежде  всего  должен  быть  свободным.  Что  же  такое  свобода?
Бесконечность шансов? А где же ее больше всего, как не в безмерности? Там,
где возможно все, потому что ничто заранее  не  запрещено?  Разумеется,  и
такое  можно  сконструировать.  Но  тогда  вместо  чудесных  свершений  мы
погрязнем  в  блужданиях.  Потому  что   задание   обусловлено   кричащими
противоречиями. Мы должны создать  широкую  узость,  сытый  голод,  святой
грех,  вершину,  с  которой  нельзя  упасть,  а  поскольку  нас  ничто  не
сдерживает, то мы должны одарить сотворенных океаном  свободы,  чтобы  они
добровольно черпали из него по капельке. Хотя никто не заказывал у нас  до
сих пор вселенной, но осмелюсь заметить, что у нас было достаточно  весьма
требовательных клиентов, таких разборчивых, что они оказывались  строже  в
оценке наших произведений,  чем  произведений  природы.  Поэтому  в  нашей
мастерской  висит  плакат,  обращенный  к  заказчикам,   который   гласит:
"Уважаемый  клиент!  Прежде  чем  начать  обвинять  нас  во  всех  грехах,
приглядись к произведениям,  исполненным  природой,  посмотри  на  себя  и
подобных тебе. Почему ты не гнушаешься ими так же, как тем, что заказал  у
нас? У них ты называешь каждый дефект результатом искушения,  случайности;
ошибкам, допущенным в них, ты  придаешь  высокий  смысл  приговора  небес,
трагедии, тайны, может быть,  позорной,  но  великой,  а  потому  все-таки
возвышенной. То, что существует, ты всегда немножко  уважаешь,  даже  если
оно ни к черту не годится, а то, что  предлагаем  мы,  не  заслуживает  ни
малейшего уважения, поскольку появилось не из неведомой бездны,  а  только
от нашей счетной линейки и угольника".
   - Ну, хватит!  Довольно  тут  рассуждать!  -  нетерпеливо  прервал  его
король. - Тоже мне диатриба! Извини меня, но я вызывал конструкторов, а не
самохвалов! Покажите мне ваших неосуществ. Давайте их  сюда,  и  поговорим
по-деловому.
   - Мы творим не на пустом месте, - спокойно отвечал Клапауций, - но тот,
кто ждет, пока от самослипания частичек из Космоса  вынырнет  сознательное
существо,  ничем  не  рискует,  но  и  не  имеет  никаких  заслуг.  Давние
конструкторы,  добиваясь  наибольшей  социальной   солидарности,   строили
существа полуобщего типа, такие, которые сообща располагают телами. Память
об этом сохранилась в сказках, где рассказывается о многоголовых драконах.
Но дело тут не в их драконовских свойствах. Многоголовцы  перегрызут  друг
другу горло почти что  сразу.  Мирмександр  Декстридский,  чтобы  избежать
конфликтов, частично обобществил разум созданных им существ.  Он  соединил
глубины их духовной жизни и на этой базе вырастил индивидуальные сознания.
Связь была дистанционной, а потому незаметной, и эти  существа  на  первый
взгляд  казались  совершенно  автономными.  Поскольку  сознание   питается
собственной глубиной, а она была  у  них  общей,  то  жили  они  в  полном
согласии. Дела у них шли превосходно. Но как только они догадались об этой
связи, а в конце концов они должны были  это  открыть,  занявшись  наукой,
полученное  знание  обратилось  общим  несчастьем.  Ибо  они  поняли,  что
овладеть подсознанием одного, хотя бы последнего, нищего - значит получить
власть над всеми сразу. Кому это было нужно? Ха! Легче сказать,  кому  это
было не нужно! Конечно, это частный случай, но  значение  имеет  всеобщее.
Была ли когда-нибудь общность душ или нет,  но  залезание  в  душу  всегда
переходит в манипуляцию, проводимую, конечно, с благороднейшими целями.
   Но Вашему Величеству, который еще ребенком играл в  "кибернетики"  и  в
"малого мозговничего", должно быть известно, как легко переделать  автомат
в садомат или в автосадомазомат и что делают  умственные  агрегаты,  когда
они получают самосознание, как они набрасываются на  собственный  машинный
разум, чтобы его подзуживать, поддразнивать и выворачивать  наизнанку  все
более искусными методами философской церебеллистики, что всегда  кончается
либо расщеплением сознания, либо коротким замыканием на себя.  И  в  самом
деле, зачем раскапывать звезды, подвергаясь ожогам третьей степени,  зачем
кидаться  на  другой  конец  Вселенной,  зачем  шевелить  пальцем,   когда
маленькая проволочка,  вставленная  в  мозг,  все  превосходно  уладит?  И
вправду,  история  церебеллистики,  дебри  которой  поглотили  во   многих
галактиках множество разумных,  многообещающих  цивилизаций,  должна  быть
записана для всеобщего предостережения! Вся эта индустрия счастья, все эти
усилители похоти, или вожделяторы...
   - Нет, это просто невозможно! Что ты тут плетешь? К чему это? Король  и
сам это знает! Говори по существу! - не выдержал Трурль.
   - К чему я клоню? Король это сам знает? И при этом ставит под  сомнение
сохранительную суть наших проектов! Я как раз  объясняю,  что  не  следует
впадать  в   ту   ошибку,   которую   ты   совершил   однажды   со   своей
счастьестремительной инженерией.
   - Замолчи! Как ты смеешь клеветать на меня  в  высочайшем  присутствии?
Вот я тебя сейчас!..
   Видя, с какой ненавистью  мерят  друг  друга  взглядом  верные  друзья,
король выступил в роли посредника, чем ликвидировал  ссору  в  зародыше  и
одновременно положил конец разглагольствованиям Клапауция.
   - Не падайте духом! - сказал король  благожелательно.  -  Я  знал,  что
выбрал наитруднейшую из задач, но я доверил ее не кому попало.  Идите  же,
мои дорогие, посоветуйтесь без скандалов и  возвращайтесь  ко  мне,  когда
сможете продемонстрировать мне лучший мир.
   И они пошли, бранясь на ходу и наскакивая друг на  друга  и  размахивая
руками,  к  удивлению  придворных.  Прошли  они  так   через   королевскую
оранжерею, через дворцовые сады,  через  пять  мостов  на  пяти  городских
каналах и даже того не заметили.
   - Не в том суть, - говорил Трурль, - чтобы создать мир, застегнутый  на
все пуговицы, мир, очищенный от катастроф,  в  котором  никто  не  мог  бы
никому ничего ни вонзить, ни вырвать.  Это  педантизм,  лакировка  Божьего
дела. Дело не в том, чтобы  вычистить  его  до  глянца,  а  в  том,  чтобы
превзойти автора в исходной концепции!
   - Оставь при себе эту риторику! Ты не перед королем стоишь!  -  оборвал
его Клапауций.
   - И все-таки! В Божьем варианте одно существо не может достигнуть  всех
совершенств одновременно.  Если  я  о  чем-нибудь  мечтаю  или  к  чему-то
стремлюсь, то этого не имею, а если имею, то не стремлюсь и не  мечтаю.  Я
не могу упиваться надеждой, если она сбылась, а между тем сладость надежды
совсем иная, чем радость обладания! Таким образом, бытие принуждает нас  к
постоянным отречениям. Если я ожидаю любовных объятий, то, очевидно,  меня
никто  не  обнимает,  а  если  обнимает,  моему  разыгравшемуся  любовному
воображению уже нечего ожидать. Я не могу обнимать и не обнимать, иметь  и
не иметь. Что достигнуто, то мне безразлично, а что бесценно и  неизменно,
то недостижимо. Так наше бытие качается между  чрезмерной  уверенностью  и
излишним риском, то есть между скукой и страхом.
   От голода до пресыщения один шаг. И мало того. То, что  мы  воображаем,
всегда наше и уже потому слишком гибко, податливо  и  беспочвенно,  а  что
материально, реально, безотносительно, то не зависит от  нас  -  прямо  до
отчаяния. Дух слишком зависим от меня, материя слишком независима!
   - Что ты плетешь?! - скривился Клапауций, но Трурль не унимался.
   - Переводя эту фатальность творения на язык строительной  практики,  мы
отметим  три  ограничения  свободы  в  бытии:   материальное,   временное,
пространственное. Либо что-то является мыслью, либо  вещью  -  это  первое
принуждение. Вторая несвобода -  местоположение.  Если  что-то  где-нибудь
находится, то там же не имеет права находиться ничто другое. Третья неволя
- это насилие,  которому  подвергает  нас  время,  потому  что  мы  в  нем
заключены: если нас выпустит среда, то  поймает  четверг,  после  четверга
придержит пятница - вечная  муштра,  настоящая  казарма;  равняй  шаг,  ни
вперед, ни назад - замечали вы,  так  же  как  и  я,  эту  военно-строевую
природу времени? Ни на волос нельзя отклониться от настоящего!  Я  считаю,
что мы должны ликвидировать все эти ограничения. Что ты скажешь?
   - Ты хочешь ликвидировать время, пространство и Материю?
   - Именно так!
   Клапауций еще колебался, но его захватил радикальный подход  Трурля,  а
когда он огляделся вокруг, то обнаружил, что они стоят в  песочнице  среди
детей, ибо их как раз туда и занесло, и принялся чертить пальцем на  песке
контуры нового мира, а Трурль все нападал на его схемы, дети тоже  мешали,
тогда они поднялись и поспешно отправились в  мастерскую.  Прошла  неделя,
потом вторая,  третья,  они  не  подавали  признаков  жизни.  Нетерпеливый
Ипполип  послал  главного  думчего  на  разведку,  потом  самого  министра
мыслительной промышленности, а когда  и  самого  министра  не  пустили  на
порог, то король лично отправился к конструкторам. Застал  он  их,  сильно
возбужденных,  посреди  страшно  захламленного   зала,   между   штабелями
аппаратов, поставленных как попало, в путанице проводов, а  когда  они  не
проявили особого желания давать объяснения, он насел на них  по-королевски
и настоял на своем - только тогда они посвятили его в свои тайны.
   - То, что существует, мы отбросили полностью! - сообщил ему  Трурль.  -
Если можно так выразиться, мир первоначально был навязан  сотворенным  без
всякой  предварительной   консультации,   поскольку   творец   решил   их,
сотворенных, этим миром раз и  навсегда  осчастливить.  А  что,  если  они
желают быть осчастливленными не по его методике, а совсем по  другой?  Или
вообще хотят отказаться от финального счастья?  А  может,  в  один  момент
хотят, а в другой  -  не  хотят?  А  может  быть,  один  по  этому  поводу
придерживается одного мнения, а другой - другого? Что  тогда?  Авторитарно
навязывать конформизм? Четко обозначить дороги в рай и в ад,  стричь  всех
под   одну   гребенку,   карать   непокорных   оригиналов   и   награждать
оппортунистов? Мы поступили совершенно  иначе.  Сначала  мы  выбросили  из
Вселенной материю, пространство и время.
   - Не может быть! - Король был поражен. - Зачем?. И что вы дали взамен?
   - Зачем? - Трурль потряс головой. - Затем, что дух хочет, а не может, и
материя может, но не желает. Лучезарный король этим озадачен?  Но  это  же
бросается в глаза! Что  можно  себе  представить  расточительнее  Космоса?
Миллиарды миллиардов огней, горящих и тлеющих в вечности, - и что из того?
Что это дает? Чему  это  служит?  Богу?  Но  ведь  его  вечное  сияние  не
измеряется в люменах и светит в ином измерении! Может быть, нам? Тоже  мне
служба! Материя может много, разумеется; если бы не могла,  то  и  нас  не
было   бы,   но   из   такого   разбазаривания    сырья,    вулканического
растранжиривания,  после  стольких  ошибочных,   путаных,   эпилептических
мучений она рождает щепотку здравого смысла!  К  чему  такой  размах?  Для
драматического эффекта? Но ведь сотворение не спектакль.
   А дух,  в  свою  очередь  так  увязший  в  материи,  закованный  в  ней
трагикомический узник! Рвется вон из тела, а в это время тело его  рвет  и
само нарывает, пока не распылится или не растечется... С  этической  точки
зрения это непристойно, а с эстетической  -  отвратительно.  И  потому  мы
выкинули материю-идиотку и духа-узника, решив  создать  нечто  осредненное
между их крайностями. Наш материал -  аматерия.  Nomen  omen!  Amo,  Amas,
Amat, не так ли? Ars amandi [искусство любви (лат.)] - не какая-нибудь там
прана,  дао,  нирвана,  студенистое  блаженство,  равнодушное  безделье  и
самовлюбленность, а чувственность в чистом  виде,  мир  как  эмоциональная
привязанность молекул, уже при рождении хозяйственных и деловитых.
   Электроны, протоны у нас вращаются друг вокруг дружки не от  того,  что
есть силы, кванты аматериального поля, а оттого,  что  просто  любят  друг
друга! Теперь понимаете, что поступками аматериального существа движет  не
физика, а симпатия? Вместо трех законов Ньютона - притяжение нового  типа:
нежность, забота, любовь. Вместо закона сохранения количества  движения  -
правило сохранения верности, что же касается  теории  относительности,  то
чувства  вообще  относительны,  только  у   нас   вместо   наблюдателя   -
возлюбленный, а вместо факта - такт. А поскольку мы отказались от  бренных
тел, то и в эротике у нас больше нет физики - никакого  трения,  давления,
смазки, сжатия - таким образом, по самой природе любовь в нашей  вселенной
должна быть идеальной!
   - Ну, а время? А пространство? - допытывался заинтригованный Ипполип.
   - Времени мы придали покорность и  эластичность,  чтобы  оно  слушалось
тех,  кому  это  необходимо.  Эластичность  эта  представляет  собой   так
называемый трюм. Вместо казарменного существования, вместо  парада  часов,
минут,  секунд  в  неумолимом  календарном  режиме  под  барабанную  дробь
часового механизма у  нас  каждый  может  трюмить  неравномерно,  как  ему
нравится. Кто спешит, тот  стрюмит  из  среды  прямо  в  субботу,  а  кому
нравится четверг, может четвертовать себе досыта. А пространство мы убрали
полностью,  потому  что  его  размерная  категоричность  содержит  в  себе
серьезную угрозу для живущих.
   - Да? Я как-то не заметил.
   - А как же? Во-первых, в нем помещается всегда только  что-то  одно,  а
когда туда же проникают и другие  вещи,  происходят  несчастья.  Например,
если свинцовая пуля летит туда, где кто-нибудь стоит, или когда два поезда
пытаются занять одно  и  то  же  место.  А  огромные  расстояния,  которые
приходится преодолевать? А теснота  -  информационная,  демографическая  и
порнографическая? Дух непространственен - его унижает  протяженность  тел,
которая вынуждает хватать, обнимать, тискать, причем заранее известно, что
рано или поздно все равно придется отпустить.
   - Ну хорошо. И как же вы все это устроили?
   - Пространственность заменили вместимостью,  благодаря  которой  каждый
может быть везде сразу и даже там, где уже есть другие.  Что  же  касается
существ, вернее, существа, то мы пока создали только одно, взяв за  основу
индивидуализм без эгоцентризма, либерализм без анархии, а  также  идеализм
без солипсизма. Индивидуализм, а следовательно, личность,  а  не  какое-то
там совмещенное сознание, втиснутое в общее,  неизвестно  чье.  Конкретное
существо, но не самолюбец,  занятый  только  своей  особой,  скорее,  даже
вселичность,  потому  что  простирается  безгранично.  Ото  всех   в   нем
понемножку. Он не везде одинаков - здесь его больше, там меньше, а где его
что-то заинтересует, туда его сразу наплывает  много,  то  есть  создаются
очаги концентрации, вызванные желанием или возвышенной  решимостью.  Иначе
говоря, духовная сосредоточенность вызывает физическое сгущение.
   Ведь и самый большой гений местами бывает  жидким.  Между  прочим,  это
разрешает и проблему транспорта, потому что не надо никуда путешествовать.
Только помысли о цели - и тут же начнешь там сгущаться и подтягиваться  до
состояния насыщения и удовлетворенности.
   - Как я понял, мир этот у вас уже готов? Что же  вы  запираетесь  и  не
впускаете моих посланцев? Что? Опять какие-нибудь  объективные  трудности?
Говорите же, не то разгневаюсь!
   Трурль посмотрел на Клапауция, Клапауций на Трурля и  -  молчок.  Видя,
что ни одному говорить не хочется, показал Ипполип пальцем на Клапауция:
   - Говори ты!
   - Возникли неожиданные сложности...
   - Какие? Ну что мне, по слову из вас вытягивать?
   - Сложности неожиданные... Творение,  в  общем,  удалось,  и  мы  можем
показать его даже сейчас, но чем дальше, тем меньше понятно, что в  нем  и
как происходит...
   - Не понимаю; Что-нибудь портится?
   - В том-то и дело, что мы не знаем, портится ли, и не знаем, как бы это
можно было узнать, государь.  В  конце  концов  в  этом  легко  убедиться.
Трурль, включи проектор...
   Трурль наклонился над самым большим аппаратом,  установленным  на  двух
колченогих столиках, что-то там нажал, и на побеленную  стену  упал  конус
света. Король увидел радужную гусеницу на выгоне или глазунью из павлиньих
яиц, но быстро сориентировался, что  это  и  есть  Крентлин  Щедрый,  едва
зачатый сознанник вездесущий, ни телесный, ни духовный, потому что как раз
осредненный. Рос он как на дрожжах, ибо размышлял о себе, а чем больше  он
размышлял,  тем  больше  его  было.   Когда   он   пытался   как   следует
сосредоточиться, то от недостатка сноровки часто расползался, а  поскольку
Природа не терпит пустоты, эти дыры тут же заполнялись аффектом.  Весь  он
наливался преданностью  и  чувствительностью,  каждым  своим  размышлением
раздвигая радужные горизонты, ибо все психическое там становилось сразу  и
метеорологическим. Досаждали ему  только  ложные  влюбленности  -  амурные
миражи, потому что приливы  одних  его  чувств  наталкивались  на  наплывы
других, ухаживая за ними по недоразумению, и так  все  время,  встречая  в
себе только себя, местами  он  по  уши  в  себя  же  влюблялся.  Потом  он
переживал тяжкие разочарования, когда убеждался, что  это  все  только  он
сам, а он все же не был самолюбцем и вовсе не себя хотел полюбить,  потому
все горизонты ему заволокло тоской. И так как кругом был  только  он  сам,
это и определило его пол и он стал самцом, отчего тут же бурно возмужал. А
поскольку  все  индуцируется  с  противоположным  знаком,  он   сразу   же
решительно  возжелал  иносущества  женского  пола.