иры.  Вы
поняли меня?
   Наверное, его взгляд не понравился Хамзиной. Она  отскочила  на  шаг  и
взвизгнула:
   - Убийца! Я так просто не дамся! Я буду кричать!
   - Вы и так кричите, - сказал Поляков, медленно  поднимаясь.  -  Ничего,
здесь никто не услышит.
   - Милиция! - заголосила Хамзина, заметавшись по комнате. - Убивают!
   - Ничего, голубушка, это не страшно, - сказал  Поляков.  -  Дело  одной
минуты...
   Она выскочила из квартиры так быстро, что зайчик от ее очков не  поспел
за ней и растерянно замер на потолке.
   Поляков покачал головой и невесело рассмеялся.
   - Бедный, бедный Иван, - сказал он. - От такой  жены  и  в  космосе  не
скроешься...
   Он тщательно закрыл  входную  дверь  и...  Что-то  сильно  содрогнулось
внутри, он ощутил, как воздух сжимается и тугими  толчками  протискивается
при каждом вдохе в отяжелевшие легкие. Закружилась  голова,  он  оперся  о
стену.
   - Опоздал, - зло шепнул он, - опоздал, болван.
   Он физически остро ощутил, как захлопнулись двери, с испариной на  лице
вбежал в  маленькую  комнату  и,  усилием  воли  стараясь  подчинить  себе
взбунтовавшийся мир, раз за разом  пытался  прорваться  через  закрывшийся
барьер.  Он  напрягал  все  силы,  комбинировал  элементы  ритуала,  менял
пластинки, торопливо листал старые  альбомы,  но  прозрачная  преграда  не
подходила  вплотную,  словно  что-то  сломалось  в  непонятном   механизме
перехода.
   Тогда он прекратил поиски и стал ждать, чем все это  кончится.  Запасся
большой кружкой чая, сидел в кресле и читал толстую книгу, которой  должно
было хватить надолго. Он рассеянно думал о том, что, быть  может,  еще  не
все потеряно, закончится разделение, и граница снова станет  достижимой  и
податливой. Он не знал, сколько будет  длиться  это  никому  не  известное
действо, но рано или поздно оно совершится, и тогда  можно  будет  сказать
наверняка: пан или пропал.
   Вселенная продолжала сжиматься. Мягкая неодолимая волна  накатывала  на
Полякова со всех  сторон,  захлестывала,  давила,  грозилась  утопить  или
выбросить на сушу. Сдавливало  виски,  перед  глазами  проплывали  далекие
звезды. Ему казалось, что тело  его  уменьшилось  и  уплотнилось.  Уже  не
волна, а сплошная океанская толща вдавливала его в кресло, и лишь короткие
пульсирующие вспышки всплескивались в глубине тела.
   И Вселенная распалась.
   Он ощутил резкий толчок в грудь, и тут же  воздух  стал  разреженным  и
прохладным. Он невольно зажмурил глаза, а когда  открыл,  то  увидел,  что
ничего не изменилось.
   Поляков вздохнул и привычно приблизился к  барьеру.  Осторожно  нащупал
тугую оболочку мира. Она не поддавалась. Пружинистая и полупрозрачная, она
не выпускала его.
   - Черт! - не выдержал Поляков. - Вот ведь влип...


   Ему отвели раскладушку в комнате  старика,  а  в  комнату  с  бронзовой
ручкой на двери старались не заходить, напряженно ожидая прихода  Михаила.
Всех беспокоило его долгое отсутствие. Джеральд успел распрощаться с ними,
мелькнув на минуту в пыльном луче света, пересекающем комнату, а  от  Миши
не было никаких вестей. Сам Хамзин мог рассказать  очень  мало.  Появление
инженера не было  неожиданностью,  старик  сразу  же  увел  его  в  другую
комнату, чтобы он не помешал приходу сына, но Михаила все  не  было  и  не
было.
   Первые дни он не выходил из дома,  с  трудом  привыкая  к  этому  миру,
словно не доверяя новому для себя  чувству  внутреннего  освобождения.  Но
постепенно  осмелев,  Хамзин  начал  выходить  на  улицу,  с  любопытством
выискивая различия между мирами. Их было не  так  уж  и  много,  скоро  он
привык к чужой орфографии и его перестали удивлять "ошибки" на вывесках  и
рекламах.  Он  даже  привык  читать  книги,  раздражавшие  поначалу  своим
"исковерканным" языком. Положение гостя тяготило его. Он долго искал  свой
родной НИИ, но на этом месте высились жилые дома, и вообще город отличался
от его родного.  Только  здания,  построенные  в  прошлом  веке,  вызывали
чувство причастности к их общему прошлому. Он порывался  уехать  в  родное
село, но побаивался встречи со своим двойником, к тому же документы его не
годились для этого мира. Он все больше и  больше  думал  о  том,  что  его
бегство в конечном счете оказалось  бессмысленным.  Гуляя  по  улицам,  он
насмешливо  размышлял,  что  этот  способ   хорош   для   алиментщиков   и
преступников. Здесь не было ни жены, ни тещи, и он не стремился к  встрече
с их двойниками, суеверно полагая, что  женская  проницательность  сильнее
границ и расстояний.
   Но главное было в том, что он  постепенно  пришел  к  пониманию  причин
своей боли. Чувство обреченности. Вот что мучило его долгие  годы.  Словно
он был раковым больным и знал, что скоро умрет и некуда деться от  смерти.
Так и Хамзин был обречен на ежедневные мучения, и, слабовольно  махнув  на
все рукой, знал, что до конца жизни ничего  не  изменится,  и  это  знание
губило его; сковывало волю, заставляло пить, дурить и лезть в  раскаленную
топку. Ошибка, совершенная однажды, порождала плотную цепь других  ошибок,
и  не  было  сил  разорвать  ее,  как  веревку  с  красными  флажками,   и
освободиться, и начать новую жизнь.
   Побег не принес ему желанного освобождения. Он  остро  ощущал  чуждость
другого мира, и новое чувство обреченности уже начинало захлестывать  его.
Обреченность на чужбину. Уходить назад было жутко, но и  оставаться  здесь
навсегда казалось немыслимым.
   Старик  нервничал.  Его  мучила  бессонница.   Шаркающими   шагами   он
расхаживал по ночному дому, кашлял и разговаривал сам с  собой,  доказывая
что-то себе яростным шепотом. Жанне тоже было нелегко. Институт,  ребенок,
тревога за старика и за Мишу. Не  хватало  Джеральда,  к  которому  успели
привыкнуть, хотя все прекрасно понимали,  что  он  нашел  свою  родину,  и
радовались за него.
   Однажды старика прорвало.
   - Напридумывали! - воскликнул он. - Напридумывали параллельные миры  на
свою голову! Деление!  Разобщение!  Черт  бы  побрал  все  границы!  Между
странами, между людьми! Сидят в своих параллельных мирах и в ус  не  дуют.
Конформисты, трусы! Черта с два пришел бы  мой  сын  из  своего  дурацкого
мира, если бы я не любил и не ждал его. Только любовь, только отречение от
себя, от своей шкуры рушат границы.
   - А как же я? - робко вставил Хамзин.
   - А вы, любезнейший, - ядовито сказал старик, -  трус  номер  один.  Вы
перескочили сюда от страха, а страх, к великому сожалению, бывает  сильнее
любви. Я не склонен корить вас, но скажите правду: почему вы сбежали?
   - Я не мог там жить, - виновато сказал Хамзин. - У меня жена злая.
   - А кто вас привязал к ней? Если нельзя исправить, то  разводитесь.  Вы
мужчина или не мужчина? От злой бабы на  тот  свет  бежать!  Слыханное  ли
дело. Родину променять!
   - Не судите его строго, - вмешалась Жанна. - Он имел право на  убежище.
И если Миша решил спасти его, то, значит, это было необходимо.
   - Я о многом передумал, живя здесь, - пробормотал Хамзин.
   -  Вот  и  думайте  лучше,  -  сказал  старик.  -   Не   знаю,   почему
Виктору-Михаилу взбрело в голову посылать вас сюда, но вы  должны  выбрать
свой путь. Никто, кроме вас, не вправе решать...
   - Я знаю, - упрямо перебил Хамзин. - Теперь я знаю, как жить. Наверное,
Миша и запустил меня сюда, чтобы я сам понял,  что  к  чему.  Словами  все
равно не прошибешь, а вот когда на  своей  шкуре  испытаешь...  Назад  мне
надо, домой. Разведусь, уеду в родное село.
   - Назад, - пробурчал старик. - Ни вперед, ни назад. Я сам попробую!
   - Как же вы, Александр Владимирович, если даже у Миши не получается?  -
спросила Жанна.
   - Вы заблудитесь, - буркнул Хамзин.
   - Найду, - твердо сказал старик и закрыл за  собой  дверь  с  бронзовой
ручкой.
   Михаил объяснял ему, как это делается, да и сам он много раз видел уход
и приход сына, вот и сейчас, стараясь ничего  не  упустить,  он  тщательно
восстановил ритуал перехода и, кашляя от  дыма,  упрямо  ждал.  Ничего  не
получалось...


   Он ходил на работу, лежал на топчане, прислушиваясь к гудению пламени в
топках, к бегу воды по трубам, к ровному шуму мотора, и терпеливо ждал. Об
исчезновении Хамзина ходили немыслимые слухи: то говорили, что он убежал с
любовницей, то  клялись,  что  его  труп  нашли  в  пригородном  лесу,  то
утверждали, что он напился до бесчувствия и замерз на улице.
   Жена Хамзина не оставляла  в  покое  Полякова.  Однажды  она  пришла  с
молоденьким участковым милиционером и, тыча в Полякова узловатым  пальцем,
кричала, что этот усатый рецидивист растворил ее мужа в серной  кислоте  и
вылил в канализацию и что этот же негодяй чуть не убил  ее  саму  зверским
способом.  Сама  абсурдность   обвинений   уже   служила   доказательством
невиновности Полякова, но милиционер, скучая, все же тщательно допросил их
обоих, проверил документы и со словами: "Смотрите у меня" - ушел.  Хамзина
выскочила вслед за ним, опасаясь остаться в этой квартире.
   Михаил не прекращал попыток. Мир был замкнут, и граница не  пропускала.
Он не отчаивался, полагая,  что  после  разделения  межклеточная  мембрана
непроницаема  лишь  на  время,  и  упорно  исследовал  ее,  раз  за  разом
приближаясь к полупрозрачной преграде. Его  забавляла  мысль,  что  теперь
стало два Михаила, две Жанны, два отца, два сына и два Хамзина. Не  говоря
уже о прочих. И как знать, быть может, в одном из четырех  миров  найдется
лазейка для соединения, и тогда все решится.
   И вдруг появился Джеральд.
   В искрах электрических разрядов, проломив оболочку, он завис в  воздухе
посередине комнаты и, спружинив на все четыре лапы, бросился  к  Полякову,
яростно вертя обрубком хвоста.
   - Наконец-то! - закричал он еще в воздухе. - Наконец-то я  нашел  тебя,
пес ты двуногий, кочегаришка зачуханный!
   - Грубиян! - воскликнул Поляков, обнимая собаку. - Откуда ты взялся?
   - С того света, естественно. Я не один. Познакомься, это мой  симбионт.
- И Джеральд показал лапой на появившегося человека в синем костюме. -  Он
не знает вашего языка, его зовут Джеральд-один.
   - А ты сам, выходит, Джеральд-два? - догадался Поляков и протянул  руку
человеку. - Искренне рад, ваш пес много рассказывал о вас.
   Человек улыбнулся и произнес несколько слов на незнакомом языке.
   - Ну, потеха! - рассмеялся пес. - Он сказал те же самые  слова,  что  и
ты. Вот вам и языковой барьер! Ну ладно, ближе к делу, у нас мало времени.
Дела плохи, парень. Мы к тебе добирались обходным путем и то смогли пройти
только вдвоем, по одному невозможно. Ты же  знаешь,  мы  сильны  только  в
симбиозе. Так вот, ты сможешь попасть в тот мир при  одном  условии:  если
тебе навстречу пойдет человек. А мы поможем.
   - И кто же этот другой?
   - Не знаю, но, кроме твоего начальника,  больше  некому.  К  сожалению,
дорога назад так и останется закрытой.
   - Навсегда?
   - Мы не знаем, - замялся Джеральд-два. - Расчеты еще не закончены.
   - Тогда я не смогу пойти на это.
   - Ты хочешь оставить жену, отца, сына?
   - Я не могу без них, но и оставить родину навсегда тоже  невозможно.  И
по отношению к Хамзину это будет жестоко. Да и не согласится он.
   - Еще как согласится!
   Джеральд-один произнес короткую фразу. Поляков вопросительно  посмотрел
на пса.
   - Он сказал, что ты идиот, - перевела собака.
   - Не придумывай, - сказал Поляков. - Не пользуйся моим незнанием языка.
   - Ну хорошо, тогда он сказал, что еще  не  все  потеряно.  Мы  закончим
расчеты и тогда скажем наверняка. А сейчас нам пора, Ваше разделение с ума
сведет. Теперь надо бежать к Полякову-второму и выслушивать  те  же  самые
глупости, что  и  от  тебя,  а  потом  уговаривать  обоих  Хамзиных,  двух
стариков, двух девчонок и двух щенят. Пардон, я хотел сказать - пацанов.
   - Этих не придется. Они еще ничего не понимают.
   - Эге! Твой сын весь в тебя - упрямый  и  настырный.  Ну,  пока!  И  не
забудь - завтра ровно в семь утра. Пыхти, сопи, пыжься, но пролезь в дыру!
   - Удачи вам! - махнул Поляков вслед уходящим...


   Я так и не нашел истину,  движущую  мирами.  Лишь  приближение  к  ней,
вечный поиск, взгляд издали, радость узнавания и разочарование неудач. Она
- как отражение запредельности, как мираж, дразнящий кажущейся  близостью.
Как сама Вселенная, единая и противоречивая, огромная и бесконечно  малая,
вечная и мгновенная, нетленная и хрупкая. Мы называем ее разными  именами,
но каждое из них - лишь отблеск настоящего, неизвестного нам.
   И да будет мне позволено сравнение, близкое  моему  сердцу  и  понятное
вашему миру: истина - это собака, многообразная в своих формах, но  единая
как вид.
   Вот идет рядом с  вами  пес,  упруго  переступая  лапами,  и  втягивает
ноздрями вечерний воздух, насыщенный влагой и запахами, и расщепляет их на
тысячи оттенков, и знает о них все и ничего одновременно.
   Идет  пес,  невенчанный  король,  неклейменный  раб  человека,  изогнув
серповидно хвост, морща лоб и приподняв  настороженные  уши.  Поступь  его
протяжна, шаг невесом, тугие мышцы перекатываются  под  шерстью,  капелька
слюны повисла на черной фестончатой губе. Идет пес,  слуга  и  повелитель,
владетель всего, что обоняет его нос, пожиратель  сырого  мяса,  дробитель
костей, нарушитель ночной тишины, поклонник Луны.
   Идет пес, хранящий  в  своих  жилах  кровь  ассирийских  волков,  кровь
холеных собак, лежавших у ног владык, дикую  кровь  зверя,  выходящего  на
поединок с сильнейшим. Идет пес, холуй, ласкающий языком намордник,  князь
ошейника,  холоп  поводка,  кавалер  медалей,  дарованных  за  послушание,
подкидыш леса, выкормыш человека, двойник  его  и  собеседник,  аристократ
поневоле, вечный смерд.
   Полюби его, человек, ибо в нем, как и в тебе, хранится истина, движущая
мирами. Плоть  от  плоти  Вселенной,  ты  и  он,  нашедшие  друг  друга  в
тысячелетиях, не расставайтесь, не предавайте...
   Вы и есть два  параллельных  мира,  две  ипостаси  его  -  хранитель  и
спаситель.
   Человек, брат мой, оглянись вокруг.  Разделенный  границами  и  языком,
распрями и войнами, враждой и ненавистью,  ты,  дитя  Вселенной,  честь  и
разум ее, распахни свои двери...


   - Я не думала, что вы согласитесь, - сказала  Жанна,  виновато  склоняя
голову перед Хамзиным. - Спасибо вам.  Я  эгоистка.  Я  радуюсь,  что  муж
вернется ко мне, и боюсь думать, что для вас это большая жертва.
   - Нет, - сказал Хамзин. - Для меня тоже радость.  Завидую  я  Мишке.  У
меня тоже могла быть такая жена.
   - У вас это впереди. Вы сильный, вы сможете.
   - Да, - сказал Хамзин. - Смогу. Ну что, пора?
   - Пять минут, - сказала Жанна. - Пора. Не забыли?
   - Этого не забудешь, - усмехнулся Хамзин. - Хорошо, хоть  пограничников
нет на этих границах, а то чувствуешь себя шпионом.
   - Зато есть пограничные собаки, - вставил старик.
   На нем был тщательно выглаженный костюм, он держал на  руках  внука,  и
лицо его было торжественным и скорбным.
   - Ну, посидели на дорожку, и хватит, - сказал Хамзин. - Спасибо вам  за
все.
   Он пожал руку старику, осторожно, боясь причинить боль своими  большими
руками, обнял Жанну, потрепал малыша за щеку и скрылся за дверью.
   Никто не садился. Напряженно ждал старик, задержала  дыхание  Жанна,  и
даже ребенок притих, обняв деда за шею.
   Из-за двери поплыла музыка. Это  Хамзин  завел  граммофон.  Прошло  еще
несколько минут.
   И  они  услышали  громкий  треск,  а  потом  запахло  озоном,  а  потом
послышался крик.
   Сталкиваясь в дверях, они вбежали в комнату и увидели Михаила. Он сидел
на полу и зажимал ладонями лоб.
   - Что с тобой? - бросилась к нему Жанна.
   - Да ничего, - сказал Поляков, морщась.  -  Хамзин  чемоданом  стукнул.
Нечаянно. Столкнулись. Здоровый чемоданище...
   А потом пришли они, Джеральды. Пес с  важным  видом  сообщил,  что  все
переходы закончились удачно. Его бросились обнимать, и он не уклонялся  от
объятий. Быть спасателем ему чертовски нравилось.  Джеральд-один  стоял  в
стороне и молча улыбался. Когда улеглась радость,  пес  отвел  Полякова  в
сторону и сказал, потупясь:
   - Помнишь, ты меня спрашивал, почему я заблудился? Так  вот,  ты  почти
угадал. Только это была не кошка, а...
   - Собака, - закончил Михаил. - Я понимаю. Красивая?
   - Ого! - только и сказал Джеральд.