Он
    из  последних  сил отмахивался обеими десницами. Махнет налево - улочка,
    махнет направо - переулочек.

    -  Эак  Зевесович,  да вас же выбрали народным депутатом от Общественной
    организации неподкупных!..

    И   Эак   Зевесович  из  уважения  ко  всему  сущему  поцеловал  прах  у
    собственных ног.

    И  я  думаю  -  что  же  не  прах  еще  и  не тлен в окружающем времени,
    непрерывно   проистекающем  в  шестимерное  пространство?  Отчизна  моя,
    тризна   наша,   не   тлен   ли   ты   еще   окончательный?   И  родина,
    изнасилованная-переизнасилованная,         встает,         отряхивается,
    отряхивается...  Интересно,  что  там под отряхом? О Русь, жена моя, нам
    совершенно  неясен твой дальнейший путь. Ясно только, что с болью. И вся
    ты,  в  общем неясная. И будешь еще неяснее, когда блуждающая, мечущаяся
    душа Вити Цубербиллера вознесется на самый верх.

    И  настал  третий  день. Витя поднял голову Эака Зевесовича, оглядел мир
    квартиры   дальнозоркими  глазами,  ну,  там,  увидел  гадов  подземных,
    ангелов  горних,  споткнулся  о  столик  с  завтраком, предусмотрительно
    пододвинутый  секретаршами  и  референтами  под самый нос, опрокинул, да
    так, не жрамши, и поехал в Кремлевскую цитадель.

    "Блям-блям-блям"  -  зазвонил  дарвалдаевский  колокольчик  и  заседание
    началось. Председатель сказал:

    -  В  связи  с  тем,  что  в  стране революционная перестройка, надо все
    менять.  И  начать  с самого основного, главного процедурного вопроса на
    все  времена.  Как  нам и прочим жителям страны обращаться друг к другу?
    Председательский  комитет  в  целях  борьбы  со СПИДом предлагает вместо
    бесполого "товарищи" ввести "товарищ" и "товарка". Какие будут иные прения?

    На  трибуну  вышел  Эак  Зевесович,  и  Витя из мозжечка скомандовал ему
    решительно сложить обе десницы на груди.

    -   Какие   могут   быть  прения?  Строим  мы  или  не  строим  правовое
    государство,  где  все будет по закону? А что сказано в Основном законе?
    "Граждане".  И  да будет обращение законным - "гражданин" и "гражданка",
    в крайнем случае - "подсудимые"...

    Но  тут  подле  оказался  аграрий  Иван  Самосадович. Метнул взор в глаз
    Верховного  судии  и, сам того не желая, высосал всего Витю Цубербиллера
    без остатка.

    -  "Граждане"  и  "гражданки"  -  суть  жители  града,  а  жителей  сел,
    кормильцев,  опять  забыли?  Да  будет  коренное,  от земли - "земляк" и
    "землячка". На том прении стояла и стоять будет Русская земля!

    И   опять   не   смог   выселиться  с  трибуны  малообразованный,  плохо
    воспитанный, консенсусонеспособный Витя Цубербиллер...

    Чингиз Ханович от имени народов: "Человек" и "человечина".

    Валентина Терешковна от имени женщин: "Мужчина" и "женщина".

    Борис Можаевич от имени мужиков: "Мужик" и "баба"...

    И  прели так до бесконечности, а страна рушилась, и кровь лилась. И горе
    множилось. И звезды падали. И многие познания умножали скорбь.

    Наконец  вышел  на  люди  громила  и убийца Влоб Позубамович, депутат от
    темного элемента и улыбнулся скабрезно, и вякнул:

    - Предлагаю: "сволочь" и "сука".

    И  часть Влоба, бывшая Витей, все-таки покраснела. И как трахнет кулаком
    по  трибуне,  и  как  - раз! Деревянная, крепкая, добротная, гербоносная
    трибуна  по  имени Витя Цубербиллер как трахнет в ответ доской по кулаку
    Влоба  Позубамовича,  так  что  тот  даже  рукой затряс и потерял мандат
    депутатской неприкосновенности. Так-то вот.

    И застыл, и насупился, и одеревенел.

    И  покатилась  жизнь по стране сама собой. Торговали, учились, молились,
    совершали  подлости и благородства и сходили в могилу, получая воздаяния
    от  Будды, который и думать не думал ни о чем. И все бы в порядке вещей,
    только  мама  Вити  Цубербиллера иногда плакала - где-то мой сыночек, не
    подозревая,  что почти каждый день видит его в образе деревянной трибуны
    по  программе  ЦТ.  И  никто  не мог этого объяснить, кроме меня. А я, к
    сожалению,  не знаю ни ее телефона, ни адреса, ни имени, ни отчества, ни
    даже  фамилии  и  молекулярного  веса. А Витя Цубербиллер иногда думает,
    что покой и квадратность и есть достойный итог.

    Но  только  помните,  когда  кто-нибудь  из  депутатов  в избытке чувств
    трахнет  кулаком  по Вите Цубербиллеру, все начнется сначала, и я уже не
    знаю,   к   каким   последствиям   это   может  привести.  Знает  только
    просветленный, но никогда не скажет, поелику ему до нас дела нет.

    "Химия и жизнь", 1992, ‘ 10.



    Ю. КУЗНЕЦОВ
    Человек, сидящий в кресле

    В  прихожей  свет  не  был  выключен; он падал в комнату, на пол, четким
    желтоватым  прямоугольником. В самой комнате было почти темно, синеватые
    тени  бежали  но  экрану  телевизора,  а  чуть  левее  окно окантовывало
    квадрат  смутно-черного  неба,  но  которому  беззвучно, как привидения,
    скользили,  струились, летели стремительно розовато-светящиеся облака. В
    их  неслышном  полете было что-то тревожное, они перебивали рассчитанное
    беспокойство   телеспектакля  импровизацией,  совершаемой  наяву.  Ветра
    слышно  не  было,  а может, его заглушали голоса и музыка. Снова и снова
    окно  вырезало небо, как колодец, уходящий в другие миры, и раз за разом
    в  смутно-черный  квадрат  врывались  -  от  угла  к  углу  - призраки -
    вытягивающиеся, колеблемые быстрым бегом пряди неосязаемого тумана.

    "В  каком  тревожном  мире  мы  живем",  -  произнес  про  себя человек,
    полулежавший  в  кресле:  в  двух  шагах от экрана, в трех - от окна. "В
    каком  тревожном  мире  мы  живем..."  -  да  ведь это строчка стихов, -
    подумал  он.  Он  еще  раз  повторил про себя слова, глядя в окно и, как
    будто  ожидая,  что зябкое ощущение нереальности подскажет ему вторую, а
    может,  и  третью  строку.  Но  люди,  разыгрывавшие  на холодном стекле
    телевизора  отрепетированные  страсти,  перебили  каким-то  восклицанием
    течение его мыслей.

    На   пустыре   перед   домом   взвивался   снег,   зарождавшаяся  метель
    перекладывала  сугробы  по-своему,  но  всего этого не было видно из его
    окна  -  с высоты третьего этажа он, приподнявшись в кресле, мог увидеть
    разве что верхушки елок там, у правого среза рамы.

    "Может,  переключить  на  другую  программу?"  -  вяло подумал человек в
    кресле.  Он  еще  раз взглянул в окно, потом протянул руку к телевизору.
    Раздался  двойной  щелчок,  стремительные  тени  метнулись  через экран,
    вытянулись  в  облачные  пряди,  потом сгустились, медленно колеблясь, в
    какие-то  темные  фигуры, напряженно уставившиеся провалами глаз прямо в
    лицо  человеку  в кресле. Они, казалось, застыли на месте, в напряженных
    позах,   и  позы  эти  были  какие-то  странные.  И  еще  была  песня...
    Непонятная,  тревожащая...  Человек  отпрянул,  недоверчиво  разглядывая
    причудливые  очертания  незнакомых  существ,  потом недовольно хмыкнул и
    переключил аппарат на старую программу.

    "Опять  эти  бредни, - вздохнул он и покосился на окно. - Уж пусть лучше
    пьесы передают, чем всякие там фантазии..."

    Снова  бежали  привычные  тени  по  экрану, а за окном все так же летели
    облачные  струи, пронизанные светом звезд. "В каком тревожном мире..." -
    снова, уже с удовольствием, прошептал человек, устраиваясь поудобнее.

    Что  бы  сказал  он, если бы вдруг узнал, что где-то в заоблачных далях,
    ныряя  в магнитные ямы и уклоняясь от космических ливней, вокруг планеты
    несется звездный ковчег, принесший из неведомых краев надежду и тревогу.

    Что  бы  он сказал, если бы вдруг узнал, что был единственным, увидевшим
    лица,  услышавшим  голоса гостей из космоса? Может, их передача случайно
    вошла  как  раз  в  его антенну, вошла, как луч-игла, не рассеиваясь, не
    привлекая  и  не требуя ничьего больше внимания. Может, - кто знает? - в
    этот  день, вечер и час все вместе - и линза неба над головой, и решетка
    стен  его  дома,  и  жилы  проводов  в его комнате, и отверстие его окна
    составили  вдруг  какую-то  громадную  молекулу, цепь, один-единственный
    канал связи между двумя цивилизациями?..

    Человек  в  кресле,  что  бы ты сказал, узнав это? Ведь звездное время у
    вас на пороге.

    "Знание - сила", 1962, ‘ 8.



    Ю. Кузнецов
    Эстафета

    Я  пишу  это  наспех,  у меня всего полчаса временя, и я не знаю, с чего
    начать.

    Больше  двух  месяцев назад мы вылетели с Плутона, возвращаясь домой, на
    Марс.   Два   года   сидели  мы  под  колпаком  станции,  защищенные  от
    негостеприимного,  мрачного мира - того, что был и под нами, и вокруг, и
    над  головой.  Мы  соскучились - теперь об этом можно сказать прямо - по
    широким  и  влажным,  уходящим  в  сизую  дымку  марсианским долинам, по
    тропическим лесам Венеры, по морям и озерам Земли.

    Мы  вылетели  точно по расписанию, и неделя прошла, как один час, - ведь
    мы  возвращались  к  людям, родным и друзьям, и наше одиночество уходило
    назад, отталкиваемое бьющими навстречу лучами Солнца.

    Мы  вылетели  точно  по  расписанию,  и вот уже почти два месяца, как мы
    забыли про него, и про долины Марса, и про моря Земли.

    У  меня  мало  времени,  но я пишу обо всем этом, чтобы осознать размеры
    случившегося.  Для  того,  что встретилось на восьмой день полета, нужен
    фон реальности, иначе все расплывется, как зыбкий предутренний сон.

    Сперва  мы подумали, что это сбившийся с пути грузовик, один из тех, что
    до  сих  пор  возят  воду  с Венеры к нам на Марс. Стометровая громадина
    перечеркнула   угловой  экран,  не  откликаясь  на  вызовы.  Мы  сделали
    поворот,  уменьшая  дистанцию.  Странный,  окутанный зеленоватым сиянием
    цилиндр. Ничего похожего на обычные планетолеты!

    Нам  потребовался  минимум  час,  чтобы  понять и поверить: мы встретили
    чужих.  Нам  потребовался  еще час, чтобы заподозрить неладное: гости из
    пространства  не  обращали  на  нас  никакого  внимания  и летели тем же
    курсом,  от окраины к центру нашей Галактики. Скорость была относительно
    невелика,  и  наши  машины  общего  поля  без  труда удерживали заданное
    автоматом  безопасности  расстояние.  Но  куда уведет нас это окруженное
    зеленым ореолом "небесное создание"? И с какого неба явилось оно к нам?

    Я  пишу уже десять минут, а до главного не добрался. Ведь не это главное
    -  как  мы,  наконец,  пробились  в  чужой звездолет, пусть даже едва не
    потеряв  людей  в  зеленом  защитном поле. И не это - что люки оказались
    открытыми.  Даже и не то, что мы нашли мертвых, заледеневших, неизвестно
    сколько странствовавших "людей".

    С  самого  начала  мы  поняли,  что  чрезвычайные  меры  защиты мертвого
    корабля  с  мертвым  экипажем  не  случайны.  На  пороге  гибели команда
    цилиндра  явно  старалась  сохранить его в неприкосновенности, даже люки
    были  открыты  для  того,  чтобы  впустить  консервирующий  холод  и раз
    навсегда пустить по нему вихри электромагнитной оболочки.

    Мертвая  команда  была  одета  в  скафандры, "люди" сидели в центральном
    отсеке,  держась  за  руки  и  тесно  прижавшись  друг  к другу. Их было
    двадцать  человек  -  я  пишу  "человек"  и  рука не задерживается, ведь
    закономерно  это  или нет, но они похожи на нас, как похожи плоды одного
    дерева.

    Мы   нашли   десятки  металлических  пластин  с  надписями,  вырезанными
    микрорезцом,  мы  нашли  карты  незнакомых  звездных  островов, мы нашли
    чертежи неведомых механизмов, но самое главное - мы нашли Шар.

    Мы  увидели его сразу, но долго не могли понять, что это такое. Он лежал
    на  полу,  посредине  главного  отсека,  и  мертвые  смотрели  на  него.
    Впрочем, может, они смотрели друг на друга - ведь Шар лежал между ними?

    Что  было  внутри,  мы  узнали  на  тридцатый  день, когда аналитические
    машины  начали  переводить  записи  с  металлических  пластин.  Там была
    эстафета  жизни,  -  жизни,  которую  бессмысленный  гнев  природных сил
    прервать   не  в  состоянии.  В  своем  прощальном  послании  братья  по
    пространству  передавали  эту  эстафету  в наши руки и просили помочь ей
    дойти  до  цели.  Почти  три  тысячи земных лет назад их корабль попал в
    беду,  и  тогда,  на пороге прощания, космонавты послали в будущее своих
    детей,  заложив  в  метровую  толщу магнитно-металлического шара клетки,
    несущие наследственность.

    "Мы  гибнем,  -  написали  космонавты  вечными  буквами на металле. - Мы
    знаем,  что  спасения  нам  нет. Так случилось. Но пусть не погибнет наш
    род,  наш  разум, пусть потомки пронесут эстафету дальше - и вернутся на
    Родину,  чтобы  рассказать о великом мире. Помогите им, братья, пронести
    эту  эстафету.  Мы просим вас - сделайте все так, как указано в записях,
    прервите  покой  дремлющих  ростков,  оживите их, вырастите, помогите им
    овладеть  знанием - вашим и нашим. Никогда не угаснет искра жизни, ничто
    и нигде не погасит ее. Привет вам".

    И  вот  теперь  осталось  полторы  минуты до начала опыта. Через полторы
    минуты   я   должен  встать  к  пульту  управления  в  соседнем  отсеке,
    центральном отсеке, посредине которого лежит Шар.

    Вот  уже  третий день, как мы забыли про сон и отдых. Стрелки немыслимых
    приборов  все  еще  безжизненны,  а  мы  все  ждем, что вот они дрогнут,
    оживут, возвестят миру, что эстафета принята.

    Я кончаю, времени больше нет, меня зовут.

    "Знание-сила", 1962, ‘ 1.