обы
придумать названия для новых рук, новой головы и нового тела. Покачиваясь,
он подошел к зеркалу. Отражение не походило ни  на  одного  человека.  Оно
вообще не было человеческим. И  это  пугало.  Он  медленно  осмотрел  свое
обнаженное тело, повертываясь  то  в  фас,  то  в  профиль,  ощупывая  его
длинными пальцами, и так и не смог вспомнить, когда и где он  видел  такое
тело. Сам он никогда не воплощался в нем.
   (...да, я помню, как поступали с уродами на  земле.  И  физическими,  и
духовными. Я помню XVI век в Европе -  "зарю  современного  разума".  Всех
этих   продавцов   мандрагоры,   пожирателей   пауков,   ловцов    зайцев,
плакальщиков, крысоловов, людей, останавливающих  пули  и  неуязвимых  для
ножа. Пули прошивали их насквозь, а  нож  убивал  так  же,  как  и  любого
смертного. Я хорошо помню чад костров, на которых сжигали тысячи  еретиков
и колдунов, и до сих пор помню наизусть "Молот ведьм". Но  я  не  забыл  и
другое  -  Колумба   и   Магеллана,   Микеланджело   и   Рафаэля.   Эразма
Роттердамского и Леонардо да Винчи и многих-многих других, кто и  в  самом
деле пробовал зарю в ночном небе, подобно легендарному Ворону  эскимосских
мифов...)
   С этим телом нельзя было показываться в городе. Это он  понял  сразу  и
мысленно укорил тот неведомый механизм, что вдруг испортился  и  превратил
его в невесть что. Должно быть, за время долгой жизни что-то нарушилось  в
нем,  и  программа  исказилась.  Удивительно  еще,  что  он  ни  разу   не
превращался в животное, или в растение, или в рыбу. Это  было  бы  так  же
логично, как преображение в человека. Но это новое тело не походило ни  на
одну знакомою форму, в  которой  хоть  раз  воплощалась  жизнь.  Оно  было
человекоподобным, это бесспорно, ибо опиралось на две ноги, руки  отходили
от туловища там, где им положено, и голова вырастала из шеи. Но ни  цветом
кожи, ни пропорциями, ни формами тело не походило  на  человека  ни  одной
расы и национальности. Но деваться было некуда,  надо  было  жить  с  этим
телом последующий период, в конце которого, быть может,  его  ждала  новая
метаморфоза, еще более непонятная и чуждая.
   Глядя на себя, он подумал, что это и есть старость его  тела.  Старость
уродлива, а уродство - преддверие смерти. Что привычно - то  красиво,  что
необычно - то уродливо и, значит, подлежит гибели.  Надо  было  что-нибудь
придумать, скрываться от людей три года, надо было  жить  так,  чтобы  его
никто не видел...
   (...однажды с ним  случилось  нечто  подобное.  Механизм  самооживления
привел его в уединенное место, где не было людей, но зато водились  крысы.
Они обезобразили его лицо, пока  он  лежал  в  беспамятстве.  Раны  быстро
зажили, но уродство осталось на весь период. Это были тяжелые времена  для
него.  Он  пристал  к  бродячим  французским  комедиантам   и   в   маске,
изображающей паяца, зазывал народ на представления. С тех пор он относился
к французам с особым чувством и выделял их из череды многих...)
   Он с трудом подыскал себе более или менее подходящую одежду, пиджак  не
сходился на его круглой груди, рубашка болталась на  тонких  руках,  брюки
пришлось засучить. Труднее всего пришлось с обувью, ни одна из пар ботинок
не подходила для новых ног. Тогда он оторвал  каблук,  надрезал  туфли  во
взъеме и обулся. Закутал шею шарфом,  натянул  шапку  на  глаза,  надел  и
пальто. По привычке обошел  все  комнаты,  чтобы  убедиться  в  отсутствии
людей. Скоро должны прийти хозяева квартиры, которую он  снимал  последний
год. Он тщательно собрал документы, личные вещи  в  чемодан  и  присел  на
краешек стула, который уже не принадлежал ему, как, впрочем, и весь мир. В
таком виде нельзя показываться людям, нельзя уехать в  другой  город,  тем
более в другую страну. Скрываться в лесу он тоже не мог. Он слишком привык
жить. Смерть была для всего остального:  для  людей,  растений,  животных,
вещей, он же был бессмертен.
   (...я много думал о смерти, пока жил на земле, и давно пришел к выводу,
что ее фактически не существует. И совсем не потому, что  есть  бессмертие
каждого отдельного  человека.  Прекрасная  теория  утешительного  эгоизма,
существовавшая во все времена  и  у  всех  племен  и  народов,  не  должна
пониматься столь буквально. Я был  даосом  в  Китае,  и  дзен-буддистом  в
Японии, и шиваистом в Индии, и доминиканцем в Европе, и понял, что вся эта
великая мудрость в конечном счете  бессильна  перед  лицом  небытия.  Есть
бессмертие тела, но не в данной раз и навсегда форме, потому  что  материя
многолика и неуничтожима. Есть бессмертие духа, но не отдельного человека,
а в совокупности его, в преемственности развивающейся мысли, и вектор силы
духа на Земле, несмотря ни на что, направлен вверх...)
   В последние годы, ознакомившись с генетикой, он решил, что его организм
возник в результате мутации, но склонность к бессмертию не передавалась по
наследству, и он много  раз  видел  своих  правнуков  дряхлыми  стариками.
Знакомство с основами  кибернетики  привело  его  к  новой  теории  своего
происхождения:   выходило   так,   что   он   робот,   самоорганизующийся,
самоуправляемый, и программа, заложенная в нем кем-то, подходит к концу, и
близко вырождение. Но и эта теория  не  устроила  его  полностью.  Он  был
человеком и не отделял себя от человечества.  Начитавшись  фантастики,  он
подчас был склонен думать, что он вообще не землянин, а подкидыш неведомой
цивилизации, забытый на чужой планете и  вынужденный  здесь  сиротствовать
долгие века. Это было обидно и, по меньшей мере, несправедливо. Он  считал
себя настолько человеком, насколько вообще возможно быть им. Поэтому  и  к
этой теории он относился с сомнением.
   (...разные роли, разные задачи и  различное  устройство  тела.  Он  был
слепым, а я зрячим. Меня могли убить и убивали много раз, но я сам выбирал
свой облик,  сам  придумывал  для  себя  очередную  роль  и  шел  на  риск
несравненно больший, чем он. Я был  на  гребне  истории  и  постоянно  был
вынужден удерживать себя от того, что называется вмешательством  в  судьбу
Земли. Я не имел  на  это  права,  история  Земли  должна  была  твориться
только...)
   В прежние века, следуя за развитием человеческой мысли, он считал  себя
порождением то  дьявола,  то  благой  силы,  но,  разумеется,  не  находил
доказательств ни тому,  ни  другому.  Когда  он  жил  в  Тибете  в  облике
буддийского монаха, то, тщательно вникая в суть учения, готов был  принять
себя за  бодхисатву  -  существо,  способное  принимать  любой  образ,  но
сохраняющее свое "я". Но он не умел творить чудеса, и в жизни его ни  разу
не  случалось  ничего  сверхъестественного.  Он   уже   не   вспоминал   о
многочисленных теориях, приходивших ему в голову во время  скитаний  среди
племен Африки и Америки. Все они не выдерживали никакой критики, ибо в его
тело никогда не переселялась чужая душа, а выходило совсем наоборот.
   (...да, вечная проблема дуализма души и тела. Что из них первично,  что
вторично? Что было раньше: яйцо или курица?  Напрасно  мучились  люди  над
этими вопросами, есть простой и ясный ответ...)
   Больше ничего придумать не  мог,  а  от  того  единственно  правильного
объяснения своего происхождения сейчас зависела не только  его  дальнейшая
судьба,  но  и  жизнь.  Раньше  он  придумывал  свои  теории  скорее   для
развлечения, ибо ни одна из них не могла повлиять на его жизнь, но  сейчас
надо было во что бы то ни стало  найти  верную.  Начав  сначала,  мысленно
проследив  свой  путь  сквозь  века  и  земли,  ни  разу  не  сбившись   в
очередности, он вспомнил все свои перерождения начиная с первого и еще раз
удивился необъяснимой мудрости своего тела, никогда не  подводившего  его.
Что бы ни случалось вокруг, казалось, какая-то сила хранит его от  смерти,
потому  что  даже  если  он  и  был  на  краю  гибели,  всегда   приходила
случайность, спасавшая его. И он полагал, что эта самозащита, развитая  до
невероятного предела, скрыта в нем самом, не подчиняясь его воле.
   (...да, он был так уж устроен,  что  сжить  его  со  света  было  делом
нелегким, если не  сказать  точнее  -  невозможным.  Конечно,  он  не  был
бессмертным в том смысле, что не подлежал  материальному  уничтожению.  Он
мог гореть в огне, тонуть в воде, и пуля и меч могли прервать  его  жизнь,
но этого просто не случалось. Да, это  была  сверхсамозащита,  но  были  и
другие причины, не менее важные, уже не зависящие от него самого. И я  был
одной из них. Я был обязан следить за ним,  вызволяя  его  из  смертельных
переделок, но делать это  так,  чтобы  он  ничего  не  знал  обо  мне.  Он
скрывался под крылышком у папы Климента VII, полагая, что  Ватикан  -  это
самое надежное место в раздираемой войнами Европе. Но ландскнехты Карла  V
Габсбурга ворвались в Рим, устроили резню на улицах,  не  щадя  никого,  и
разграбили Ватикан. Мне пришлось добираться в Рим издалека, и в спешке, не
успев дооформиться, я напугал до смерти двух  бравых  германцев,  тащивших
моего монаха к колонне собора, чтобы сделать из него потешную  мишень  для
своих арбалетов... Я дал ему возможность уехать в Испанию,  откуда  четыре
года спустя он отправился завоевывать Перу в качестве духовника  Франсиско
Писарро. С тех пор он довольно долго блуждал по Америке, прибавив к  своим
знаниям секреты индейских колдунов...)
   Независимо от того, кто он есть на самом деле, сейчас произошло то, что
способно изменить его жизнь.  Или  эта  перемена  является  вырождением  -
предвестником гибели, или наоборот - скачком на новую,  более  совершенную
степень, пока еще непонятную, но наверняка объяснимую. И  он  стал  искать
объяснения. Каждый раз, как его тело изменяло свой облик, как бы  ни  было
неожиданным   это   вначале,   потом   неизменно   находились   оправдания
правильности выбора, потому что существование именно в  этом  теле  давало
ему большую вероятность выжить в изменившихся условиях. Значит,  и  сейчас
отказ от человеческого облика диктует ему единственный верный выход.
   (...да, за два года до вторжения Чингисхана в  пределы  Южной  Руси  он
изменил свой облик и из  рослого  голубоглазого  славянина  превратился  в
черноволосого желтолицего монгола. При тогдашней скорости  распространения
информации никто, в том числе и он сам,  не  предвидел  нашествия,  никто,
кроме...)
   Отсюда следовали выводы: или скоро на Земле люди станут такими, как он,
или на Землю придут люди с подобным телом, или  скоро  должна  разразиться
катастрофа, после которой с таким телом будет больше  шансов  выжить.  Был
еще один вывод: должен прийти кто-то, кому  он  нужен  в  таком  виде.  Он
последовательно опроверг свои выкладки.  Во-первых,  ничто  не  предвещало
массовых мутаций  и,  тем  более,  постепенного  сдвига  в  облике  людей.
Во-вторых, маловероятно, чтобы Землю захватила чужая цивилизация -  он  не
верил в войну миров, и уж во всяком случае захват планеты не будет длиться
считанные дни. В-третьих, катастрофа,  какой  бы  она  ни  была,  тоже  не
способна  привести  к  однородному  изменению   людей,   их   генетики   и
приспосабливаемости. Оставался  четвертый  вывод,  и  как  бы  странно  ни
казалось, что вдруг впервые за всю  его  разноликую  жизнь  к  нему  может
прийти тот, кто знает о нем больше его самого, это было  более  вероятным.
Значит, его тело знало заранее об этом и подготовилось к встрече.  Значит,
или он сам должен идти искать тех людей, или к нему должны прийти.
   (...да, при всей серости он умел логически мыслить.  Он  всегда  должен
был выбирать из многих зол меньшее и научился делать это виртуозно. Он был
великолепным экземпляром и сделал все, что от него  требовалось.  Конечно,
его поведение и взгляды не укладывались в рамки земной морали.  Он  всегда
был подонком - именно эти качества, плюс к ним обаяние, умение понравиться
и войти в доверие, обеспечили ему столь долгую жизнь. Он легко воспринимал
любую идеологию, и муки совести никогда его не мучили.  Это  он  был  тем,
кого назвали Вечным Жидом, и это его единственный след в  человечестве.  И
он, и я могли бы раскрыть многие тайны  истории,  но  он  не  делал  этого
потому, что боялся за свою шкуру, а я никогда не сделаю  этого  совсем  по
другим причинам...)
   Зазвонил телефон. Он поколебался, но трубку не снял. Для  всех  он  уже
уехал, а для тех, кто знает о нем, есть и другие способы общения.  Походил
по комнате. Был предновогодний день. За стеной,  у  соседей,  уже  звучала
музыка, слышались голоса, кто-то насвистывал, люди готовились  к  перелому
года, будто бы и в самом деле невидимая граница, отделяющая  один  год  от
другого, могла принести новое счастье при строгом исполнении ритуалов.  За
свою жизнь он соблюдал тысячи разных обычаев,  веровал,  по  крайней  мере
внешне, во многие странности,  призванные  вносить  в  человеческую  жизнь
порядок, но это не мешало ему ничему не  поклоняться.  Сейчас,  наедине  с
самим собой, он мог позволить себе  усмехнуться  странной  привычке  людей
обставлять  особой  торжественностью  миг  завершения  очередного  оборота
планеты вокруг солнца.
   (...сам знаю множество странностей, сопутствующих  человеку,  но  глупо
ставить  себя  выше  человечества  лишь  на  том  основании,  что   имеешь
возможность наблюдать его со стороны. И разве я не делил с людьми их беды,
разве не радовался вместе с  ними  миру  и  процветанию?  На  моих  глазах
исчезали страны и народы, разрушались города, гибли книги  и  полотна,  но
живо человечество, и я знаю наверняка - будет...)
   Последний год он жил в двухкомнатном одноэтажном доме на  краю  города.
Соседи не мешали ему, и он им тоже.  Меньше  всего  ему  хотелось  сейчас,
чтобы кто-нибудь  постучался  в  двери,  и  поэтому  он  старался  ступать
неслышно и свет не зажигал. Ему хотелось пить, но он  не  знал,  можно  ли
пить воду, вдруг его организм перестроен так, что  обычная  вода  окажется
ядом. Не говоря уже о пище. Полагаясь на мудрость своего тела,  он  думал,
что очередная случайность выведет его из этого состояния неопределенности,
и беспокоился только, что время идет, а ничего  не  происходит.  Он  снова
стал связывать логические цепочки, но ясного конца мысли так  и  не  было.
Тогда  он  вернулся  к  версии  своего  неземного  происхождения  и   стал
размышлять над причинами этого. Выходило так, что его или случайно  забыли
на Земле, предоставив самому себе, или оставили с какой-то  целью.  Но  он
сам ничего не знал о целях своего пребывания на этой планете, и получалось
так, что все равно бы он не мог  принести  никакой  пользы  своей  далекой
родине. Но могло оказаться, что его специально заставили  забыть  о  своей
чужеродности, чтобы он  не  отделял  себя  от  людей  и  в  поведении  был
естествен и обычен.
   (...да, его роль заключалась именно в этом. Мне было тяжелее. Я  помнил
все, и тяжесть ответственности  за  содеянное  и  сказанное  мною  не  раз
доводила меня до отчаяния... Я  помню  народы  и  племена,  забытые  ныне;
страны,  империи,   казавшиеся   вечными,   но   рухнувшие,   исчезнувшие,
растворившиеся. Где  они  теперь,  народы,  наводившие  ужас  одним  своим
именем? Где  гунны,  алазоны,  вандалы,  гепиды,  венеды,  свевы,  хамавы,
сугамбры, херуски, кидани? Где хазары, печенеги, половцы, эдуи, квады? Где
обры? Нет смысла искать ответа  на  эти  вопросы.  Они  изменили  обличье,
приняли другие имена, рассеянные по свету, по всей земле,  забывшие  своих
предков, свой язык, они живы. И каждому народу, сохранившему свой  язык  и
свое имя, прошедшему через геноцид и ассимиляцию истории и помнящему  свое
родство, свои корни, разве не...)
   Как ни странно, но это было более  или  менее  логичным.  Если  он  был
разведчиком, информатором, то подневольным, не знающим  даже  о  том,  что
постоянно  передает  сведения  чужой  стране.  Тело  само  направляло  его
действия, защищало его  и,  наверное,  передавало  информацию  помимо  его
самого, его воли, сознания.
   (...да, он был чужаком, и пришла пора вернуться ему. Он выжил  здесь  и
искупил свою вину перед родиной. Там, откуда он пришел, он тоже  отличался
от других, он нарушил закон, и  к  нему  применили  обычную  меру...  А  я
остаюсь, я не могу уйти, пока...)
   Он еще раз перебрал все гипотезы и остановился на  этой.  Странно,  что
раньше он не думал об этом, во всяком случае, всерьез. Наверное, и  сейчас
тело его, неведомо как запрограммированное, подсказывает ему  единственный
вариант. Итак, он чужак, не землянин, и всю свою долгую жизнь был  призван
просто жить в разных обличиях с одной целью - поставлять  информацию.  Это
объясняло все странности его жизни. А  если  сейчас  тело  его  изменилось
настолько, что стало невозможно жить на  Земле,  то  значит,  пришла  пора
уходить. Он и в самом деле постарел, и быть может, ему уже нашли замену, и
где-то, не слишком далеко отсюда, его ждут.
   (...разведчики  и  шпионы.  Разведчик  -  слово  героическое,  шпион  -
позорное. А он не был  ни  тем,  ни  другим,  он  был  просто  подкидышем,
кукушонком в чужом гнезде. Его присудили к изгнанию. Он  был  преступником
на нашей  далекой  родине,  где  все  прошлые  и  нынешние  болезни  Земли
давным-давно позади,  и  таких,  как  он,  считают  моральными  мутантами,
уродами, и выключают их прежнюю память, и снабжают автономной  программой,
и ссылают на отдаленные планеты, где мы,  добровольно  ушедшие  в  далекий
поиск, следим за ними и не даем им погибнуть напрасно. Ну что ж, срок  его
истекает. Быть  может,  тысячелетняя  жизнь  на  Земле  научила  его  хоть
чему-то...)
   Тело не подводило его ни разу, и он решил, что те, кто должен прийти за
ним, недалеко.
   В двенадцать часов ночи он услышал усилившийся шум за  стеной,  хлопали
пробки, гремел транзистор, смеялись и громко пели. И тут он вспомнил,  что
соседи уехали неделю назад и новые жильцы должны приехать только  в  конце
января.
   Тогда он встал, закутался поплотнее шарфом, взял чемодан, захлопнул  за
собой дверь, потому что знал - сюда он  больше  не  вернется.  Постоял  на
пороге, вдыхая морозный воздух,  посмотрел  на  заснеженный  сад,  дорогу,
город, на небо со знакомыми звездами, мысленно попрощался со всем  этим  и
со всей Землей заодно, на которой он прожил тысячи жизней, не похожих одна
на другую.
   Он знал, что дверь в соседнюю квартиру будет не запертой.  Не  стучась,
вошел в сени. Гремела музыка, шумели голоса, он открыл дверь в  комнату  и
не удивился тому, что увидел. Комната была пустой, мебель и  вещи  из  нее
вывезли, и только сор, старые газеты и  пыль  лежали  на  полу.  Посредине
комнаты в неудобной позе сидел человек, похожий на него  самого,  и  молча
смотрел  на  вошедшего.  Рядом  с  ним  стоял  мальчик,  обычный,  земной,
сосредоточенно ел мороженое и поглядывал в окно, и скучал, наверное.
   (...и вот я пришел  за  ним,  чтобы  включить  его  прежнюю  память,  и
объяснить ему все, и сказать то, что я о нем думаю.
   Выше голову, подкидыш! Смелее гляди, кукушонок! Видишь,  новый  мальчик
пришел на смену тебе. А ты не забыл, как предавал своих друзей? В  смутные
времена войн и восстаний, поисков правды и счастья, когда люди, смертные и
незащищенные, шли на верную смерть ради других, ты, бессмертный, откупался
золотом, слезами, доносами, хворостом, подброшенным в  костры  осужденных?
Помнишь ли ты всех преданных тобой?.. И я встаю и говорю  ему  на  древнем
языке шумеров: привет, подкидыш, твой срок истек...)



   РАЗДЕЛЕНИЕ СФИНКСА

                                                    Человек + лев = сфинкс
                                                    Сфинкс - лев = ?

   В семь тридцать у Елагина умерла жена. Они прожили вместе  десять  лет,
уже три года она тяжело болела, и болезнь ее была такова, что и в больницу
не было смысла ложиться. Он не отходил от нее последние четыре дня,  когда
мысли ее путались, и слова наползали одно на  другое,  и  душа  напоследок
обходила прив