мости копулятивных процессов, - сказала она и умерла.

    - А что такое "копулятивные процессы"?

    - А хрен их знает.

    На  бархатный  парапет  галерки  грудью  наваливалась простая девушка из
    публики  и  большею  частию была поглощена собой. Сзади ее прижимал весь
    полноценный  юноша  из  той  же  публики  и кроме того еще услаждал свой
    взор,  следя, как из-под задранных кружев и юбок подруги мелькают, пышно
    подрагивают   и   трясутся  две  румяные  булочки  ее  задницы  под  его
    целенаправленными движениями.

    -  И пресловутую "Сказку о бочке" растлителя молодежи Бокаччо безусловно
    запретить! - неслось снизу.

    - Стыд бы поимели, - проинформировал я здоровую часть публики.

    - Ты не знаешь что такое "стыд"? - обернулась она к партнеру.

    - Не-а.

    И  я еще не знал - мне надлежало идти дальше, мой рок преследовал меня -
    что  девушка  предварительно  взяла  с  юноши  три полновесных монеты за
    удовольствие,  сунув  их за щеку. Юноша же после, целуя девушку особенно
    горячо и нежно, незаметно выцеловал эти монеты себе обратно.

    Дальше  куда?  Кроссворд улиц сонного сумеречного города. И ведь куда-то
    прет  меня,  несет.  Остановиться бы, вздохнуть. Но нет, только мелькают
    вывески  названий  квартала  - улица Героев, бульвар Новаторов, проспект
    Ветеранов,  переулок  Первопроходцев,  тупик  Новорожденных, снова улица
    Героев, стрит Непокоренных, снова, черт, улица Героев.

    - Прохожий человек, где это я?

    -  А  вот по Героев направо Победителей, потом второй налево Отменных, а
    там увидишь.

    Я   так  и  проделал,  и  что  же  это,  разве  это  моя  стезя?  "Улица
    Счастливая", на ней шестнадцать пивных ларьков кряду и все закрыты.

    Нищая  чернокожая старушка, шаркая пяточными костьми, согбенно тащила на
    плече  двухметровый  отрезок  рельса Я, воспалясь сердцем, кинулся к ней
    помочь,  но  она,  жалобно взглянув катарактами, из последних сил огрела
    меня  стокилограммовым концом рельса по голове. Если бы мне что-то могло
    еще  повредить,  этот отрезок путей обозначил мою могилу. Но не суждено.
    Потирая разбитый лоб, я только спросил старушку с земли:

    - Бог помощь, бабушка. Как называется этот квapтaл?

    - Какой квартал, сынок, что ты, у нас не квартал, а планета.

    - Как называется, простите, ваша планета?

    -  Гулаговка,  милок,  Гулаговка. В честь чемпионки Австралии по теннису
    1976 года Ивонн Гулагонг, видного борца за переход подачи.

    Подошел  шелудивый  пес и вылизал кровь моих ран. Потом снял с меня часы
    и, извинившись, побежал дальше, повиливая хвостом в желтых репьях.

    -  А-а, э-э, простите, - спросил я следующую, еще более согнутую и нищую
    старушку,  тащившую  на поломанной ключице плеча пудовую железную палку,
    - куда вы все это тащите?

    - Да вот милый, какое несчастье - на соседний улице на Радостной, пожар.

    Действительно  -  сквозь  чахлые  промозглые  кусты, где на голых ветках
    звякали  дежурные  стаканчики,  сквозь  проходные дворы-канализации, где
    топтались обездоленные филеры, тянуло паленым.

    Действительно,  на  Радостной  горел пятиэтажный барак ‘ 57/18. Старушки
    как  могли  скоро  подвесили рельсу на фонарном столбе и зазвонили в нее
    палкой,  созывая  народ  на пожар. Народ не заставил себя долго ждать. И
    вот  уже  при  многих восхищенно-завистливых взглядах то один, то другой
    отважный   доброволец  мужественно  кидался  в  огонь  и  потом  с  воем
    выныривал  обратно,  крепко  прижимая к груди кто почти целый, лишь угол
    обуглился,  ковер, кто телевизор, кто холодильник. Счастливые обладатели
    находок,  крича от боли, спешили в свои бараки. Потом приехали пожарные.
    Ни  жертв,  ни разрушений они не обнаружили, потому что в дыму ничего не
    было видно.

    Улица  Патриотов,  проспект  Лауреатов, бульвар Несмышленых, мост Сергея
    IX  Мироновича  "Убиенного", последнего представителя дома Кирова, блеск
    воды,  радужные  пятна  нефти  на  челе  мутной Куры, реки дружбы, улица
    Эрекционная (бывш. Дерибасовская), устремленная на север.

    Посреди  бывшей  Дерибасовской  стоял не по моде, не по сезону терпеливо
    одетый  человек  в  набедренной  повязке, босиком и в терновом венце. Не
    взирая  на  оживленное  уличное  движение  - автомобили, повозки, рикши,
    велосипеды,  траурные  шествия  -  тот  человек  шагнул  мне навстречу и
    протянул руку со словами:

    - Разрешите представиться - Иисус Христос.

    И  я  был  рад  этой  протянутой руке, как рад был любому доверию, этому
    редко  встречающемуся  явлению  в мире стад человеческих. Как можно было
    не  верить  этой  ладони  с  ловко  вытатуированным  стигматом  римского
    четырехугольного  болта  с  левой  резьбой,  этим  вещим узорам ладони с
    линией  жизни,  длящейся  до  подбородка,  этим  папиллярным  признакам,
    хранящимся во всех полицейских отделениях города.

    -  Сын мой, - обратился ко мне, вяло пожав руку, владелец пластмассового
    венца  под  терновый,  брызжа  слюной, дыша гнилыми зубами - бегати чрез
    улицу   пред   ближним  зело  быстрым  комонем,  нижеослом,  ниже  волом
    богопротивно есть.

    -  Подпишись,  -  вынырнул  из-под  колеса  какой-то маленький апостол с
    листочками  в  портфеле.  -  Давай,  давай.  Текст  тут  нечего глазеть,
    обыкновенный.  "Верую во единого Бога Отца, вседержителя, творца...", ну
    и   так   далее,   там,   с   глубоким  прискорбием  вставай  проклятьем
    заклейменный...   Вот   уже  сколько  подписалось.  Двести  сорок  шесть
    человек.  У  нас  тут и генералы есть, и писатели, два хоккеиста, четыре
    форисея,  академики  есть, балерины, книжники с Кузнецкого моста. Давай,
    давай. Иначе заболеешь и умрешь...

    И  я скрепил своею подписью подписной лист и там расцвел красный цветок.
    А  толпа  генералов, академиков, балерин и фарисеев гряла дальше, паки и
    паки  создавая  аварийную  ситуацию. "Я господь ваш!" - кричала охрипшая
    глотка.   И   толпа   подхватывала:  "Ура!"  "Не  убий!"  -  "Ура!"  "Не
    лжесвидетельствуй!" - "Ура!".

    А  я, всеми покинутый, подставил лицо прозрачному, теплому, недоступному
    небу,  которое  всегда  так умиротворяло меня. "Город, город, - тихонько
    шептал  я  городу,  -  как  скудно твое богатство вообще, как убоги твои
    желания  вообще. Город, знаешь когда ты исчезнешь вообще? Когда все твои
    жители, сговорившись, разом смежат свои веки".
    Далекий крик совы,

    и след сандалии,

    и крылья бабочки,

    короче:

    все подряд.

    Нарукхито Хирономия "После дождя",

    пер. Е. Маевского
    И  посреди  времени  на  неизвестном  витке  Земли  тогда в XIII веке на
    западном  берегу  Адриатики  я  размежил  веки  и увидел так близко, так
    близко,  что  хотелось  тут  же  их  смежить обратно и ощущать ее кожей,
    дыханием,  открытой  настежь  слизистой  оболочкой  сердца. Франческа да
    Римини  спала  и  видела  вещий  сон  о  мире,  где  соловьи пророчили с
    высоковольтных  проводов,  где млеко и мед текли в целлофановой упаковке
    берегов,  где  небесный  воитель и миротворец Михаил командовал войсками
    ООН.  И  в  том  странном  вымечтанном мире она, нежная и хрупкая песня,
    серебряный  аккорд,  сорвавшийся  с  виолы, Франческа принадлежала тому,
    кого  любила,  и полностью удовлетворенная, безмятежная, словно бы спала
    и видела во сне кого любила.

    - Паоло, - плакала она из одного из измерении, - кирие элейсон, Паоло...

    Паки  и  паки,  словно  юные  боги посреди времен мы сплетались руками и
    ногами,  прорастали  из  тела  в тело самыми чувствительными молекулами.
    Каждый  удар сердца сотрясал наше существо, каждая капля из недр опаляла
    наше  существо  - и поднятой ладони было достаточно для укрытия от любой
    непогоды, и в поцелуе было больше информации, чем в мировой литературе.

    А там...

    Джанчотто  Малатеста,  синьор Римини, был уличен в махинациях хлопком на
    выборах   в  первичных  организациях  партии  гвельфов  и,  подвергнутый
    остракизму,  выехал  из Болоньи за море, где со свойственным ему азартом
    тут   же   присоединился   к   Двенадцатому   Полумесячному   походу  за
    освобождение  Черного  камня  Каабы от власти исследователей метеоритов.
    Но,  как  водится,  и  этот  поход, подобно предыдущим, закончился ровно
    через  полмесяца разграблением Константинополя, надругательством над его
    императрицей  Гекубой и еврейским погромом на Подоле. Однако, не мешкая,
    Джанчотто  тут  же  сочинил  двадцать  четыре дацзыбао и приколотил их к
    Спасским    воротам    Красного    форта   Парижа   с   требованием   их
    незамедлительного  открытия. Он был велик и грешен, Джанчотто Малатеста.
    Он выпадал в историю, как вулканический пепел.

    А  я  был  мел  и  незаметен,  младший Паоло Малатеста, возжелавший жену
    брата своего. И доли наши качались на весах Его.

    Неукротимый  Джанчотто  Малатеста,  чья песня "Мой родимый город Римини,
    не  забуду  твово  имени"  девять месяцев кряду держала первую строчку в
    хит-параде   студии  "Глобус",  выступил  свидетелем  на  суде  по  иску
    Ата-Вальпы   к  Франциско  Писарро,  где  доказал  полную  неподкупность
    Робеспьера,  казненного  рыцаря  революции.  И  еще чего только не успел
    натворить  Джанчотто  Малатеста,  разыскиваемый  всеми  и  не  ожидаемый
    никем.   Это  он  организовал  побег  Нельсона  Манделы  с  недоступного
    острова-тюрьмы  в  пятницу. Это он подложил бомбу в мавзолей Герострата,
    причем  от  взрыва  никто,  включая  покойного,  не  пострадал.  Это  он
    поставил свечку за упокой души Нерона.

    -  У тебя такой брат! - укоряли меня черные карбонарии с горящими очами,
    вечно толпящиеся на вокзале в Дубулти в ожидании электричек на Пезаро.

    -  Где  твой муж? - ласково обхаживали мою подозреваемую Франческу толпы
    репортеров и любителей автографов из бюро графологической экспертизы.

    А  мы  с нею честно смотрели друг другу в глаза и утопали в этих купелях
    любви.

    Я  вспоминал  эти  глаза и сквозь слезы шел дальше и дальше, шел снова и
    еще  по этому воспаленному бесконечному городу "Боже, - думал я, - зачем
    мне,  одинокому,  эта  непрерывная  тоска  непроизошедшей  утраты? Боже,
    зачем  мне  это  бескрайнее счастье?" "А затем, а затем, - отвечал я сам
    себе.. "

    - Месье, - остановил меня какой-то месье, - как проити на Пляс-де-Тулон?

    - Туда, - махнул я в сторону Пляс-де-Ватерлоо.

    - Мерси боку, месье.

    "А  затем,  -  продолжил  я  автоответ,  -  что только ради этого твоего
    счастья,   ради   этой   твоей   любви-страдания   да   еще   ради  этих
    горькорастворимых  в  тебе  людей ты и живешь. И не умираешь." "А что им
    я?" Это был очень трудный вопрос, заданный самому себе.

    -  Мужик,  мужик,  -  подскочил  ко  мне  какой-то  мужик,  - дай скорее
    чего-нибудь:  руку,  рубль, добрый совет, два рубля. Скорее только, а то
    не могу...

    -  Я  бы  отдал  тебе,  брат,  самое  дорогое, что у меня есть - хоругвь
    спаса, глаз моей возлюбленной Франчески да...

    -  Да  к черту твою Франческу! Тут душа горит, понимаешь, а на сто грамм
    ни у кого не допросишься, ети их мать, спасители хреновы...

    "А  что  им  я?"  - продолжил я свой трудный внутренний диалог, переходя
    вброд   улицу   уж   какую-то   вовсе   неизвестную.  "Помощник?  Судья?
    Воспитатель?  Нет,  не-ет. Я один из них. Я такой же, как они. Я второй,
    сто  второй, тысяча второй раз явился сюда, чтобы никуда не уходить. Как
    никуда и не уходил".

    -  Вот  видишь,  какой  дядя  страшный  идет,  -  пугала чокнутая нянька
    сопливого  карапуза,  высовывающегося между геранями из окна. - Напился,
    какой-то  веник  на  голову надел и идет, ничего не видит. Вот кашу есть
    не будешь, таким же станешь.

    И малыш испугался подобной перспективы до смерти.

    Не  помню  дальше,  что  там  еще  было. Куда меня вело, куда меня несло
    предназначение. Улицы, дома, вестибюли, гербоносные двери, судилище.

    Судья,  высший  и  грозный,  весь  в  седых  буклях  поднялся  и зачитал
    обвинительное  заключение:  "Обвиняемая Дарья Николаевна Салтыкова. 1729
    года  рождения.  Негритянка.  Уроженка Калькутты. Из семьи потомственных
    разнорабочих.  Обвиняется  в том, что систематически с 1748 по 1764 годы
    истязала  своих  крепостных  девок  после  непосильного труда на барщине
    кнутобитием,  иглоукалыванием, грудеотрезанием, а также заставляла зимой
    купаться  в  проруби,  оставляя  потом  замерзать  в глухой степи. Таким
    образом   ею   умерщвлено   38  девушек.  Далее  23  августа  1765  года
    посредством  шантажа  и  угроз  ею  был  угнан самолет, совершавший рейс
    Нью-Амстердам  -  Амстердам  с  детьми,  больными  полиомиелитом.  После
    отказа  летчиков выполнить требования террористки Салтыковой был взорван
    воздушный  корабль над Атлантическим океаном. Далее. 3 октября 1770 года
    ею  был  задушен  в  ванной  величайший  гуманист  современности Жан-Жак
    Руссо.  И  наконец в течение 1773 года в подпольной лаборатории поместья
    Салтыковой  ею  был  изготовлен  и  распространен  по  всей  Земле вирус
    синдрома приобретенного иммунного дефицита.

    Таким образом обвинение налицо. Ваше слово, господа присяжные заседатели".

    И  все  почему-то  обернулись  на меня. Тысячи лиц с надеждой смотрели в
    мою  сторону.  В  зале  застыло  ожидание.  Я  долго  молчал, не в силах
    выдавить   сурового   приговора.   Даже   отвратительная,   погрязшая  в
    преступлениях,  косматая,  как  смерть, Дарья ждала, точно неуверенная в
    своей судьбе. И я срывающимся голосом сказал:

    - Я люблю тебя, Салтычиха.
    Гладко выбритые щеки милиционера напомнили ему груди его жены.
    А.Скаландис "Три бутылки коньяка"
    А  тогда,  тогда  на  тихом  итальянском  курорте Дубулти под мерный фон
    отдыхающего  моря,  под  треск  благоуханных поленьев в камине участники
    Средиземноморского  собора пророков и прорицателей сидели, бодрствовали,
    несмотря на поздний час, и говорили о будущем.

    Утонченный  и  усталый  от  волнений  дня  насущного  великий Антонио да
    Силента,  рассматривая  сквозь  хрустальный  бокал  водки  свои  туфли с
    серебряными пряжками на конце длинных ног, задумчиво изрек:

    - Я думаю, мы переживем сей момент истории.

    -  Я  тоже  заметил,  -  поддержал  его Базилио деи Лацци, - что многим,
    грубо говоря, большинству обычно удается пережить.

    Долговязый  знаменитый  пророк  из  Андалузии Алехандро де Кукумаррия со
    смаком закусил кусочком белорыбицы и деловито спросил:

    - Ребят, а кого-то, кажется, среди нас не хватает?

    -  Хм,  -  улыбнулся  в  рыжую  бороду  Юлиус ван дђр Бур из Претории, -
    конечно же Франчески да Римини и Паоло Малатеста.

    --  Я  думаю,  они  плохо  кончат,  -  перешла  на новую тему, но тоже о
    будущем, Урудзуки Моваши, японская сторонница партеногенеза.

    -  Они  всегда  хорошо  кончают,  -  возразил  ей  волхв из Саарбрюккена
    Вольдемар де Вольф.

    А  я  шел темной дорогой интима. И рука моя снова преодолевала бархатный
    путь  вниз  по  ее  ждущему животу. И ее волшебные руки колдовали в моих
    чреслах.  И  каждый  волосок отзывался на ее прикосновение. И всякое мое
    дыхание  славило  ее.  "Любимый мой", - шепталось у нас. - "Любимая". Не
    было  слышно  ни шороха, могущего нам помешать, ни звона ножен, могущего
    отвратить  ту  минуту, когда мы вновь переплелись ногами. Я вошел языком
    в  улыбку  ее губ. Я вошел в нее всей нежной силой своего сладострастия.
    И  так  же  нежно,  так  же  бережно,  так  же  не нарушая нашей великой
    гармонии,  совсем  нехолодный,  очень  острый,  тоньше  комариного  жала
    клинок  Джанчотто  Малатеста  вошел  в  мою  кожу  под левой лопаткой. С
    ровным  нажимом,  направляемый верной рукой, он лишь чуть царапнул ребро
    и  легко  погрузился  в  горячий,  кипящий мир моего сердца. Она даже не
    заметила,  что  мои губы стали менее чутки. "Тебе хорошо, девочка, моя?"
    -  "Мне  так  хорошо,  так  небольно.  Я  люблю. .."И я еще услышал как,
    словно  поверхность  сладкого  персика,  разошлась  под  сталью  кожа ее
    божественной  груди. Теплая жидкость, черная во тьме, разлилась по нашим
    животам,  выплеснула  из-за  ключиц. Блаженство омыло наши тела. И когда
    шпага  Джанчотто  с  треском  вонзилась,  пригвождая,  через  простыни в
    скрипнувший власяной матрас, нас уже там не было.

    Меж скалами, где вихрь благословенный

    Метет извечной страсти карнавал,

    Нас чей-то глас завистливо-смущенный

    Остановить полет из тьмы призвал

    Поэт, что высшего искал ответа

    На тот вопрос, что рок ему задал

    Нам восклицал, скрывая изумленье:

    "Паоло и Франческа, ради Света

    Скажите как вы молите спасенья?

    Я вижу, ваши лица полны счастьем.

    А на моем страданье разлученья.

    Но вы, во тьму несомые ненастьем

    Мне ж к светлой истине ведут пути.

    Но если б это было в вашей власти,

    Хотели б вы за мною вслед идти?"

    И я ответил: "Полное спасенье

    Мы обрели в сплетении сердец.

    Прощай, поэт нас вихря ждет движенье"

    И Данте пал как падает мертвец.

    (Паоло Малатеста "Обретенный рай" ( пер. М.Лозинского).

    "Миры", 1993, ‘ 1 (Алма-Ата).



    Павел КУЗЬМЕНКО
    Флуктуация


    Пес-рыцарь  Адальберт  фон  Цубербиллер  получил  специальной дубиной по
    голове  и упал с лошади на коварное ледяное покрывище. При этом он успел
    подумать:  о  гнусные  штеттинские  халтурщики!  Не  шлем,  а консервная
    банка,  клянусь  святым Онуфрием! Потом на него всей своей бронированной
    тушей  села  подраненная  рыцарская  кобыла,  и Адальберт опять подумал:
    прощай,    любимая    Марта   и   очаровательные   белокурые   близняшки
    Брунгильдочка   и  Ригондочка,  и  замечательное  поместье  в  10  тысяч
    квадратных  локтей  на  берегу  хладноструйной  реки.  Сразу после этого
    треснул   весенний   лед,   и  черная  вода  Чудского  озера  растворила
    смертельную пасть.

    Хлопая  ладонями  по плавающему серому крошеву и отплевываясь, Адальберт
    фон Цубербиллер вскричал на немецком языке:

    -  О,  эти  хитрые  русские!  Ну надо же было устроить сражение именно 5
    апреля 1242 года...

    - Поелику бяшеть глаголющу... - отвечали с другого берега хитрые русские.

    И  рыцарь  быстро  пошел  ко дну, подумав при этом: если выкарабкаюсь из
    этой  передряги,  вот,  слово чести, поставлю свечу в собственный рост в
    церкви  святого Онуфрия Рюгенбахского, закажу тройной молебен о спасении
    души и отпишу соседнему монастырю половину своего имения.

    Как  часто  говорит  наука, человек, оказываясь в смертельной опасности,
    находит  в  себе  невероятные  силы, его организм изыскивает неожиданные
    резервы,  и  соломинка  вытягивает утопающего, после чего в руках у него
    оказывается  палка  в  тот  единственный раз, когда она стреляет. Уже на
    темном   холодном   дне,  сдавливаемый  собственным  доспехом,  теряющий
    последний    воздух   из   легких,   Адальберт   нащупал   продолговатый
    металлический   сосуд   и   тянущийся  из  него  гофрированный  шланг  с
    пластмассовой   штуковиной   на   конце.   Ведомый  уже  не  разумом,  а
    безусловным  инстинктом,  рыцарь  догадался сунуть загубник туда, куда и
    надлежит,  и  повернуть  рукой  вентиль  на баллоне противосолонь. Также
    наощупь  он  обнаружил сложенный вчетверо надувной спасательный