и сюда... и-и-и пожалуйста! Я  ощутил  блаженство!
Мне  захотелось  петь,  плясать!  Мне  захотелось  расправить   крылья   и
выпорхнуть в окошко! Ох, как кружится голова! Доктор, я просто уверен, что
это оно -  моральное  удовлетворение!  Наконец-то,  наконец-то  мои  труды
вознаграждены! Свершилось, наконец свершилось! И это потому, что я сегодня
приложил больше усердия чем обычно!
     ВИТЕК: Ну а подпись-то вы все-таки разобрали или нет?
     ЧЕБУРАШКИН: А зачем?  Главное  приложить  усердие!  И  все!  И  будет
моральное удовлетворение! Ой да,  доктор,  скажите,  вот  вы  трудолюбивый
человек, вы наверное много раз испытывали  моральное  удовлетворение?  Вот
скажите, у вас это тоже так же происходит: на душе  легко,  весело,  а  по
всему телу тепло-о-о, и голова кружится, а? Бывает у вас так?
     ДОКТОР: М-да, в общем-то, иногда...
     ВИТЕК: Это бывает у него два раза в  месяц:  после  получки  и  после
аванса. А однажды моральное удовлетворение случилось с ним, когда он делал
операцию. Так он потом...

     ДОКТОР ПОДБЕГАЕТ К ВИТЬКУ, ХВАТАЕТ ЕГО ЗА ЛОКОТЬ И ОТВОДИТ В СТОРОНУ.

     ДОКТОР (СЕРДИТЫМ ШЕПОТОМ):  Мы  же,  кажется,  договорились,  что  ты
будешь молчать об этой истории.
     ВИТЕК: При одном условии, доктор, при одном условии. Я  буду  молчать
об истории с вашей зарплатой, если  вы  приложите  все  усилия,  чтобы  не
выплыла  на  свет  моя  история  с  переливанием  крови.   Посмотрите   на
Чебурашкина - он хмелеет все больше и больше с каждой минутой!  Его  нужно
немедленно отправить домой,  уговорить  его  лечь  спать.  Прикажите  ему,
доктор! Вы, кажется, пользуетесь у него авторитетом, ведь он принял вас за
героя труда и честного человека. Кстати, это еще одно подтверждение  тому,
что он в доску пьян. Итак, доктор, быстрее! Прикажите ему спать,  и  я  не
вымолвлю больше ни слова!
     ДОКТОР:  Да,  да,  конечно...  (ПОДБЕГАЕТ  К  ЧЕБУРАШКИНУ)  Я  бы   с
удовольствием  послушал  вас  еще  немного,  но  ваше  состояние  здоровья
требует, чтобы вы немедленно отправились домой и легли спать. Я говорю вам
это как врач.
     ЧЕБУРАШКИН (ОСОВЕЛО): Чиво-о-о?
     ВИТЕК: Вам надо домой, баиньки. Понимаете?
     ДОКТОР: Спать, спать...
     ЧЕБУРАШКИН: Вздор! Я не хочу спать, я не  должен  спать,  я  не  смею
спать! Как я могу спать, когда страна  не  спит?!  Страна  зовет  к  новым
трудовым свершениям!
     Шумят тракторы на полях!
     Колосится жнивье и картошка!
     Космические корабли бороздят!
     Дымятся мартеновские трубы!
     Огненная река расплавленного металла вливается в закрома Родины!
     Я хочу грудью встать в едином строю на трудовую вахту!
     Пустите меня, я должен ехать на работу!
     ПОДПЕВАЛОВ: Костик, но ведь рабочий день уже кончился!
     ЧЕБУРАШКИН: Пустяки, устроим субботник!
     ПОДПЕВАЛОВ: Но ведь сегодня понедельник!
     ЧЕБУРАШКИН:  Субботник,  понедельник   -   какая   разница!   Устроим
понедельник!
     ДОКТОР: Я запрещаю вам! Я как врач запрещаю вам! Вы еще не оправились
после тяжелой травмы!
     ЧЕБУРАШКИН: Ничего, я  -  превозмогая!  Опять  же,  если  превозмогу,
больше морального удовлетворения будет! Ну, доктор, показывайте где  здесь
у вас понедельник совершить? Ой, доктор, у меня ведь идея  была!  Я  когда
сюда шел, я видел у вас в конце коридора  великолепно  написанный  портрет
пьяницы висел. Давайте перетащим  эту  картину  сюда,  и  вокруг  лозунгов
понавешаем антиалкогольных. И будет у нас отличный антиалкогольный уголок.
Я ведь, доктор, противник алкоголя, потому,  что  только  трезвый  человек
способен трудиться так, чтобы получать моральное удовлетворение! Я даже  в
нашу учрежденческую газету стихи писал антиалкогольные! Хотите я вам  свои
стихи почитаю?
     ДОКТОР: Как-нибудь в другой раз...
     ЧЕБУРАШКИН: Нет уж, вы послушайте, у меня сейчас вдохновение!

     ЧЕБУРАШКИН  СТАНОВИТСЯ  В  СООТВЕТСТВУЮЩУЮ  ПОЗУ,  ПОДРАЖАЯ   ПОЭТАМ,
КОТОРЫЕ ЧИТАЮТ СТИХИ С ЭСТРАДЫ.

     ЧЕБУРАШКИН (ВЕСОМЫМ ГОЛОСОМ):

                     Приложился вечером к бутылке -
                     Утром будет боль в затылке!

     (ЗАМОЛКАЕТ)
     ВИТЕК: И это все?
     ЧЕБУРАШКИН: Нет, почему же, есть еще! Пожалуйста:

                    Тому, кто любит водки нализаться,
                    Место не среди нас, а в канализации!

     ВИТЕК: Потрясающие перлы!
     ЧЕБУРАШКИН: Правда?!
     ВИТЕК: Конечно! Меня еще и сейчас от них трясет! Кстати, о какой  это
картине вы только что говорили?
     ЧЕБУРАШКИН: Портрет пьяницы. Отвратительная рожа:  вся  перекошенная,
нос красный, глаза мутные, и гадко так улыбается. Великолепная картина!
     ВИТЕК: Это та, что на втором этаже, в том конце коридора?
     ЧЕБУРАШКИН: Да-а-а...
     ВИТЕК: Метр в высоту, сорок сантиметров в ширину?
     ЧЕБУРАШКИН: П-приблизительно...
     ВИТЕК: Рамка светлая, орехового дерева?
     ЧЕБУРАШКИН: Угу..
     ВИТЕК: Рядом еще фикус стоит?
     ЧЕБУРАШКИН: Ну точно!
     ВИТЕК: Дорогой мой, это не картина.
     ЧЕБУРАШКИН: А что же это?
     ВИТЕК: Это - зеркало.

                           НЕМАЯ СЦЕНА. ЗАНАВЕС



                               СЦЕНА ВТОРАЯ

     20 ДНЕЙ СПУСТЯ. КОМНАТА В  КВАРТИРЕ  ЧЕБУРАШКИНЫХ.  СЛЫШЕН  ЗВОНОК  В
ДВЕРЬ. ЧЕРЕЗ СЦЕНУ, СЛЕВА НАПРАВО (ИЗ ВАННОЙ В ПРИХОЖУЮ), ВЫТИРАЯ  РУКИ  О
ФАРТУК ПРОХОДИТ АГНЕССА КУЗЬМИНИЧНА ЧЕБУРАШКИНА.  СЛЫШЕН  ЗВУК  ОТПИРАЕМОЙ
ДВЕРИ, ПРИГЛУШЕННЫЕ ГОЛОСА В ПРИХОЖЕЙ. ЗАТЕМ АГНЕССА  СНОВА  ПОЯВЛЯЕТСЯ  В
КОМНАТЕ.

     АГНЕССА: Проходите пожалуйста. Так вы говорите, что работали вместе с
ним?
     БЕРМУДСКИЙ (ВХОДЯ  В  КОМНАТУ):  Да,  мне  посчастливилось  быть  его
непосредственным   начальником.   (КОРЧИТ   СОЧУВСТВЕННУЮ   МИНУ)   Бедный
Чебурашкин! Как мы  все  его  любили!  Он  всегда  был  для  нас  примером
самоотверженной преданности своему делу и образцом высокой нравственности,
достойным подражания. (В СТОРОНУ) Черт возьми! А  она  не  дурна!  Весьма,
весьма... (СНОВА ОБРАЩАЯСЬ К АГНЕССЕ) Однако позвольте мне представиться -
Генрих Осипович Бермудский. (ЭЛЕГАНТНО  РАСКЛАНИВАЕТСЯ)  Начальник  вашего
мужа. Точнее бывший начальник вашего бывшего мужа. Простите ради бога, что
я затрагиваю еще не зажившие душевные раны. Я прошу вас принять  искренние
соболезнования, как от своего имени, так и от имени всех  служащих  нашего
отдела. Простите мня еще раз, но как человек, столько лет проработавший  с
вашим супругом, я хотел бы знать как это все произошло.  Сейчас  в  городе
ходит об этом столько слухов...
     АГНЕССА: Ну что ж, присаживайтесь, я расскажу вам все, что знаю.
     БЕРМУДСКИЙ САДИТСЯ И С ЛЮБОПЫТСТВОМ СЛУШАЕТ.
     АГНЕССА: 20 дней назад мой придур... то есть мой муж чем-то  оцарапал
себе шею. Когда я пришла за ним в  больницу,  он  показался  мне  каким-то
странным. Вообще-то говоря, он всегда был немного чокнутым, но на этот раз
как-то по-особому. Если бы я не знала, что он трезвенник, я  бы  подумала,
что он в стельку пьян. Но этого не могло быть, и вообще водкой от него  не
пахло. Было ясно, что он окончательно свихнулся. Вначале он,  правда,  был
еще ничего - как всегда трепался про свое благо общества  и  какое-то  там
моральное удовлетворение, только уж необычно веселый был. Но под  конец  с
ним сделалось нечто невообразимое. Он начал бить себя кулаком  в  грудь  и
кричать, что он - барахло. "Я - барахло! - кричит. - Если будет  война,  я
не смогу броситься  грудью  на  пулемет.  Я  часто  мысленно  пробовал,  и
чувствую - боюсь! Я - трус!  Я  -  барахло!"  И  он  начал  рыдать.  Мы  с
Подпеваловым взяли его под локотки и повели к выходу.  В  этот  момент  на
улице затарахтел двигатель самосвала, и начала стрелять  выхлопная  труба.
Услышав выстрелы, Чебурашкин вдруг встрепенулся, вырвался у  нас  из  рук,
выскочил на улицу, и с криком: "Ур-р-ра!!! Вперед, орлы! Бросимся грудью!"
побежал прямо на выхлопную трубу самосвала. С разбегу он перемахнул  через
задний борт, и повалился в кузов.
     Мы с Игорем Степановичем подбежали к самосвалу  и  стали  уговаривать
Чебурашкина вылезти оттуда, тем более, что на Чебурашкине был его выходной
костюм, а в кузове валялся грязный, ржавый металлолом.
     В ответ Чебурашкин сказал, что его место среди лома, потому что он  -
барахло, свернулся калачиком на дне кузова и тут же уснул.
     В этот момент самосвал тронулся с места и увез Чебурашкина. Навсегда.
С тех пор я его больше не видела.
     Первые  несколько  дней  его  исчезновение  было  для  меня  приятным
сюрпризом, но потом, когда стал приближаться день получки, а  мой  муженек
все не появлялся, я была вынуждена заявить в милицию о его пропаже.
     Милиция разыскала водителя того самосвала.  Он  заявил,  что  вывалил
весь металлолом на  свалке  на  окраине  города  и  уехал.  Был  ли  среди
металлолома человек, он не знает.
     Милиция обыскала всю свалку и ее окрестности. Метрах в ста от  свалки
удалось  найти  в  траве  записную  книжку  Чебурашкина,  в   которую   он
переписывал  из  книги  "В  мире  мудрых  мыслей"  цитаты  о  честности  и
трудолюбии. Чебурашкин никогда не расставался с этой  книжкой.  Когда  мне
сообщили об этой находке, я поняла, что стала вдовой.
     БЕРМУДСКИЙ: Но может быть он просто потерял эту книжку?
     АГНЕССА: Он мог потерять что угодно, но только не это.  Поверьте  мне
как человеку который маялся с ним восемь лет. Я просто  уверена,  что  его
убили. Это подтверждает и вторая находка, сделанная через  два  дня  после
первой  -  выходной  костюм  Чебурашкина  опознали  в  одном  комиссионном
магазине по данным мною приметам. Человека, сдавшего костюм, допросили. Он
уверяет, что купил костюм с рук на вокзале, у случайных,  неизвестных  ему
людей. Костюм оказался ему велик, и он сдал  его  в  комиссионку.  Он  дал
словесный портрет двух неизвестных, у которых купил костюм. Ни один из них
не похож на Чебурашкина. По-видимому,  это  его  убийцы.  Они  убили  его,
раздели, а труп бросили в  реку  неподалеку  от  свалки.  Течение  в  реке
быстрое, труп отнесло далеко, поэтому его до сих пор и не нашли.
     БЕРМУДСКИЙ (В СТОРОНУ): Да она прехорошенькая! Экий розанчик право! А
не тряхнуть ли мне стариной? Не приухлестнуть ли за вдовушкой? Разумеется,
все должно быть шито-крыто, чтоб никто-ничего, а  то  еще,  чего  доброго,
жениться заставит. Знаем мы  этих  цыпонек...  (ОБРАЩАЯСЬ  К  АГНЕССЕ)  Но
неужели и в самом деле нету никакой надежды на то, что  ваш  честнейший  и
высоко нравственнейший супруг жив? Простите, может  быть  я  задам  сейчас
несколько бестактный вопрос, но не допускаете ли вы,  что  он...  э-э-э...
скрывается... м-м-м... у другой женщины?
     АГНЕССА: Чебурашкин? Ха-ха-ха! Да вы что, совсем? Да какая дура его к
себе в дом впустит! Кому такой нужен? К тому же этот придурок был  влюблен
в меня до безумия!
     БЕРМУДСКИЙ: Простите, но я несколько  удивлен...  Вы  произнесли  это
таким тоном... Вы, очевидно, несколько недолюбливали вашего супруга?
     АГНЕССА: Несколько недолюбливала? Ха-ха! Да я  ненавидела  его!  Этот
человек разбил всю  мою  жизнь!  Это  он  затащил  меня  в  это  проклятое
захолустье, этот проклятый городишко,  этот  богом  забытый  Белибердянск!
Проклятая провинция! Медвежий угол! О, если б  вы  знали,  как  я  жила  в
Москве!
     БЕРМУДСКИЙ: Вы жили в Москве?
     АГНЕССА:  Да,  когда  училась.  Какие  интересные  люди  меня   тогда
окружали! Среди моих знакомых был один художник. Знаете, по-моему  он  был
гений! Он  писал  с  меня  картину...  название  очень  длинное,  я  вечно
забываю... вот, вспомнила:  "Обнаженная  колхозница  смотрит  по  цветному
телевизору марки  "Радуга-704"  научно-популярную  программу  "Очевидное -
невероятное" и грызет семечки."
     К сожалению, это высокохудожественное эпическое полотно, повествующее
о том, как достижения передовой науки и техники входят в сознание  широких
колхозных масс, так и не было завершено. Художник захлебнулся.
     БЕРМУДСКИЙ: Вы хотите сказать - утонул?
     АГНЕССА: Нет, он не утонул, он захлебнулся.  Он  на  одной  вечеринке
немножко сильно выпил, почувствовал, что его  тошнит  и  пошел  в  туалет.
Наклонился над унитазом, потерял равновесие - он немножко  нетвердо  стоял
на ногах - упал головой в унитаз, и  она  там  застряла.  А  один  шутник,
проходя мимо туалета, это увидел и спустил воду... Так ушел  от  нас  этот
большой художник.
     БЕРМУДСКИЙ: М-да, сколько вы всего пережили!
     АГНЕССА: Вся моя жизнь - это одно большое несчастье!
     Помню, когда я  развелась  со  своим  первым  мужем,  я  уже  кончала
институт, и меня должны были распределить. И тут мне вдруг попадается  под
руку  этот  Чебурашкин.  Он  был  таким  прилежным,   таким   старательным
студентом, таким активным общественником! Все думали, что  его  оставят  в
Москве при аспирантуре. И я выскочила за него. И  что  же?  Когда  подошло
распределение, он вдруг возьми да и заяви: я,  мол,  хочу  ехать  в  город
Белибердянск, где живет мой дядя, чтобы постоянно  брать  с  дяди  пример.
"Мой дядя - честнейший, трудолюбивейший, высоко нравственнейший человек  -
будет помогать  мне  в  моем  нравственном  совершенствовании",  -  заявил
Чебурашкин и увез меня в эту глухомань,  в  этот  проклятый  Белибердянск,
мерзкий медвежий угол, где даже приличного ресторана и то нету!  Я  уж  не
говорю об элегантных людях! (НАЧИНАЕТ  ВСХЛИПЫВАТЬ)  Все  элегантные  люди
живут в Москве!
     БЕРМУДСКИЙ (ПОДКРУЧИВАЯ УСЫ И ПОПРАВЛЯЯ ГАЛСТУК):  Ну,  это  еще  как
сказать...  Однако  я  не  пойму,  почему  же  вы  сразу  не  развелись  с
Чебурашкиным?
     АГНЕССА: Ах, не  спрашивайте  меня!  Вначале  я  была  так  потрясена
случившимся, что мне было все равно куда меня везут.
     БЕРМУДСКИЙ: А потом? Почему вы не развелись потом?
     АГНЕССА: Потом... (ЛИЦО  ЕЕ  ПРОЯСНЯЕТСЯ  И  ПО  НЕМУ  ПРОСКАЛЬЗЫВАЕТ
КОКЕТЛИВАЯ УЛЫБКА) А потом я уз... (НЕОЖИДАННО, СЛОВНО  БЫ  СПОХВАТИВШИСЬ,
ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ НА ПОЛУСЛОВЕ) А впрочем, какое вам дело до того, что  было
потом. Раз я осталась, значит у меня были причины остаться. Это мое личное
дело, вас это не касается!
     БЕРМУДСКИЙ: И-извините. Так значит, вы говорите, что не любили своего
покойного супруга?
     АГНЕССА: Я уже сказала - я ненавидела его!
     БЕРМУДСКИЙ: По правде сказать, я его тоже не  очень  любил.  Был  он,
знаете ли, какой-то такой, извините за выражение, э-э-э...  юродивый,  что
ли... Вот простейший пример. Сейчас лето, жара стоит. Разве можно в  такую
жару работать? В такую погоду только на пляж пойти, в  речке  разок-другой
окунуться, на солнышке погреться. Так у нас потихоньку все и делают,  все!
И лишь ваш супруг отделился от коллектива. И  ведь  вроде  люди  у  нас  в
учреждении хорошие, коллектив дружный, а вот  проглядели  Чебурашкина!  До
последнего дня он приходил на работу вовремя  и  сидел  за  своим  рабочим
столом от сих до сих!
     Вот, помню, зашел я на работу, дня за два до исчезновения  это  было,
во всем учреждении ни одного человека, только Чебурашкин сидит за столом и
что-то пишет. Спрашиваю: где,  мол,  все?  Чебурашкин  отвечает:  этот  на
совещании, тот в управлении, третий еще где-то, в общем все  по  делам.  Я
сделал вид, что не догадываюсь, что они все на пляж умотали. Я понимал их:
ведь был такой прекрасный, солнечный день. Это  даже  похвально,  что  они
отдыхали все вместе - это укрепляет коллектив. Вот кого я не  мог  понять,
так это Чебурашкина. Он сидел один в большой комнате, и все рабочие  столы
вокруг него были пусты. Он казался  таким  маленьким,  таким  ничтожным  в
своем потертом черном костюмчике, согнувшийся в три  погибели  над  своими
бумажками. Мне даже стало его жалко. Я  подошел  и  положил  ему  руку  на
плечо. "Слушай, Чебурашкин, - сказал я ему, -  а  может,  ты  просто  воды
боишься? Может ты болен водобоязнью?"
     "Что вы, Генрих Осипович, -  ответил  он,  улыбнувшись  своею  робкой
улыбкой, - я совершенно здоров. Я каждое утро поднимаю  гири  и  обтираюсь
снегом из холодильника. Только совершенно здоровый человек может  работать
так, чтобы получать моральное удовлетворение от работы."
     Ну как еще это можно назвать, если не юродством? Что у нас на  работе
делать? Ведь последнему дураку должно бы  быть  ясно,  что  работа  нашего
учреждения - сплошное надувательство.
     АГНЕССА: То есть как это - надувательство? Что вы имеете в виду?
     БЕРМУДСКИЙ: Как! Вы не знаете?  А  впрочем,  откуда  вам  знать.  Ваш
покойный супруг по-видимому был  таким  круглым  дураком,  что  ничего  не
понимал, а может быть не хотел понять. Дело вот  в  чем.  Одно  московское
высшее учебное заведение долгое время  готовило  специалистов  очень-очень
узкого  профиля.  Но  жизнь  идет  вперед,  и  в  один   прекрасный   день
необходимость в специалистах этого профиля отпала. Однако эти  специалисты
переучиваться не захотели - и без того пять лет учились - а  вместо  этого
придумали одну маленькую хитрость.  Я  не  буду  вдаваться  в  технические
подробности. Я лишь скажу, что работа наша бумажная, а бумага все стерпит.
Одним  словом,  наше  учреждение  на  протяжении  последних  двадцати  лет
работает только над  тем,  чтобы  создать  иллюзию,  что  оно  над  чем-то
работает.
     И вы знаете, там, наверху, нам  верят.  Правда,  приезжала  один  раз
какая-то комиссия, мы им стол накрыли, банкетик там... ну, это не важно...
В общем, комиссия, удовлетворенная, уехала.
     Так мы и живем - получаем премии, провожаем стариков  на  заслуженный
отдых, а на  освободившиеся  места  сажаем  молодых  специалистов  -  ведь
институты продолжают готовить специалистов нашего узкого  профиля.  А  что
делать - ведь преподаватели  спецпредметов  в  институтах  тоже  не  хотят
переучиваться и продолжают читать курсы,  которые  устарели  еще  пол-века
назад.
     Но ваш покойный супруг ничего об этом не знал. Каждое утро он являлся
в учреждение вовремя  и  требовал,  чтобы  я  загрузил  его  работой.  Мне
приходилось давать ему самые идиотские задания. И вы бы  видели,  с  каким
энтузиазмом он принимался портить  бумагу!  А  бумага  та,  между  прочим,
казенных  денег  стоила.   Эти   деньги   можно   было   бы   пустить   на
культурно-просветительные мероприятия наших служащих - ну, там,  банкетик,
пикничок какой-нибудь... ну, это не важно... А Чебурашкин  эти  деньги  на
чернила изводил!  Я  ему  как-то  сказал:  "Чебурашкин,  ты  бы  не  очень
торопился, эта работа не срочная."
     А он в ответ бодро так: "Не могу, Генрих Осипович. Мысль о том, что я
тружусь на благо Родины, окрыляет меня!" И опять строчить!
     Из-за этого блаженненького я  был  вынужден  на  работу  каждый  день
вовремя  приходить  -  чтобы  задание  ему  дать.  Один  раз  опоздал   на
пол-часика, так гляжу - Чебурашкин жалобу в министерство пишет, что,  мол,
в нашем учреждении плохая организация труда, и что он не для того пять лет
учился,  чтобы  сидеть  сложа  руки.  Да-а-а,   сколько   он   мне   крови
поперепортил, этот ваш  Чебурашкин.  Он  ведь  меня  со  всем  коллективом
перессорил.
     АГНЕССА: Каким же образом?
     БЕРМУДСКИЙ: Да очень просто! Допустим, служащий  опоздал  на  работу.
Совсем на немного - ну на часик, на  два.  Какая  разница,  все  равно  мы
ничего не делаем. Я бы, конечно,  его  простил,  если  бы  не  Чебурашкин.
Чебурашкин тут же начинал возмущаться: мол, что это такое, тут  работаешь,
не щадя себя, на благо общества, а всякие там опаздывают. И мне, ничего не
поделаешь, приходится объявлять опоздавшему выговор. Потому  что  если  не
объявлю,  Чебурашкин  накатает  жалобу  в  министерство,  что  я  покрываю
нарушителей трудовой дисциплины. А вдруг в министерстве эта жалоба попадет
в руки какого-нибудь  тамошнего  Чебурашкина  и  тот  тоже  заставит  свое
начальство дать этой жалобе ход. Так и места можно лишиться! Нет, уж лучше
объявить выговор опоздавшему!
     Конечно, из-за бесконечных  выговоров  меня  подчиненные  невзлюбили,
считают, что я такой же