.
   Усевшись напротив, Слэу наблюдал за выражением моего лица. Затем решив,
что увертюра сыграна, он сделал рукой горделиво-приглашающий жест:
   - Прошу вас, господин Тримл. Попробуйте, вот ложки, и скажите,  что  вы
об этом думаете.
   Больше для приличия попробовал я весь этот натюрморт, не считая  нужным
на сей раз скрывать выражение своего лица: я имел на это право. Мое первое
впечатление тут  же  подтвердилось.  Мясо  было  неплохое,  но  совершенно
испорченный гарнир и дикарское приготовление... Пивной суп вполне  годился
бы для непритязательного гастронома, но лавровый лист!
   И только штрудель, восхитительный  штрудель,  штрудель  по-венски,  был
прекрасен, свеж и чист, как поцелуй ребенка.  В  нем  не  было  ни  одного
изъяна.
   - И вы сами создали это? - несколько бестактно спросил я.
   Доктор Слэу, вздохнув, улыбнулся и непонятно сказал:
   - Вы и не представляете, как верны ваши слова...
   Муза  кулинарии  внушила  ему  идею  достать  из  бара  бутылку  сухого
мозельвейна. Не удержавшись, я просмаковал еще ломтиках, штрудель!
   Хозяин же долил себе виски, сжал стакан в руке и  принялся  кружить  по
обширной гостиной, то и дело спотыкаясь о ковер. В этом прекрасном доме он
казался совершенно чужим.
   Он ходил и ходил, и вдруг из него прямо-таки хлынули слова.
   - Знаете, господин Тримл, считается, что время ученых-одиночек  прошло.
Верно - и неверно, как любая истина, которую пытаются утвердить в качестве
абсолютной. Есть мысли, гипотезы, идеи, стремления,  способные  вдохновить
человека  настолько,  что  он  обретает  невероятную   целеустремленность,
которая, в свою очередь, дает невероятные силы...
   Теперь он был настолько мне приятен, что я согласен был выслушать  все,
что бы он ни сказал. Огромные часы в  футляре  из  резного  дуба  мягко  и
басовито пробили одиннадцать.
   Грустно покачав головой, Слэу сказал:
   - Именно так они звонили в тот вечер, когда я наконец понял, чего  хочу
от себя... Не помню, как и почему, но в тот раз я заехал на самую  окраину
Цеховых Кварталов, к Печной Трубе.
   "Брр-рр!" - я вздрогнул и налил себе еще мозельвейна.
   - Среди этих... домов из жести,  старых  ящиков,  будок  из  горбыля  и
мешковины я петлял около часа и уже отчаялся выехать  к  реке,  когда  еще
машина отказала. Промучившись с ней полчаса, я наконец догадался взглянуть
на счетчик. Оказалось, что всего-навсего кончился бензин! Неподалеку стоял
фургон Департамента Трудовых Ресурсов, и шофер  продал  мне  пять  литров,
чтобы хватило докатить до  бензоколонки.  То,  что  я  не  спросил  сдачу,
сделало его разговорчивым и доброжелательным, и он сказал мне,  кивнув  на
длинную очередь, стоявшую за его фургоном:  "Во,  гляньте!  Тоже  заправки
дожидаются!" Я часто видел в городе эти серебряные гиганты с  красно-белой
эмблемой "ДТР", но никогда не интересовался, для чего  они  предназначены.
Видите ли, в них развозят  еду  и  одежду  в  районы  с  низким  жизненным
уровнем. Для многих это единственный источник существования от рождения до
смерти, которой не всегда приходится долго  ждать,  -  пища  омерзительна.
Шофер  с  кладбищенским  юмором  поведал  мне,  что   среди   этих   "ГИ",
государственных иждивенцев, смертность от желудочно-кишечных заболеваний и
пищевых отравлений достигает сорока процентов...
   Этому надо было положить конец.
   - Простите, - перебил я  с  легкой  досадой,  -  а  зачем  вы  мне  это
рассказываете? Я тоже не знал об этом и не желаю знать!
   - Простите, господин Тримл, - упрямо сказал он, -  но  эти  вещи  знать
необходимо. Иначе вам будет нелегко понять...
   Для сохранения душевного равновесия мне пришлось  отведать  еще  ломтик
штруделя и выпить глоточек мозельвейна.
   Слэу продолжал, устало погрузив лицо в ладони:
   - Когда я вернулся  домой,  мне  пришлось  воспользоваться  снотворным,
потому что уснуть я не мог. На меня неотвязно глядели серые лица, я  видел
истощенных детей с кривыми ножками, вспоминал голодающих в  Африке,  Южной
Америке, на Ближнем Востоке, мимо которых прошел, отделавшись  подачкой...
И на следующий день я вдруг вспомнил  вашу  речь,  тогда,  в  Танжере.  Вы
говорили о том, что уровень истинной культуры можно распознать  только  по
отношению к еде, не так ли?
   - Не совсем так. Я  говорил,  что  избыточность  и  грубость  еды  есть
признак недостаточной духовной культуры нации, на каком бы этапе  развития
материальной культуры она ни находилась.
   - Да, вот именно, - кивнул он и замолчал, съежившись в кресле  напротив
меня.
   Через несколько секунд он снова  поднял  глаза.  Красные,  отчаянные  и
горестные, они так не вязались с его респектабельным видом!
   - Но о какой культуре, духовной ли, материальной, может идти речь, если
человек просто подыхает с голоду, если он вынужден жевать отбросы,  траву,
а в двухстах метрах от него магазины ломятся  от  жратвы?  -  пронзительно
выкрикнул он, ударив кулаком по столу. Фи!..
   - И тогда, - продолжал он уже спокойнее,  -  я  начал  работу,  которая
потребовала четырех лет жизни и половины моего состояния, а могла  забрать
все...
   Он вдруг начал рыться в карманах, нашел футляр с ключами и выбрал  один
- причудливое бронзовое кольцо, массивный  стальной  стержень  со  сложной
бородкой. Поднявшись, он пошел к шкафу с сервизом.
   Я не старался подсматривать, но все, что он делал, отражалось в  темном
экране огромного стереона, стоявшего передо мной.
   На панелях шкафа была тонкая  резьба  из  стилизованных  цветов.  Нажав
левой рукой на лепесток деревянного тюльпана, он  вставил  правой  ключ  в
сердцевину огромного георгина в центре орнамента и повернул его  три  раза
вправо и один раз влево.
   Черный  дубовый  шкаф,  полный  металла  и  фарфора,  вещь  неподъемной
тяжести, обернулся вокруг оси легко и  точно,  как  балерина.  И  на  меня
ощутимо задуло холодным ветерком.
   - Это готическое подземелье, - сказал Слэу,  посмеиваясь,  -  досталось
мне в наследство от прежнего владельца. В этом  бывшем  бомбоубежище  есть
вентиляция, вода, освещение и некоторая меблировка.  Все  это  мне  весьма
пригодилось, когда я покинул университет...
   Не знаю почему, но я не испугался даже тогда. Видимо, потому, что  Слэу
- как я сейчас понимаю,  большая  редкость  в  наше  время  -  с  доверием
относился к любому человеку, особенно в начале знакомства. Он  уже  считал
меня давним другом... И если я рисковал, то не больше, чем в Японии, когда
меня  угощали  сасими  из  рыбы,  которая  иногда  оказывается  смертельно
ядовитой. Только смельчака вознаграждало нежнейшее мясо.
   Спускаясь вслед за хозяином по винтовой лестнице,  я  испытывал  то  же
самое ощущение.
   Но  там  меня  ждало  невыразимо  скучное   зрелище.   Толстые   полки,
заставленные уродливой  лабораторной  посудой  и  банками  с  химикалиями,
какая-то аппаратура, штативы, циферблаты,  стрелки,  змеевики,  провода...
Подземелье было достаточно просторным, а всего этого было так много, что я
сперва не заметил "Фелисити", стоявшую  подле  вытяжного  шкафа,  и  целую
полку справочников.
   Но моя уверенность была непоколебима; даже  на  "Фелисити",  прекрасной
электронной плите с блоком автоматического и ручного  управления,  набором
программ и памятью, нельзя было  создать  такой  шедевр,  какой  я  вкушал
минуту  назад.  Для  этого,  кроме  первоклассных  исходных  материалов  и
высокого мастерства, необходимо было то  отношение  к  кулинарии,  которым
наделен я. А справочники... Рецептов гениальности там нет.
   - Первое  время  она  была  мне  помощницей,  -  сказал  Слэу,  ласково
похлопывая "Фелисити" по корпусу. - Мои лаборанты  наверху  были  уверены,
что я слегка помешан на почве гастрономии, но исправно пожирали  все,  что
она делала...
   С дружеской фамильярностью он взял меня за локоть:
   - Скажите, дорогой Тримл, вы в самом деле уверены, что съели,  то  есть
попробовали, неплохой обед?
   - А что же еще? - саркастически спросил я. В  подвале  было  прохладно,
пронзительно пахло чем-то кислым, и  мне  хотелось  поскорее  уйти.  Я  не
понимал, зачем он приволок меня сюда.
   - Дело в том, что теперь  я  несколько  более  уверен  в  успехе  своей
работы, - довольно сказал он, глядя на плиту, - если  даже  вы  ничего  не
заметили.
   - А что я, по-вашему, должен был заметить? - насторожившись, спросил я.
   - За двадцать четыре часа я могу изготовить сто сорок таких  обедов  из
пятидесяти трех разнообразных блюд, - так же довольно сказал Слэу.  -  Для
этого мне нужно только от полутора до  двух  тонн  городского  мусора  без
металлических и стеклянных включении, или восемь тонн  древесных  отходов,
или... Ну, а общем, это уже детали. Гораздо важнее другое - что я  провожу
этот синтез  не  в  громоздких  реакторах,  а  в  сравнительно  компактной
установке, и не через двести прогнозированных лет, а сейчас,  сию  минуту,
ту самую минуту, когда на земле умирает от голода два человека!..
   Я почти не сознавал, о чем он говорит. Это был удар.
   Если в "Марокко" узнают, что я,  Леонард  Тримл,  вкушал  синтетическую
пищу!.. Боже мой!.. Весь клуб отвернется от меня. И что самое  ужасное,  в
том числе три моих лучших друга, с которыми меня спаяла  общая,  давняя  и
чистая страсть. Они не простят мне  осквернения  наших  идеалов!  А  когда
писаки пронюхают, что мне не удалось отличить лжепищу от истинной, да  еще
раструбят об этом в своих мерзких газетах, можно будет умереть. Больше мне
ничего не останется...
   А Слэу,  этот  мошенник,  этот  подлец,  хлопал  меня  по  плечу  своей
ошпаренной кислотами лапой и разглагольствовал вовсю:
   - Конечно это было трудно, и сейчас полно крепких задачек,  но  главное
достигнуто, а те я добью, будьте уверены, вот запущу машинку на полный ход
- вы представьте, сколько проблем будет сразу решено, а  чтоб  эти  чинуши
немного пошевелились, завтра же созову пресс-конференцию -  в  свое  время
газетчиков  очень  заинтересовало,  почему  нобелевский  лауреат   оставил
кафедру, - когда покажу им, почему, они взовьются, обе всем я, конечно, не
расскажу...
   - Постойте! - жалко вскрикнул я,  не  желая  расставаться  с  последней
иллюзией. - Неужели  даже  штрудель,  великолепный,  нежный  и  прекрасный
штрудель, был всего лишь подделкой?..
   Слэу засмеялся. О, как я ненавидел его в эту минуту!
   - Мой бедный Тримл, - протянул он с отвратительной фамильярностью, -  я
понимаю, вам грустно, хоть вы и удивлены. И да, и  нет!  В  нем  есть  еще
некоторые примеси, которых нет в природных материалах, но они безвредны  и
обнаруживаются только лабораторным путем. Вот пойдемте-ка со мной...
   В полной уверенности,  что  я  покорно  следую  за  ним,  он  энергично
помчался к "Фелисити". Когда он снял переднюю стенку, я увидел, что вместо
пульта управления и диска набора программ под ней было  грубо  и  поспешно
смонтировано что-то хаотичное, незнакомое и дико сложное.
   И это надругательство над беззащитным и полезным аппаратом  переполнило
чашу моего терпения.
   Меж тем Слэу отворил выкрашенный синей краской люк, расположенный слева
от машины. Справа от нее был такой же люк, но замазанный красным  суриком.
Сняв пиджак, он  защелкал  переключателями.  За  стеной,  в  которую  была
вделана бедная "Фелисити", возникло ровное густое гудение.
   Взяв совковую лопату, Слэу открыл дощатый ларь и принялся  с  ухватками
заправского кочегара швырять в синий люк... опилки! Лопату за  лопатой!  С
него капал пот, но он все время говорил:
   - Тут одна из... главных загвоздок...  по  части  механики...  Уфф!  Ну
ничего, при поточном процессе наладим конвейеры...
   Гудение стало тише... За стеной возник лязг и жужжание, потом  раздался
звонок, на панели вспыхнула красная лампочка, и Слэу проворно  бросился  к
красному люку, схватив поднос.
   Люк поднялся вверх,  скрипнув  петлями,  но  я  уже  не  мог  смотреть.
Раздались мягкие удары и новый скрип и лязг. По запаху  я  догадался,  что
это штрудели.
   Но теперь их аромат казался мне тошнотворным.
   - Вы можете попробовать любой!  -  торжественно  провозгласил  Слэу.  -
Ручаюсь, что не отличите от того, который вы уже...
   - Нет-нет, - поспешно забормотал я.  -  Это  потрясающе,  но  я...  Мне
что-то плохо...
   Посерьезнев, Слэу взял меня под руку и повел к лестнице:
   - Не волнуйтесь, дорогой  Тримл,  вас,  наверное,  сморило  в  подвале.
Требуется некоторая привычка, чтобы долго пробыть здесь.
   Наверху в гостиной он усадил меня в кресло, налил мне бокал  и  вытащил
откуда-то флакон таблеток "Гип-Гип".
   Когда мне стало лучше, я сел прямее и сказал:
   - Доктор Слэу, но это же преступление.
   Кажется, он не поверил своим ушам. Мотнув головой, будто его ударили по
щеке, он сдавленно спросил:
   - Преступление, сказали вы?..
   - Да, преступление, - непоколебимо подтвердил  я,  глядя  ему  прямо  в
глаза. - Вы навсегда закрываете человеку один из путей к совершенствованию
- возможность стать над грубой сытостью и радоваться тому прекрасному, что
можно извлечь из примитивного процесса насыщения, возвеличить свой дух. Вы
уничтожаете искусство, заменяя его штамповкой!..
   Он выслушал меня до  конца,  и  когда  я  остановился,  чтобы  освежить
пересохший от гнева рот глотком вина, спросил:
   - Господин Тримл, это правда, что с прошлого месяца вы стали  одним  из
Сотни?..
   - Какое это имеет значение? - холодно спросил я.
   - Большое, - так же холодно ответил он и усмехнулся. - В  Сотню  входят
семейства, насчитывающие одиннадцать поколений бизнесменов,  ведущие  свой
род от первопоселенцев и обладающие состоянием не меньше  трех  миллионов.
Вы никогда не голодали, Тримл, разве что  в  лечебных  целях.  Я  вырос  в
семье, где было семеро детей и не было отца. Первый раз я наелся досыта  в
пятнадцать лет.
   Я попытался перебить его, но  он  удержал  меня  резким,  повелительным
жестом:
   - Вы маскируете свое стремление к постоянной сытости, Тримл. Вы  рядите
его под любовь к искусству!..
   Он вскочил, не в силах больше оставаться на месте, и подошел к окну, за
которым клубилась ночь.
   - Боже, - сказал он с неожиданной тоской, - почему всегда было  и  есть
столько людей, которые живут, только чтоб жрать, спать, надевать  на  себя
тряпки? Неужели это испытание, призванное отсеивать  тех,  кто  не  сможет
всем этим пожертвовать? Нет, я поломаю...
   Откуда у меня взялись силы и почему я поступил именно так - не знаю.
   Но это я  взлетел  с  кресла,  схватил  за  ручки  серебряную  супницу,
взметнул  ее  и  с  незнакомой  силой  обрушил  на  залысый,   ненавистный
затылок...
   При всей моей хрупкости я выгляжу внешне крепким и румяным - это  такое
же  следствие  моего  увлечения,  как  ожоги   от   паяльника   на   руках
радиолюбителей; и я не понимаю, как  мне  удалось  стащить  его  вниз,  по
лестнице, поднять и сунуть в синий люк, в гудение и звякание.
   Пока я стоял, пытаясь  отдышаться,  и  вытирал  руки  носовым  платком,
знакомо взвизгнул звонок, сверкнула красная вспышка, и из люка, рассыпаясь
на бетонном полу, один за другим повалились яблочные пироги.
   В последнем торчал ключ. Красивое бронзовое кольцо на стальном  стержне
с причудливой бородкой.

   На улице я почти сразу  увидел  автомат  для  вызова  роботакси.  Когда
машина подъехала, набрал шифр своего квартала,  растянулся  на  сиденье  и
устало закрыл глаза.
   Есть вещи, о которых здравомыслящий человек никогда не  пожалеет,  даже
если они дорого ему стоили.
   Я  никогда  не  пожалею  о  докторе  Слэу,  но  штрудель!   Прекрасный,
сладостный, упоительный штрудель!..