аскивают), и какие-то горожане с наемниками пришли разобраться в споре
насчет зерна, и разбойники - уйма народу  околачивается  вокруг  темпорни,
пытаясь  взять  ее  осадой.  Уже  и  старцев  собрали,  вооружают  их,   а
одновременно на противный случай  муштруют  толпу  молокососов  -  учат  с
мушкетами обращаться и  так  с  обеих  сторон  времени  берут  в  переплет
несчастного Креншлина! От старцев назад не уйти, а от сопляков  вперед.  И
покрикивают: "Ты окружен, ваша милость,  выходи  на  рыцарское  слово!"  -
потому как боятся, чтобы с рычагами чего-нибудь не сделал в отчаянии  -  и
такое бывает.
   И действительно, имея перед собой на  выбор  дыбу  (а  те  уже  спорить
начали, куда его потом - либо на городскую дыбу, либо в бургграфову, или в
Марлипонтову яму, или к зятьям) или  самоуничтожение,  позор  или  честную
гибель, выбрал недоласканный Цевиннин любовник страшный, зато  возвышенный
исход. Дал полный назад, сначала все же прикрутив рычаг шнуром  к  угловой
балке: сгину, но время все равно будет мчаться назад, и всех вас в небытие
с собой утащу!
   Исчез Креншлин быстрее, чем клочок тумана на ветру,  а  за  ним  и  все
остальные. Только когда в давних веках шнур истлел, рычаг сам  вернулся  в
среднее положение. А вокруг темпорни уже чаща разрослась, в мгновение  ока
появился непроходимый бор, зубры чесались об углы, шли месяцы,  отбившийся
от стада волосатый носорог, рыча, влез, развалив истлевшие  двери,  и  как
дым исчез, боднув рычаг рогом, - вместо дубовой  чащи  на  болотце  редкие
рододендроны и голосемянные папоротники - скорее всего, эпоха,  называемая
каменноугольной - ни человеческих поселений,  ни  самой  темпорни,  только
особая точка, над которой дрожал и радужно переливался воздух.
   Трурль выключил проектор,  отсоединил  провода,  а  король,  ничего  не
говоря, уселся  на  троне,  но  видно  было,  что  он  не  в  восторге  от
увиденного. Клапауций откашлялся:
   - Я не хотел бы утомлять Ваше Величество и  изложу  суть  дела  в  двух
словах. Вы изволили наблюдать типичный процесс. Интрига  здесь  не  важна,
такая или другая -  она  всегда  приводит  к  подобному  финалу.  Действия
антагонистов стягиваются по все более короткому радиусу к центру,  которым
является особая точка или место,  из  которого  можно  управлять  течением
времени. Если радиус действия отдельной темпорни сделать  большим,  то  их
таким образом на планете будет  мало,  соответственно  мало  будет  очагов
борьбы.
   Если радиус мал, то центров много и мест столкновений  столько  же.  Но
это, в сущности, ничего не меняет.  Можно  сделать  и  так,  чтобы  самого
вожатого времени вызванные им изменения не затрагивали. Но  и  это  ничего
нового не вносит. Тогда субъект, который последним останется  в  темпорне,
будет вынужден бежать в самое древнее  прошлое,  а  поскольку  власть  над
временем не может быть безразличной никому из людей, то  логика  конфликта
принудит его бежать в эру полного безлюдья. Таким образом, он  исключается
из истории и в схватках за темпорню участия больше не принимает.
   Если на планете существует только одна особая точка, на  ней  возникает
одно государство, раздираемое центробежными сепаратистскими движениями,  а
также центростремительной  борьбой  за  овладение  властью  над  временем,
причем по рекомендации наимудрейших личностей правители склонятся к  тому,
чтобы сделать особую точку недоступной  ни  для  кого  -  например,  путем
забивания ее взрывами в глубь коры планеты. Если же ввести  вместо  особых
точек путешествия во времени, развивается времяборчество,  хронологические
эскапады,    грабительские     экспедиции,     появляется     темпоральное
конквистадорство   и   хронический   гангстеризм,    а    также    попытки
монополизировать  технику   передвижения   во   времени,   правда   всегда
безуспешные, поскольку изобретенное одними другие рано или  поздно  смогут
повторить.
   Если же принять за основу новые времена, то придем к большим войнам  во
времени. Стратегическая задача при этом  окружить  противника  со  стороны
будущего и спихнуть  его  на  дно  развития,  в  прошлое,  то  есть  снова
начинается регресс. У кого в руках время, у того и власть.  Следовательно,
за это и будет вестись борьба, усиленная открытием новых тактик  нападения
и защиты во временном измерении.
   - Выходит, что обратимое время-и-это источник несчастий, а не блага?  -
сказал озабоченный Ипполип. - А нельзя ли это как-нибудь поправить?
   - Мы пытались ограничить движение во  времени  демпферами  ускорения  и
другими предохранителями, государь, - ответил Трурль, -  но  тогда  первой
целью заинтересованных лиц становится ликвидация этих ограничений.
   - Ну, хорошо, а если взять цивилизацию с богатой духовной культурой,  с
высоким этическим уровнем, либеральную, гуманную и плюралистическую?
   - Такую мы легко можем запрограммировать,  Ваше  Величество,  -  сказал
Клапауций. - Мы не делали этого, считая, что это тоже ничего не  даст,  но
если такова королевская воля, то прошу взглянуть!.. Трурль!
   Трурль быстро нажал на какие-то клавиши,  переставил  несколько  вилок,
подкрутил усилитель и вздохнул:
   - Готово. Включаю.
   - Какая матрица?
   - Время как функция изменения гравитационной постоянной.
   Свет упал на алебастровые плиты. Трурль сфокусировал изображение...


   Кресслин наклонился над столом.
   - Это она? - спросил он, глядя на серию моментальных снимков.
   - Да, - генерал машинально подтянул брюки, - Севинна Моррибонд.  Ты  ее
узнал?
   - Нет, тогда ей было десять лет.
   - Запомни, она не сообщит тебе  никаких  технических  подробностей.  Ты
должен только узнать у нее, есть: у них хронда или нет. И находится ли она
в оперативной готовности.
   - А она это знает? Вы уверены?
   - Да. Он не болтун, но от нее не держит секретов. Он на все готов, чтоб
ее удержать. Ведь почти тридцать лет разницы.
   - Она его любит?
   - Не думаю. Скорее, он ей импонирует. Ты из тех же мест, что и она. Это
хорошо. Воспоминания детства. Но не слишком  нажимай.  Я  рекомендовал  бы
сдержанность, мужское обаяние. Ты это умеешь.
   Кресслин молчал, его сосредоточенное лицо напоминало лицо  хирурга  над
операционным полем.
   - Заброска сегодня?
   - Сейчас. Каждый час дорог.
   - А у нас есть оперативная хронда?
   Генерал нетерпеливо крякнул.
   - Этого я тебе сказать не могу, и ты хорошо это знаешь. Пока существует
равновесие, они не знают, есть ли хронда у нас, а мы - есть ли у них. Если
тебя поймают...
   - Выпустят мне кишки, чтобы дознаться?
   - Сам понимаешь.
   Кресслин выпрямился, словно  уже  выучил  на  память  лицо  женщины  на
фотографии.
   - Я готов.
   - Помни о стакане.
   Кресслин не ответил. Он не слышал слов генерала.  Из-под  металлических
абажуров на зеленое сукно стола лился яркий свет электрических ламп. Двери
резко распахнулись. Вбежал адъютант с бумажной  лентой  в  руке,  на  ходу
застегивая мундир.
   - Генерал, концентрация вокруг Хасси и Депинга. Перекрыли все дороги.
   - Сейчас. Кресслин, задание ясно?
   - Да.
   - Желаю успеха...
   Лифт остановился. Дерн отъехал в сторону  и  снова  стал  на  место.  К
запаху мокрых  листьев  примешивался  и  почти  приятный  щекочущий  запах
азотистых соединений. "Прогревают первую ступень", - подумал он. Карманные
фонарики выхватили из мрака ячейки маскировочной сетки.
   - Анаколуф?
   - Авокадо!
   - Прошу за мной.
   Он шел в потемках за  коренастым  бритоголовым  офицером.  Черная  тень
вертолета открылась во мраке, как пасть.
   - Долго лететь?
   - Семь минут.
   Ночной жук взвился, гудя спланировал, винт его еще вращался, а Кресслин
уже стоял на земле, невидимая  трава  стегала  его  по  ногам,  взметаемая
механическим ветром.
   - К ракете.
   - Есть к ракете, но я ничего не вижу.
   - Я поведу  вас  за  руку  (женский  голос).  Вот  тут  смокинг,  прошу
переодеться. Потом наденете эту оболочку.
   - На ноги тоже?
   - Да. Носки и лакированные туфли в этом футляре.
   - Прыгать буду босиком?
   - Нет, в этих чулках. Потом свернете их вместе с парашютом. Запомнили?
   - Да.
   Он отпустил эту маленькую крепкую женскую руку. Переодевался в темноте.
Золотой квадрат... Портсигар? Нет, зажигалка. Блеснула полоска света.
   - Кресслин?
   - Я.
   - Готовы?
   - Готов.
   - В ракету, за мной!
   - Есть в ракету.
   Один только резкий луч освещал  серебристую  алюминиевую  лестницу.  Ее
верх тонул во мраке - казалось, что он должен был идти к  звездам  пешком.
Открылся люк. Он лег навзничь. Его блестящий пластиковый  кокон  шелестел,
прилипал к его одежде, к рукам.
   - 30, 29, 28, 27, 26, 25, 24, 23, 22, 21, 20. Внимание, 20 до нуля, 16,
15, 14, 13, 12, 11, внимание, через 6-7 секунд старт,  четыре,  три,  два,
один, ноль.
   Он ожидал грохота, и тот, который вознес  его,  показался  ему  слабым.
Зеркальный  пластик  расправлялся  на  нем  как  живой.  Вот  дьявол,  рот
затягивает! С трудом он отпихнул назойливую пленку, перевел дух.
   - Внимание, пассажир, 45 секунд  до  вершины  баллистической.  Начинать
отсчет?
   - Нет, с десяти, пожалуйста.
   -  Хорошо.  Внимание,  пассажир,  апогей  баллистической.  Четыре  слоя
облаков, цирростратус и циррокумулюс.  Под  последним  видимость  600.  На
красный включаю эжектор. Парашют?
   - Спасибо, в порядке.
   - Внимание, пассажир, вторая ветвь баллистической, первый слой облаков,
цирростратус, второй слой облаков. Температура минус 44, на земле плюс 18.
Внимание, пятнадцать до выброски. Наклонение к цели ноль на  сто,  боковое
отклонение  в  норме,  ветер  норд-норд-вест,  шесть  метров  в   секунду,
видимость 600 - хорошая. Внимание, желаю успеха! Выброс!
   - До свидания, - произнес он,  чувствуя  всю  гротескность  этих  слов,
сказанных человеку, которого он никогда не видел и не увидит.
   Он выпал во мрак, его выстрелило в твердый от скорости воздух. Свистело
в ушах, он закувыркался, и тут  же  его  с  легким  треском  подхватило  и
подтянуло высоко кверху, словно кто-то  выловил  его  из  мрака  невидимым
сачком. Он взглянул вверх - купол парашюта был неразличим. Чистая работа!
   Он опускался, не чувствуя  быстроты  падения,  что-то  завиднелось  под
ногами. Так светло? Черт, только бы не озерко! Один шанс на тысячу, но кто
знает?..
   До него донесся мерный легкий шум, когда он коснулся ногами волнующейся
поверхности. Это была пшеница. Он нырнул в нее, его накрыла чаша парашюта.
Согнувшись, он отстегнул ранец,  начал  сворачивать  странный  волокнистый
материал, на ощупь похожий на паутину. Он все скручивал и  скручивал  его,
это было труднее всего, и  на  это  ушла  масса  времени,  пожалуй,  около
получаса. Во всяком случае, в хронограмму уложился. Надеть сейчас  лаковые
туфли или нет? Лучше сейчас обуться, пластик отражает свет. Он начал рвать
на себе оболочку, тонкую, как целлофан, как будто сам  себя  распаковывал.
Вот и сверток, ночной презент.  Лаковые  туфли,  платок,  ножик,  визитные
карточки...
   Где же стакан? Сердце у Кресслина заколотилось, как только  он  нащупал
его в кармане. Ничего не было видно, тучи покрывали все небо, но когда  он
потряс стакан, послышалось  бульканье.  Внутри  был  вермут.  Он  не  стал
отдирать герметизирующую пленку. Положил его обратно  в  карман,  затолкал
свернутый парашют в  ранец,  впихнул  туда  же  толстые  прыжковые  чулки,
изодранный кокон. Вроде бы ничего  не  должно  от  этого  загореться...  А
вдруг? Может быть, выбраться сначала из этой пшеницы?  Нет,  в  инструкции
все предусмотрено.
   Он отыскал на утолщенном дне футляра рычажок,  сунул  под  него  палец,
дернул, как будто открывал банку с пивом, бросил футляр на  измятое  место
среди поля и стал ждать. Ничего. Немного дыма, ни  пламени,  ни  искр,  ни
углей. Осечка? Пошарил рукой и чуть не вскрикнул - там уже  не  было  туго
набитого ранца, полного ткани и  строп,  -  кучка  теплых,  не  обжигающих
остатков, будто прогоревший бумажный пепел. Чистая работа!
   Кресслин поправил на себе смокинг, бабочку и вышел на дорогу. Он шел по
обочине, быстро, но не слишком, чтобы не вспотеть. Вот дерево,  но  какое?
Липа? Пожалуй, еще не она. Ясень? Точно? Ничего не видно. Часовенка должна
быть за четвертым деревом. Вот  придорожный  камень.  Совпадает,  Из  ночи
выдвинулась побеленная стена капеллы. Он ощупью отыскал дверь.  Она  легко
отворилась. Не слишком ли легко? А если окна не затемнены?
   Он поставил на каменный  пол  зажигалку,  щелкнул.  Чистый  белый  свет
наполнил замкнутое пространство, блеснула поблекшая позолота алтаря, окно,
заклеенное снаружи чем-то черным. Он с пристальным вниманием  вгляделся  в
свое отражение в этом окне, повернулся, поочередно проверяя плечи, рукава,
отвороты  смокинга,  приглядываясь  сбоку,  не  пристал  ли   где   клочок
пластиковой пленки. Поправил платочек, приподнялся на  носках,  как  актер
перед выступлением, стараясь успокоить дыхание, почувствовал слабый  запах
погасших свечей  -  как  будто  они  горели  совсем  недавно.  Он  потушил
зажигалку, снова во мраке вышел, осторожно ступая по каменным ступеням,  и
осмотрелся. Кругом было пусто. Края туч местами светлели, но месяц не  мог
пробиться сквозь них. Было почти совсем темно. Теперь уже ровно  шагая  по
асфальту, он кончиком языка коснулся коронки зуба мудрости. Интересно, что
там такое? Уж конечно, не хронда. Но и яда там не могло быть. За  какое-то
мгновение он успел рассмотреть то, что "дантист" клал пинцетом  в  золотую
чашечку коронки, прежде чем залить ее цементом. Комочек  меньше  горошины,
как будто слепленный из детского цветного сахара. Передатчик? Но микрофона
у него не было. Не было ничего... Почему они не дали яду? Наверное, не был
нужен.
   В отдалении из-за деревьев появился дом,  ярко  освещенный,  шумный,  в
темный парк лилась музыка. На газонах подрагивал отблеск окон.  На  втором
этаже горели настоящие свечи, в канделябрах. Теперь  он  принялся  считать
столбы ограды, у одиннадцатого замедлил шаг, остановился в тени,  падающей
от дерева, коснулся пальцами проволочной сетки,  она,  пружиня,  подалась;
потом слегка наступил на ее нижнюю  часть,  которая  не  была  сцеплена  с
верхней, перешагнул препятствие - и вот он уже в саду. Перебегая от тени к
тени, он очутился у высохшего фонтана. Тут он  вынул  из  кармана  стакан,
ногтем подрезал пленку, которой он был заклеен, сорвал ее, смял и отправил
в рот, чтобы тут же запить ее маленьким  глотком  вермута.  Теперь,  держа
стакан аперитива в руке, он,  больше  не  скрываясь,  двинулся  посередине
дорожки прямо к дому,  без  спешки  -  гость,  возвращающийся  с  короткой
прогулки, перегрелся танцуя и вышел в поисках прохлады... Кресслин  поднес
к носу платочек, перекладывая стакан из руки в руку, когда проходил  между
тенями тех, кто стоял по обе стороны двери. Он не  видел  лиц,  чувствовал
только провожающие его невнимательные взгляды.
   Свет был почти голубым на  первой  лестнице,  тепло-желтым  на  второй;
музыка играла вальс. Гладко, подумал он. Не слишком ли гладко?
   В зале было тесно. Он не сразу ее заметил. Ему оставалось  сделать  два
шага до нее. Ее окружали мужчины с орденскими ленточками в  петлицах,  как
вдруг на другом конце зала  раздался  грохот  -  кто-то  упал.  Споткнулся
какой-то лакей  в  ливрее,  да  так  неловко,  что  поднос,  установленный
бокалами, вылетел у него из рук, брызгая белым и  красным  вином.  Что  за
тюлень! Окружавшие Севинну как по команде повернули головы в  ту  сторону.
Один только Кресслин продолжал смотреть на нее. Этот взгляд  озадачил  ее,
хотя и был едва уловим.
   - Вы меня не узнаете?
   - Нет.
   Она  сказала  "нет",  чтобы  оттолкнуть,  отбросить  его.  Он  спокойно
улыбнулся:
   - А карего пони помните? С белой  стрелкой  над  копытом?  И  мальчика,
который испугал его мячом?
   - Так это вы?
   - Я.
   Им не понадобилось знакомиться, раз они знали друг друга с детства.  Он
танцевал с ней только один раз. Потом больше держался  в  отдалении.  Зато
уже после часа ночи они вместе вышли в парк. Вышли через дверь, о  которой
знала только она. Прогуливаясь с ней по аллеям, он то тут, то там  замечал
людей, стоявших в тени деревьев. Сколько же их! А он их даже  не  заметил,
перелезая через сетку. Странно.
   Севинна смотрела на него, ее лицо белело в свете  луны,  которая  после
полуночи все-таки прорвалась сквозь облака - как и ожидалось.
   - Я бы вас не узнала. А все же вы мне  кого-то  напоминаете.  Вовсе  не
того мальчика. Кого-то другого. Взрослого.
   - Вашего мужа, - ответил он спокойно. - Когда ему было  двадцать  шесть
лет. Вы, должно быть, видели снимки.
   Она заморгала.
   - Да. Откуда вы знаете это?
   Он улыбнулся.
   - По обязанности.  Пресса.  Временно  -  военный  корреспондент.  Но  с
гражданским прошлым.
   Она не обратила внимания на его слова.
   - Вы из тех же мест, что и я. Удивительно.
   - Почему?
   - Как-то... это даже тревожит меня. Я не знаю, как это  выразить,  -  я
почти что боюсь.
   - Меня?
   Он был искренен в своем изумлении.
   - Нет, что вы. Но это как бы прикосновение судьбы. Эта ваша  похожесть,
и то, что мы знали друг друга еще детьми.
   - Что же здесь такого?
   - Я не могу вам объяснить. Это всего лишь намек на ту ночь.  Как  будто
это что-то предзнаменует.
   - Вы суеверны?
   - Вернемся. Здесь холодно.
   - Никогда не надо убегать.
   - О чем это вы?
   - Не следует бежать от судьбы. Это невозможно.
   - Откуда вам знать?
   - Где теперь ваш пони?
   - А ваш мяч?
   - Там, где и мы будем через сто лет. Все вещи растворяются во  времени.
Нет лучшего растворителя, чем оно.
   - Вы говорите так, будто мы с вами старики.
   - Время убийственно для старых. И непонятно для всех.
   - Вы думаете?
   - Я знаю.
   - А если бы?.. Нет, ничего.
   - Вы хотели что-то сказать?
   - Вам показалось.
   - Нет, не показалось, потому что я знаю, что вы имели в виду.
   - Что же?
   - Одно слово.
   - Какое?
   - Хронда.
   Она вздрогнула. Это был страх.
   - Что вы...
   - Не бойтесь, прошу вас. Мы оба всего лишь  двое  посторонних,  которые
знают это слово, - кроме вашего мужа и специалистов доктора Суови. Тех, из
центра Негген.
   - Что вы знаете? Откуда?
   - Я знаю то же, что и вы.
   - Не может быть. Это же тайна.
   - Поэтому я и не говорил этого слова никому, кроме вас. Я знал, что вам
оно известно.
   - Как вы могли это узнать? Вы... очень рискуете. Понимаете ли вы это?
   - Я ничем не рискую, потому что  мои  сведения  не  более  и  не  менее
легальны, чем ваши. С той разницей, что я знаю, от кого вы их получили,  а
вы не знаете, откуда получил их я.
   - Эта разница не в вашу пользу. Откуда вы узнали?
   - А сказать вам, откуда узнали вы?
   - Может быть, вы знаете и... когда?
   - В самое ближайшее время.
   - В ближайшее! Вы ничего не знаете! - Она задрожала.
   - Я не могу вам сказать. Не имею права.
   - А то, что уже сказали?
   - Это не больше того, что сказал вам ваш муж.
   - Разве кто... Откуда вы знаете, что это он?
   - Никто из правительства, кроме  премьера,  не  знает.  Премьера  зовут
Моррибонд. Дальше все просто, не так ли?
   - Нет... Но каким образом? А! Подслушивание?
   - Нет. Не думаю. Не было нужды. Он просто должен был вам сказать.
   - Почему? Не думаете ли вы, что я...
   - Нет. Именно потому, что вы никогда бы этого не потребовали. Он должен
был сказать, потому  что  хотел  дать  вам  что-то,  что  имело  для  него
наивысшую ценность.
   - Значит, не подслушивание, а всего лишь психология?
   - Да.
   - Который час?
   - Без шести минут два.
   - Не знаю, что станет со всем этим. -  Она  смотрела  в  окружающий  их
мрак. Тени  ветвей,  плоские  и  четкие,  дрожали  на  посыпанной  гравием
дорожке. Временами казалось, что они неподвижны, а  дрожит  земля.  Музыка
доносилась до них, будто из другого времени.
   - Мы здесь уже неприлично долго, - сказала она, - вы  не  до