я  мог  бы
начать демократическое сотворение с точных указаний? Разве не было бы  это
contradictio in adjecto?  [внутреннее  противоречие  (лат.)]  Я  удивляюсь
тебе, достойный Клапауций, что ты мог обо мне так подумать. Я  не  считаю,
что Бог совсем закрыл для нас возможность творения, иначе и я сам не  смог
бы приняться за работу. Я пока не настаиваю на связи, сначала вы  населите
мне этот новый мир, а потом посмотрим, есть ли там с кем  поговорить.  Дух
духу рознь, и вы, мои дорогие, столько их  успели  насоздавать,  что  сами
хорошо  об   этом   знаете.   Легко   допустить   до   себя   какую-нибудь
фрустрированную и закомплексованную личность со  сплошными  претензиями  и
рекламациями. Труднее не напортачить.
   - Ну, я прямо не знаю... - пробормотал  Клапауций.  -  Ваше  Величество
дает нам  полную  свободу  проектирования?  И  мы  должны  сотворить  мир,
совершенный по нашим представлениям? Э-э, э... как бы это  сказать,  чтобы
не оскорбить слух  и  достоинство  Вашего  Величества...  это  же  выходит
дуумвират, а не триумвират, если  мы  должны  сделать  все,  а  милостивый
король - ничего.
   - То есть как? Как это ничего? - рассмеялся король. - Ведь это  я  буду
решать, удалось ли вам творение или нет. И кроме того, я не  закончил.  Не
буду вдаваться в подробности, но на вашем месте я опробовал  бы  различные
прототипы, а потом все наилучшее связал в один узел, -  но  это  уже  дело
ваше. Вот чего я хочу  в  первую  очередь:  чтобы  вы  навели  порядок  со
временем. Его необратимость - это, скажу я вам, просто скандал! Что стало,
того уж не отменить! Кому ближние загубили  нынешнюю  жизнь,  тот  в  виде
компенсации должен получить вечное блаженство. Однако  завтрашняя  колбаса
вчерашнего голода не насытит, даже колбаса бесконечной  длины.  Мне  такая
арифметика не нужна. Необратимость времени -  вот  изначальное  неудобство
бытия. Ведь известно, что тот, кто начинает жить, сам себе часто вредит по
неопытности, а кто заканчивает жизнь, тот уже точно знает, что  к  чему  и
почему, но уже поздно что-либо исправлять. Божий "тот свет"  -  это  такая
станция последнего обслуживания, на которой ничего не исправляют, а только
сортируют - кого к ангелам, а кого в смолу. А тот аспект,  что  зло  может
быть следствием неумолимой  природы  времени,  вообще  не  принимается  во
внимание. Возьмитесь-ка за время! Сделайте, чтобы тот, кто раз  оступился,
мог бы эту ошибку аннулировать, пусть он и по второму разу не  исправится,
но уж после двадцатого или сотого  либо  ему  надоест  грешить,  либо  сам
станет лучше.
   - Ну,  конечно!  Можно  создать  анизотропную  Вселенную!  -  выкрикнул
Трурль, который не в силах  был  больше  молчать.  -  Анизотропный  мир  с
обратным бегом времени, включаемым в отдельных местах, называемых "особыми
точками" континуума.
   - А почему именно так? - заинтересовался король.
   - Потому что таким образом власть над временем  становится  независимой
от уровня технического развития, - весь сияя  от  своей  находки,  пояснил
Трурль. - Это будет таким же всеобщим свойством в том мире, как в нашем  -
закон тяготения. А что значит всеобще? Демократично!
   - Понимаю. На первый взгляд неплохо. Когда вы покажете мне прототип?
   - Пожалуй, недели через две. А ты как думаешь? -  Трурль  посмотрел  на
коллегу. Клапауцию не по вкусу было такое поспешное решение, но  аудиенция
его утомила, и он молча кивнул головой.
   По дороге домой они отчаянно ругались. До изнеможения  препирались  они
между собой и во время работы, но срок выдержали. В условленный  день  они
прибыли ко  двору,  толкая  перед  собой  маленькую  двуколку,  заваленную
аппаратами и инструментами.  На  самом  верху  стояли  ящики,  соединенные
кабелем. Сейчас же прибежал король, и в зале для аудиенций среди позолоты,
поблекших знамен и  династических  гербов  расставили  на  полу  аппараты.
Клапауций подкручивал гайки, а Трурль болтал, как заведенный:
   - В этом большом ящике -  питание,  а  в  меньшем  -  мир!  В  точности
такусенький, как я обещал милостивому королю, -  анизотропный,  с  особыми
точками, в которых можно переключать бег времени, а доступ к  этим  точкам
равный и всеобщий. Измыслили мы, государь, и несколько персон,  которые  в
будущем помогут нам в опробовании следующих вселенных...  Волю  они  имеют
свободную, каждый делает то, что ему заблагорассудится, указаний мы им  не
даем, не  связываем  их  ни  в  чем,  чтобы  можно  было  рассчитывать  на
естественность их поведения. Разумеется, никто из этих  пробных  личностей
не сможет быть в точности тем же самым  в  каждом  из  миров,  потому  что
радикальная перестройка онтологии нарушает их физиологию,  но  все  же  мы
позаботились о сохранении некоторой инвариантности как совокупности личных
черт, иначе было бы невозможно сопоставление бытия и сущности во всех этих
мирах...
   - А как туда заглянуть? - спросил король, присматриваясь к  хлопотливой
суете Клапауция и мешая  ему,  потому  что  королевские  ноги  путались  в
проводах.
   - Сейчас мы устроим времянку. Поставим на  экзистоскоп  псевдокристалл,
лазерный сигнал каскадно усилим  на  выходе,  ну,  а  дальше  уже  обычным
способом, через проектор, скажем, на эту стенку...
   - Можно! - сказал Клапауций и поднялся с колен.  Трурль  зажал  кулаком
неисправный разъем, потому что у него под рукой не оказалось  изоляционной
ленты,  и  проекция  началась.   Алебастровые   плиты   между   пилястрами
порозовели, и на них появилось изображение, сначала несколько расплывчатое
и неустойчивое, но быстро  сфокусировавшееся.  И  стало  видно,  как  один
феодал, некий Марлипонт, отправляясь в  крестовый  поход,  наказывал  жене
блюсти  супружескую  верность,  а  затем,  будучи  по   натуре   человеком
подозрительным, запер ее в угловой башне замка и под  дверьми  ее  посадил
доверенного слугу с мечом. Для большей гарантии Марлипонт  приказал  оного
слугу приковать цепью за ногу к стене, чтобы тот не мог сбежать со  своего
поста. Ключ спрятал себе под панцирь, не слушая молений слуги  хотя  бы  о
бочке солодового пива, сел на коня  и  поскакал  за  скрывающимся  в  пыли
войском. Еще не улеглась пыль, как Креншлин Щедрый,  его  сосед,  который,
будучи вольнодумцем, в крестовый поход не пошел, начал взбираться по плющу
в башню, в которой прекрасная Цевинна Марлипонтская пряла мох, потому  что
лен у нее весь вышел, а, будучи заперта, она не могла послать за новым.
   Примерно на высоте второго этажа плющ,  слабо  вросший  между  камнями,
оборвался и рухнул вместе с Креншлином-вольнодумцем на  мощеный  двор,  от
чего неудачливый любовник сломал обе ноги. С огромным трудом, но  поспешно
пополз Креншлин ко рву, где ждали его с конями верные слуги, велел уложить
себя в люльку между двумя конями и гнать во весь опор в усадьбу  Трещипала
Сувы, у которого в печи находилась сельская темпорня.
   Прибыв к Суве,  несчастный  молодой  человек  сначала  просьбами  хотел
склонить старика, чтобы тот передвинул рычаг назад, а когда тот отказался,
ссылаясь на Марлипонтов приказ, Креншлин положил на  грязный  стол  мешок,
тугой от дукатов, припасенных на такой случай. Тут у Сувы глаза старческой
слезой заволокло, и, поддерживаемый с боков слугами, Креншлин  смог  войти
под навес, прикрывающий часовницу, где стояли рычаги,  Двинул  главный,  и
сразу ноги у  него  срослись,  потому  что  обратным  ходом  попал  он  из
неудачного понедельника в позапрошлое воскресенье. Дал слегка  вперед,  но
не  слишком  резко,  с  расчетом,  чтобы  плюш  успел  сначала  хорошенько
развиться, а ускоряя время, поглядывал при этом в окно, идут ли  дожди,  в
высшей степени полезно влияющие на корневую систему растений.
   За шесть минут быстренько обождав две недели, пустил он время в обычный
ход и во всю конскую прыть помчался к башне. Плющ  хорошо  окреп,  в  окне
никого не было, тогда Креншлин хвать за цепкую поросль - и наверх. Вскочил
в окно. Цевинна как раз  расчесывала  волосы  перед  серебряным  туалетным
столиком, а он подошел сзади и схватил ее в объятья.  Она  сопротивлялась,
но без ожесточения. Но лишь только они слились в объятии, как по  каменной
лестнице загрохотали железные  шаги  мужа,  который  неожиданно  вернулся,
потому что забыл попросить жену повязать ему шарф на воинское счастье, а у
всех остальных рыцарей такие шарфы были. Не  успел  Креншлин  подбежать  к
окну - кальсоны мешали, - как вошел муж, вооруженный и  настолько  ловкий,
что еще в дверях, пригнувшись, чтобы не разбить лоб о  притолоку,  вытянул
меч из ножен. Безоружный Креншлин ретировался, схватился за плющ и как мог
быстро стал сползать, а супруг Цевинны, ревя, как буйвол, с великим трудом
и скрежетом просунул закованное туловище в оконный проем и  давай  резать,
сечь, рубить сплетения плюща. Плющ оборвался, и  Креншлин  камнем  полетел
вниз. На лету храбрый, хоть и неудачливый поклонник  нашел  силы  крикнуть
Цевинне, чтобы в следующий раз сама помнила о шарфе.
   Теперь Креншлину пришлось хуже: на  контрфорсе  его  перевернуло  и  он
грохнулся головой о каменные плиты, от чего повредился в рассудке. Он  еле
дышал, когда слуги снова сунули его в предусмотрительно устроенную  люльку
и сначала галопом, а потом рысью помчались к старому Трещипалу. Прежде чем
Марлипонт, прогрохотав внутри башни, как  сорвавшийся  мельничный  жернов,
выпал на двор рыча: "Коня! Королевство за коня!!!" - Креншлин  в  темпорне
уже потянул слабеющей десницей за рычаг, и так отчаянно, что  пролетел  из
июня в декабрь.  Холодно  было  ждать  в  неотапливаемой  темпорне  начала
крестового похода, а потому он дал малый вперед до самых мартовских  ид  и
далее к плющу.
   Может, Цевинна расслышала, что кричал возлюбленный, летя вниз головой с
башни, а может быть, Марлипонт на этот раз обошелся без шарфа,  но,  когда
Креншлин появился перед своей золотоволосой красавицей, на  лестнице  было
тихо, как будто и старый слуга  уже  угас  от  голода.  Но  рассудительный
Креншлин сначала задвинул засов, а потом  уже  кинулся  в  объятия  милой.
Страстной, самозабвенной была  их  любовь  в  башне,  не  слыхали  они  ни
совиного крика, ни грозы, которая прогремела с полуночи. На заре  Креншлин
вскочил, перекинул без лишних слов ноги через парапет, шасть по плющу вниз
на подворье, в седло и галопом к темпорне.
   Вокруг крапива, как лес, внутри тихо, но и тут он был предусмотрителен:
придерживая плохо подпоясанные шаровары, на  карачках  пополз  к  калитке,
оглядываясь во все стороны, и правильно сделал, потому что над самым  ухом
у него бухнул самопал, поставленный  в  междучасье  каким-то  неизвестным.
Тогда только он толкнул дверь - и  к  рычагу.  Устроил  из  утра  вечерние
сумерки предыдущего дня, поставил рычаг посередке и занялся делом. Затянул
петельку на истертой рукоятке, под столом пропустил шнур на  стропила,  со
стропил через дыру в крыше на конек, с конька  под  стреху,  тут  привязал
конец шнура к пустому ведру, ведро  подвесил  под  дырявый  водосток,  еще
нагреб мусора, присыпал им шнур,  идущий  от  рычага,  поплевал  на  руки,
вскочил в седло - и обратно к башне.
   Больше всех среди зрителей дивился этому Его Величество  король.  Зачем
это он так? Что ему следующий день и ночь - хуже?
   - Учти, милостивый владыка, что он привык к обратимому времени,  как  и
все они там, - доступно объяснял Трурль. - А кроме  того,  он  знает,  что
вернуть приятные минуты ничего не стоит, зато неизведанное  будущее  может
таить в себе неожиданные опасности.
   - А зачем ведро?
   - А помните, перед утром шел дождь? Когда опять перед рассветом польет,
ведро наполнится, потянет шнур и рычаг, и таким образом все повторится.
   -  Видно,  что  бывалый  часоходец!  -  вмешался  Клапауций.   -   Шнур
замаскировал, если кто даже и войдет, может не заметить.
   Тем временем ночь любви подходила уже к концу, уже дождь собирался, как
вдруг цокот  копыт  и  звон  оружия  прервали  сон  любовников.  Подскочил
Креншлин босиком к окну и видит - дело  плохо:  внизу  группа  вооруженных
всадников,  шесть  Марлипонтовых  зятьев,  которые  должны  были   в   его
отсутствие присматривать за поместьем и за Цевинной, - и вот  притащились,
хотя их усадьбы за двести верст, значит, уже у темпорни соседнего уезда.
   Что делать? Может быть, через пушечную бойницу  съехать  прямо  в  ров?
Оторвался Креншлин от встревоженной Цевинны,  вцепился  пальцами  в  тугие
сплетения плюща и уж поехал вниз, как вдруг завопил от боли.  Глядит  -  а
это не ночь, а день, и он не наверху, а на камнях со сломанными ногами,  и
над ним Марлипонт,  весь  в  железе,  рычит:  "А-а,  мерзавец,  предатель,
прохвост! Думал меня перехитрить? Да мне до темпорни так же близко, как  и
тебе, чужеложцу. Ну, погоди, сейчас я тебя приласкаю!"
   По его знаку несут футляр железный,  кованый,  ставят,  отворяют,  а  в
середине он весь гвоздями утыкан - ох, совсем плохо дело! Креншлину хорошо
знаком этот инструмент. Во все глаза высматривает он тучку - вот и  первые
капли падают, но всего-то их кот наплакал... а уж его  взяли  за  шиворот,
пихают его слуги в железное нутро, а там гвозди, как бритвы,  только  лишь
захлопнут и...
   Бабахнул гром, и полило как из ведра.
   - Это ничего! Не возитесь, сукины дети! Быстрей, не копайтесь, закрыть,
завинтить! - командует Марлипонт, а зубы  у  него  так  и  сверкают  через
решетку забрала.
   Тучи словно прорвало. Лишь бы только шнур уцелел!  Креншлин  изображает
обморок, вываливается из рук  телохранителей,  они  натуживаются,  вот  уж
спиной он чувствует первые острия, взвизгнул - и рухнул во весь рост.
   Мрак и тишина. Только дождь шумит. Ощупал Креншлин бока - целы. Ноги  -
прямее не сыщешь. Если бы не ведро, подумал, конец бы мне. Ну и  дурак  же
этот Марлипонт. Не поинтересовался, что там за шнур, откуда.  Слава  тебе,
Господи, что ты разума ему не дал! А что же теперь? Где я? Вот ров. Стена.
Башня. Цевинна? Не до нее сейчас. Марлипонт, наверное, очумел от злости  и
помчался к темпорне, надо его опередить.
   Со всех ног пустился бежать Креншлин, но скоро заметил,  что  вроде  бы
как медленней бежит. Что такое? Шаги какие-то маленькие. Боже  всемогущий!
- ноги укоротились. Пощупал усы на лице - нету усов! А Марлипонт, наверно,
уже в темпорне, и не то чтобы неделю или год, а целый десяток лет  у  него
отнял - уж молоко на губах! Теперь отыщет меня и утопит, как щенка...
   Так как же? Что делать? В деревню, втереться в кучу  босой  детворы,  в
подлое сословие,  немого,  дурачка  изобразить?  А  если  узнает,  выловит
муж-ревнивец? Он-то старше, ему сейчас только тридцатка подходит!.. Однако
Креншлин все бежал в сторону темпорни,  пока  не  увидел  зарево.  Деревня
горела. Еще раз прикинул он на пальцах, сколько  же  сейчас  лет  Цевинне.
Цевинке, вернее... Двенадцать? Еще  у  отца,  маркграфа  Гамстербандского,
куклам кринолинчики шьет...
   Ну и зарево! Лишь бы темпорня не... Вот он уже и у плетня. Горит халупа
Трещипала. Крестьяне в свитках тянут имущество на огород. Ох, не имущество
это, а убитые в доспехах, голота  с  них  сапоги  стягивает.  Грабят,  как
обычно, после побоища. Кучей лежат. А кто же это? Ба! Цвета Марлипонта!  А
вот из огня выпадает сам Марлипонт, безоружный, пеший, без шлема,  мчится,
аж железом гремит, а за ним на коне зять, и другой тут же с мечом в  руке!
Ну да... видно, им имение понравилось и вместо опеки они учинили  наезд...
да только дурни так себе фортуну исправляют, а не рыцари Хроноса...
   Стянул Креншлин с плетня подштанники и крестьянские  юбки,  подбежал  к
колодцу, окатил их из ведра,  накинул  на  голову  мокрые  тряпки  -  и  к
темпорне, которая уже полыхала. Опалило ему брови, от жара дух  захватило,
а тут двери изнутри подперты - ох, нехорошо! Шмыгнул он в огород  -  малец
всегда обернется быстрей взрослого, - выдернул у первого лежащего  пистоль
из-за пояса, порох на полке есть? Есть! Перескочил к окошку, с той стороны
бревна только дымились, а на  крышу  первые  голубые  язычки  выскакивали,
поднялся на цыпочки, заглянул внутрь  -  там  Сува  лежит  с  перерезанным
горлом, а ноги на двери, потому и не открывалась.
   Другого выхода не было. Прицелился Креншлин в пылающую рукоятку рычага.
Только бы не слишком сильно ударило, а то качнется назад так, что  исчезну
и не будет меня на свете. А, черт с ним. Только подумал и выстрелил. Звука
уже не слышал.
   Лежал навзничь, глядел  в  необъятное,  затянутое  тучами  небо.  Ветер
шумел, тихо было и пусто. Он боялся пошевелиться.
   "Если младенец, то как до рычага  доберусь?"  -  это  была  его  первая
мысль. Пощупал лицо - снова без усов, но зубы есть.  И  то  хорошо.  А  не
молочные? Никак не мог сосчитать языком коренные.
   - Саперлипопетт! - попытался проговорить громко.  Вышло  -  значит,  не
грудной!
   Вскочил Креншлин на ноги - и к темпорне. О ней думал в первую  очередь,
а не о себе, не зная, сколько ему теперь,  восемь  или  четырнадцать  лет!
Пришлось лезть к рычагу по столу - была все же у  пули  сила!  -  вцепился
двумя руками в рукоять, слабо, навалился всем телом  вперед  и  заорал  от
неожиданности, потому что грохнулся теменем об навес, не соскочив вовремя,
пока рос...
   Сначала ощупал шишку на голове, потом губу: нет  лучшей  меры  времени,
чем растительность! Все в порядке, усы пробиваются!
   Среди ночи Креншлин задержал время. Если лет  на  двадцать  пять  время
назад отодвинуть, когда Марлипонт и зятья еще под стол пешком ходили,  вот
было бы чудненько... Но тогда и сам не то что в детство впаду, но и вообще
пропаду, будто меня и не было. Ох, жалко, голыми руками повытаскивал бы их
из люлек! Вперед тоже далеко нельзя: и Цевинна постареет, да и неизвестно,
не стоит ли кто там, в будущем, у рычага, занеся меч для удара, - и  такое
случалось.
   Так и не знал он, что и поделать,  а  тут  кто-то  стал  подбираться  к
дверям. А они бревном подперты, тогда тот, за дверью, басом кричит  своим,
чтобы живо таран несли. Отвел Креншлин быстренько  время  на  неделю  -  и
опять никого нет.
   - Вот хоть я и хозяин времени, а двинуться отсюда не могу  ни  на  шаг,
хороша власть! Вот уж влип так влип! Так что же, сидеть в темпорне, как  в
тюрьме,  до   конца   дней   или   метаться   туда-сюда   из   futurum   в
plusquamperfektum? Impossibile est! Да и с голоду здесь подохнешь!  А  тут
снова кто-то щупает засов снаружи и слышится голос:  "Пусти  меня,  милый,
это  я,  Цевинна!"  Привязал  осторожный  Креншлин  шнурок  к  рукояти   и
потихоньку выглянул в  щель.  Если  не  она,  потяну,  прежде  чем  оттуда
выстрелят через доску, а если попадут,  то,  валясь  замертво,  все  равно
натяну шнур, пихну бытие назад и воскресну. Всякое бывает. Иной раз, когда
беда прижмет, стоишь, взяв рычаг на себя,  а  время  прямо  фырчит,  мчась
обратно, а под ногами, по  углам,  у  стен  появляются  скорченные  трупы,
оживают в  обратной  агонии,  царапают  пальцами  окровавленные  бревна  и
исчезают, как дым. Когда однажды Креншлин так стоял, вывалились из времени
какие-то двое, сцепившиеся насмерть, толкнули его в бок, так что  он  чуть
рукоять не выпустил.
   Нет, это точно Цевинна. Впустил он ее, а она  кинулась  ему  на  грудь:
"Спаси! Сделай что-нибудь, чтобы его не было, чтобы  не  родился,  смотри,
как он меня бьет!"  -  и  показывает  синяки  на  плечах,  шрамы.  Сначала
Креншлин велел ей принести чего-нибудь поесть, хотя бы  ячменную  лепешку,
головка сыра тоже бы пригодилась... Лишь  только  вышла,  тут  же  конский
топот, храпение осаженного жеребца - неужели опять? Ну и озлился Креншлин,
узнав голос Марлипонта! Устроил муж погоню за  бедной  Цевинной,  пришлось
отодвинуть время на год, и  опять  -  ни  еды,  ни  питья!  И  так  и  сяк
маневрировал Креншлин, а все равно оказался в окружении: тут  и  зятья,  и
Марлипонт со  своей  шайкой,  и  сам  бургграф,  и  нищие,  и  королевские
доносчики,  и  офицерство  крепостного  гарнизона  (обозники   уже   пушки
подт