довыми деревьями.
     Было непонятно,  зачем  они  нас взяли.  Для того чтобы на досуге
получше нас рассмотреть? Чтобы узнать поточнее, что собой представляют
земные существа? Тогда почему они ограничились только людьми? Почему в
этой проклятой корзине, в которой трясло, как на спине бегущего слона,
не  было ни лошади,  ни собаки,  ни кошки?  Может быть,  им нужно было
что-то у нас выведать?  Но как? Ведь мы не знаем марсианского языка, а
они  -  английского.  К  тому же нам удалось выпытать у наших штатских
спутников,  что марсиане и не пытались вступать с ними  в  переговоры.
Это,  собственно,  единственное,  чего нам удалось от них добиться.  В
ответ на наш вопрос они,  наконец,  отрицательно мотнули  головой,  не
проронив ни единого слова.  Всего моего красноречия не хватило,  чтобы
заставить их заговорить, а я их просил, срамил, я угрожал им позором и
всяческими  неприятностями в дальнейшем.  Они молчали.  Они продолжали
смотреть  сквозь  меня  с  лицами,  как  бы  навсегда  застывшими   от
нечеловеческого  горя  и  ужаса.  Когда  я,  совершенно выйдя из себя,
сказал, что я за себя не ручаюсь, если они и впредь будут пренебрегать
просьбой  британского  офицера,  они истерически зарыдали,  прижавшись
лицами к стене корзины, но так и не произнесли ни единого слова.
     Ливень уже кончился,  когда мы достигли края пустоши. Быстро ушли
тучи, и над всей округой, мертвой, сожженной и обезлюдевшей, открылось
высокое,  чистое и отвратительно праздничное небо. Было щемяще грустно
при виде этого куска нашей  милой  старой  планеты,  над  которой  уже
безраздельно   владычествовали  не  люди,  а  непоколебимо  враждебные
представители другого,  чужого,  страшного,  далекого,  непонятного  и
злого  мира.  И  было  странно и удивительно,  что сравнительно совсем
недалеко существовал еще привычный и бесконечно родной,  но уже навеки
нам недоступный мир старинного хозяина Земли - человека...
     Почти у самой ямы юноша пришел в себя.  Видимо, когда-то, страшно
давно,  несколько  часов тому назад,  он был отличным спортсменом.  Во
всяком случае,  он вдруг с неожиданной легкостью подпрыгнул, ухватился
за край корзины и перемахнул через него раньше, чем его успело поймать
стремительно  взвившееся  ему  навстречу  металлическое  щупальце.  Мы
услышали  глухой  стук  тела,  рухнувшего с высоты двенадцати ярдов на
твердую, выжженную землю, и все было кончено.
     А его отец оставался совершенно безучастным. Но предположим даже,
что это не его отец,  а совершенно чужой человек. Почему он не удержал
этого мальчика от верного самоубийства?
     - Почему вы его не удержали?  - Я схватил его за плечо. - Вы были
обязаны удержать этого несчастного от верного самоубийства!..
     Он молча и как-то очень уж неторопливо смахнул мою руку со своего
туго  набитого  мышцами  плеча и посмотрел на меня с таким презрением,
которого я не простил бы даже члену палаты лордов.
     - Я  был бы вам,  сэр,  весьма обязан,  - сухо заметил я ему,  не
повышая голоса,  - если бы вы не забывали,  что имеете дело с  майором
войск его величества и кавалером...
     Тогда этот хам ни с того ни с сего  начал  смеяться.  Он  смеялся
так, словно я произнес нечто чрезвычайно глупое. Он смеялся так долго,
что это шокировало бы даже чистильщика сапог.  Он смеялся, а я пытался
вспомнить,  где  я  когда-то  совсем  недавно  ловил  на себе такой же
вызывающе-презрительный взгляд, и, наконец, вспомнил.
     Ну, конечно,  передо  мною был один из тех чертовых социалистов с
их презрением ко всем честным слугам  короля  и  нации!  Но  только  я
раскрыл   рот,   чтобы   выразить   свое  мнение  об  этой  неприятной
разновидности англичан,  как джентльмен в подтяжках  выдавил  из  себя
сквозь судорожный смех:
     - Самое смешное во всей этой истории,  что я мастер  по  кровяным
колбасам, по кровяным!..
     - Тем более,  - промолвил я еще суше.  -  Люди  вашего  скромного
положения обязаны ни при каких обстоятельствах не забывать о...
     - Боже,  какой идиот!  - простонал сквозь смех  колбасник.  -  Да
понимаете ли вы, что нам с вами теперь надо ду...
     - Я понимаю только, что такие оскорбления не прощаются! - крикнул
я и бросился на него с кулаками...
     Это был человек невероятной силы.  Первым же ударом он  отшвырнул
меня  к  противоположной  стене  корзины,  и  я на несколько мгновений
потерял сознание.
     Я пришел в себя,  когда цилиндр, к которому была прикреплена наша
корзина,  с громким лязгом скользнул вниз,  вобрав в себя ноги  своего
треножника, как ножки штатива фотографического аппарата.
     Колбасник по-прежнему сидел на корточках с  глазами,  безразлично
устремленными куда-то сквозь меня.
     Надо мной  склонились  два  солдата.  Один   из   них,   высокий,
щеголеватый  шатен,  по разговору своему типичный "кокни",  размахивал
перед моим лицом фуражкой,  как веером. Другой, рыжеволосый, с круглым
и  решительным  лицом деревенского забияки,  лил мне на голову воду из
фляжки. Вода была совсем теплая и нисколько не освежала.
     - И вы допустили, чтобы этот негодяй, - я кивнул на колбасника, -
оскорблял в вашем присутствии вашего офицера?
     - Черт с ним,  сэр! - прошептал мне на ухо рыжеволосый. - У нас с
вами есть сейчас забота поважней.
     - Этот  социалистический ублюдок...  - начал я снова,  но на этот
раз рыжеволосый перебил меня довольно резко:
     - Право  же,  сэр,  совершенно  ни к чему впутывать в эту историю
дискуссию о социализме.
     - Да вы никак и сами социалист?  - ужаснулся я. - Нечего сказать,
в восхитительную компанию я попал!
     Тут рыжеволосый  позволил себе такое,  что я не позволил бы и его
величеству королю, - он заткнул мне рот своей грязной лапой!
     - Прошу  прощения,  сэр,  - быстро забормотал он,  оглянувшись на
заднюю стену корзины.  - Кажется,  нам нужно поторапливаться,  если мы
хотим спасти свои шкуры...
     Я глянул в ту же сторону и увидел в стенке цилиндра  нечто  вроде
иллюминатора.  Сквозь его толстое стекло на нас смотрела пара больших,
черных, очень холодных и неподвижных глаз. От этого взгляда марсианина
мне  стало  не  по  себе,  и  я  сразу  потерял  охоту  обижаться и на
колбасника и на рыжего солдата.
     А тот мне тем временем торопливо шептал:
     - Давайте выпрыгнем,  сэр...  Выпрыгнем  и  разбежимся  в  разные
стороны. Всех им не поймать, это уже вполне определенно...
     - Они нас сожгут раньше,  чем мы сделаем  первые  пять  шагов,  -
ответил  я тоже шепотом.  - Подождем до ночи...  Или пусть они хотя бы
все вберут свои треножники.
     Но прежде  чем  последний цилиндр опустился на землю,  он подошел
вплотную к нашей корзине.  Три его щупальца схватили колбасника и двух
моих  солдат (они беспомощно извивались в их кольцах,  как гусеницы) и
переложили их в свою корзину.  Затем  этот  цилиндр  отошел  ярдов  на
пятьдесят в сторону и тоже вобрал в себя треножник.
     Мы остались вдвоем с рыжеголовым солдатом.  Его  зовут  О'Флаган,
Майкл  О'Флаган.  Рядовой,  подносчик  третьего орудия второй батареи.
Рядовой,  ирландец и, кажется, социалист!.. Нечего сказать, подходящая
компания для майора из старинного рода, давшего Англии двух епископов,
одного вице-министра и трех генералов!..
     Мы услышали  продолжительное  шипение,  словно  выпускали  пар из
паровоза.  Затем  последовало  какое-то  тихое  гудение,  наш  цилиндр
завибрировал, и его верхняя крышка стала медленно вывинчиваться...

     Вторник, 23 июня (продолжение).
     Нет, они не отдыхали.  Судя  по  всему,  они  вообще  никогда  не
отдыхают. И не спят.
     Я видел,  как  из  двух  цилиндров,  пока  третий  с   выпущенным
треножником  охранял  их  покой,  вылезли  и  плюхнулись  в яму восемь
одинаковых круглых чудовищ,  каждое ростом с невысокого мужчину. У них
не  было  туловищ  в  нашем  понимании  этого  слова.  Они состояли из
гигантских  карикатурных  подобий  человеческого   лица   с   большими
немигающими глазами, с единственной барабанной перепонкой на затылке и
клювообразными ртами,  по обе стороны которого двумя  пучками  свисали
отвратительные  змееподобные щупальца.  Головы-туловища и щупальца.  И
больше ничего.  Они тяжело  дышали  в  непривычной  для  них,  слишком
плотной атмосфере.
     Видимо, они выползли посоветоваться о  дальнейшем  плане  военных
действий.  На  нас  с О'Флаганом они обратили не больше внимания,  чем
человек  на  домашнее  животное.  Скользнули  по   нас   безразличными
взглядами и занялись своими делами.
     Вскоре они вернулись в свои  цилиндры,  крышки  над  ними  быстро
завращались  по  нарезке,  пока  не  завинтились до отказа.  Потом оба
цилиндра снова встали на треножники,  и все три,  развернувшись в каре
шириной  мили  в  две - две с половиной,  двинулись в сторону железной
дороги...
     Это нельзя  было назвать боем.  Это была бойня.  Против их оружия
бессильны  пушки  и  пулеметы.  Невидимый  тепловой  луч,  моментально
сжигающий все, что попадется на его пути. В них можно попасть только с
первого залпа или погибнуть.
     Стоит им  только  обнаружить  батарею  или  засаду  где-нибудь на
церковной колокольне,  как они направляют  на  цель  этот  дьявольский
тепловой луч, и все кончено.
     Они сожгли  несколько  городков  с  такой  легкостью,   с   какой
мальчишка сбивает палкой головку одуванчика...

3

     Среда, 24 июня.
     Боже мой, они нас пасут!
     Неясные подозрения   охватили   меня  еще  вчера  вечером,  когда
марсиане,  вернувшись на свою базу в пустоши,  вышвырнули из цилиндров
несколько  трупов.  Два  из  них  мне  удалось  распознать.  Это  были
обескровленные трупы моего солдата-кокни и колбасника.
     Бесконечно страшно   об   этом   писать,   но  марсиане  питаются
человеческой кровью1.  Еще вчера вечером мне удалось рассмотреть  этот
жуткий процесс сквозь тот самый иллюминатор в стенке цилиндра, который
выходит в нашу корзину и,  очевидно,  предназначен для  наблюдения  за
поведением  ее  живого содержимого.  Это слишком отвратительно,  чтобы
рассказывать подробности,  но это  именно  так.  Они  вводят  прямо  в
кровеносные  сосуды  своего  головотела кровь жертвы пипетками объемом
около чайного стакана.
     1 Справедливость  требует  отметить,  что марсиане не делали себе
матрацев из волос своих жертв,  абажуров - из их кожи,  мыла -  из  их
жира. - Л. Л.
     Марсиане удивительно быстро ориентируются в новой для них  земной
обстановке. Они уже успели понять, что без пищи и воды люди истощаются
и гибнут. И они решили нас пасти. Меня и О'Флагана. И они уверены, что
нам от них не убежать.
     А мы-то с О'Флаганом сначала не поняли,  почему "наш" цилиндр так
медленно   рыщет   среди   развалин  Уокинга.  Он  шагал,  неторопливо
передвигая свои серебристые суставчатые ноги,  пока не остановился над
домом,  с  которого как ножом срезало второй этаж.  Когда нас охватили
щупальца,  мы решили,  что вот он  и  пришел,  наш  смертный  час.  Но
щупальца  довольно  бережно  опустили  нас в этот бесконечно печальный
разрез дома,  в котором еще  пять  дней  тому  назад  текла  мирная  и
счастливая   человеческая  жизнь.  Опустили  и  отпустили,  а  сами  с
неприкрытой угрозой раскачивались в непосредственной близости от  нас.
Бежать нам было некуда. И они решили попасти нас, дать нам возможность
размяться, поискать себе пищи, набрать воды.
     Дом, в  который  нас  опустили,  принадлежал  до  прошлой пятницы
владельцу крохотного магазинчика,  который,  будь он  раз  в  двадцать
крупнее,  можно  было  бы  назвать  небольшим универсальным магазином.
Жилые  комнаты  были  расположены  позади  магазинчика  и  в   начисто
снесенном  втором  этаже.  В  этой  лавчонке  было всего понемногу:  и
канцелярских товаров,  и колониальных,  и вина,  и книг,  и  все,  что
требуется   рассеянному  охотнику,  забывшему  запастись  необходимыми
боеприпасами в Лондоне.
     В кладовой мы обнаружили три окорока, два черствых, но вполне еще
съедобных хлеба, несколько банок варенья, фунтов десять сахару, четыре
круга колбасы, две дюжины пива в тяжелых картонных коробках, несколько
жестяных коробок с бисквитами, ящик отличного коньяку, несколько банок
табаку,   вдоволь  спичек.  Мы  напились  из-под  крана,  из  которого
почему-то еще текла вода,  и вернулись в столовую за скатертью,  чтобы
упаковать  в  нее  все это бесплатно доставшееся нам чужое добро.  Это
было настолько увлекательно - бесплатно брать все,  что  тебе  угодно,
что я на время даже забыл о своих тяжких размышлениях.
     Для удобства мы взяли две скатерти.  Со  скатертями  в  руках  мы
заглянули в то,  что осталось от магазина: четыре стены и голубое небо
вместо  потолка.  На  полу  поблескивали  еще  не  успевшие  высохнуть
дождевые   лужи.  В  лужах  плавали  пожелтевшие  листья  с  деревьев,
поломанные стволы которых уныло торчали по обе стороны входа в  бывший
магазин.  В  полувыдвинутом  ящике  кассы  денег  не было,  но вдоволь
валялось разбухших от дождя счетов  и  записок  с  лиловыми  разводами
дешевых чернил.  Зато на полках товар был почти не тронут сыростью.  Я
взял себе три записные книжки (родные сестры той,  в которой я  сейчас
веду  свои  записи!  У  меня  страсть  к  хорошим  записным книжкам.),
несколько карандашей и библию,  библию,  которой мне так не хватало  и
без  которой  я во время моей колониальной службы не отправлялся ни на
одну операцию,  даже если она лично мне не грозила никакой опасностью.
Упаковав  все  это  в  скатерти,  мы  положили  узлы  на  стол и стали
советоваться, как поднять их к нам в корзину. Но мы явно недооценивали
сообразительность  марсиан.  Только мы несколько отошли от стола,  как
щупальце схватило один за другим оба громадных узла и перенесло  их  в
корзину со сноровкой бывалого грузчика.
     В это  время   Майкл   О'Флаган,   в   котором   его   ирландское
бунтовщическое нутро рождало одну безумную идею за другой, стал совать
мне в руки увесистые продолговатые коробки. Я глянул на их наклейки, и
меня чуть не хватил удар: это были коробки с охотничьим порохом!
     - В крайнем случае,  - возбужденно  шептал  мне  О'Флаган,  -  мы
уничтожим хоть одну марсианскую боевую машину!.. Ну, берите же!.. - Он
настолько обезумел,  что  даже  не  счел  нужным  прибавить  "сэр".  -
Берите!..  И я захвачу коробки четыре... Эти вурдалаки не знают, что в
этих коробках, а когда поймут, уже будет поздно...
     - Я вам приказываю немедленно положить порох на место!  - крикнул
я этому осатаневшему  молокососу.  -  У  меня  семья,  дети,  и  я  не
тороплюсь на тот свет!..
     О'Флаган от злости покраснел до самых корней рыжих волос,  но то,
что  еще осталось в нем от дисциплинированного солдата,  заставило его
выполнить мое приказание.
     От волнения  у  меня  пересохло  в  горле.  Я  раскупорил бутылку
содовой и налил себе стакан.
     Сколько это  потребовало  времени?  Минуту,  не более.  Но за это
время  проклятый  ирландец  успел  схватить   из   витрины   охотничью
двустволку и зарядить ее.
     - Бегите! - крикнул он мне, стреляя в упор в дежурное щупальце. -
Бегите  через  кухню  и  спрячьтесь  в  саду!..  А  я  постараюсь пока
задержать это чудище!.. Да здравствует Ирландия!..
     Никогда еще я не был так близок к смерти.
     Это было просто наитием  с  моей  стороны.  Я  схватил  недопитую
бутылку  и  изо  всей силы ударил ею по голове этого идиота.  О'Флаган
рухнул на пол без чувств (головой в лужу,  которая сразу покраснела от
крови), и это спасло мне жизнь. Имей я глупость броситься бежать, меня
бы без труда поймали и... Бр-р-р! Даже страшно подумать...
     Я уже   имел  случай  писать  об  удивительной  сообразительности
марсиан.  На этот раз они поняли,  что О'Флаган хотел организовать наш
побег,  а  я  не согласился.  Они это отлично поняли.  Полагаю,  что в
конечном счете и О'Флаган уразумел бы,  что я действовал  в  интересах
нас обоих,  но, к сожалению, пути наши сразу и бесповоротно разошлись.
То самое щупальце,  в которое  он  столь  легкомысленно  и  бесполезно
выпустил  заряд,  как  ни  в  чем не бывало подхватило обеспамятевшего
солдата и  зашвырнуло  его  в  мрачную  глубину  чуть  приоткрывшегося
цилиндра.  Пока  крышка  стала  сама по себе завинчиваться,  я услышал
донесшееся из цилиндра довольное уханье марсиан,  и у меня мороз пошел
по коже.  Потом то же щупальце мягко охватило меня под мышки и бережно
(!!!) подняло в корзину,  где и оставило,  наедине с теперь уже только
для меня одного предназначенными двумя узлами...
     Надо будет все-таки поэкономней расходовать продукты  и  напитки.
Бог  знает,  сколько  дней  и  ночей мне предстоит еще провести в этой
ужасной корзине, пока до меня дойдет очередь.
     А вдруг меня минет чаша сия? Господи, помоги мне ради моей бедной
жены, ради моих невинных детей!

Четверг, 25 июня.
     Прошлой ночью я не сомкнул глаз.
     Утром, лишь только достаточно  рассвело,  я  начертил  на  листке
бумаги  "Пифагоровы  штаны"  и поднес бумагу к самому иллюминатору.  В
цилиндре заметили,  что я хочу привлечь внимание.  Пучок света, на сей
раз, к счастью, безвредного, осветил мой незамысловатый чертеж, и одна
за другой несколько пар больших,  чудовищно спокойных глаз  показались
по ту сторону иллюминатора.
     Мой расчет был очень прост:  мыслящие существа, дошедшие до такой
высокой  степени  цивилизации,  как  марсиане,  не  могут обойтись без
геометрии.  Геометрия всюду одинакова.  Увидев  мой  чертеж,  марсиане
поймут,  что  имеют  дело  с  мыслящим  существом  и  что это мыслящее
существо хочет с ними вступить в контакт.
     Удостоверившись, что все они ознакомились с моим первым чертежом,
я предложил их  вниманию  второй.  Это  была  грубо  нарисованная,  но
достаточно ясная схема солнечной системы. Кружочки, изображавшие Землю
и Марс,  я перечеркнул крестиками.  Перечеркивая Землю,  я  на  всякий
случай ткнул пальцем в грудь,  а перечеркивая Марс, показал пальцем на
цилиндр.  Потом я постарался изобразить вокруг Сатурна кольцо и держал
эту  бумажку,  прижав  к стеклу иллюминатора,  пока марсиане не ушли в
глубь цилиндра.
     Тогда я,  совершенно обессилевший от нервного напряжения,  присел
на дно корзины.  Выпитая натощак бутылка коньяку дала себя знать,  и я
не заметил, как уснул...
     Проснулся я оттого,  что ярдах  в  двухстах  от  меня  разорвался
снаряд.  Потом еще два. Несколько осколков прогудело где-то высоко над
моей  головой.  Почти  одновременно  с  этими   тремя   взрывами,   не
причинившими марсианам никакого вреда, в отдалении раздался грохот, от
которого листва на деревьях под нами зашелестела,  как  при  ураганном
ветре,  и  от  теплового  луча  марсиан  взлетела  на  воздух батарея,
укрывшаяся за восточной окраиной городка. Кажется, это был Уэйбридж. А
может  быть,  Шеппертон.  Было очень трудно разобраться:  дым,  пламя,
зыбкие коричневые стены пыли от рушившихся зданий. Все более или менее
приметные ориентиры, были начисто сметены с лица земли...
     На этот раз пленных (если людей,  взятых для  такой  цели,  можно
называть  пленными)  взяли  в  свои  корзины  марсиане с других боевых
машин. Но значит ли это, что меня не хотят беспокоить, что меня как-то
выделяют из массы других пленных?.. А что, если меня решили оставить в
живых?  Просто так,  из благодарности?.. А может быть, меня оставили и
оставят  в  живых  не  столько из благодарности (вряд ли они настолько
сентиментальны),  сколько в  знак  доверия?  А  если  в  знак  особого
доверия,  то чего они от меня ждут?.. Как мне отблагодарить марсиан за
то, что они мне доверяют?
     Погруженный в   размышления,  я  долго  не  обращал  внимания  на
местность, по которой неторопливо продвигались боевые машины.
     Я был уверен почему-то,  что мы возвращаемся в пустошь. И вдруг я
поднял глаза и увидел,  что мы передвигаемся в  прямо  противоположном
направлении.  Вскоре  меня  охватило  странное  чувство:  меня  томило
какое-то нео