как
прописная истина, снабженная рядом доказательств.  Земля  -  шар,  говорил
учитель географии. И тогда у школьника Ромашова не находилось  причин  для
сомнений. Почему же сейчас он сомневается  в  аргументах,  которые  привел
капитан Семушкин?
   Бронзовая Диана натягивала лук. Ромашов щелкнул ее ногтем  по  звонкому
носу  и  задвинул  последний  ящик  на  место.  Все  бумаги  старика  были
просмотрены. Бумаги не представляли для следствия никакой ценности.  Да  и
нужно ли следствие? Капитан Семушкин был недоволен вмешательством Ромашова
в ясное, как апельсин, дело и не скрывал этого. Бывают самоубийства и  без
видимых причин. Капитан это отлично знал. Не знал он,  правда,  того,  что
было известно Ромашову со слов аптекаря. Но было ли это причиной?
   Из соседней комнаты доносились  голоса.  Супруги  Тужилины  и  аптекарь
Мухортов обсуждали происшествие.
   - Ужасно, - выпевала Анна Павловна. - Кто бы мог подумать?
   - Успокойся, Анюнчик, - рокотал тужилинский басок.
   Но Анну Павловну не так-то легко было успокоить.
   - Нет, - говорила она. - Мы немедленно уедем  в  Москву.  Так  отравить
все... Это он нарочно сделал, чтобы мне... Он никогда не любил меня...
   - Аня! - строго сказал Тужилин.
   - Она очень расстроена, - фальцетом произнес аптекарь. - Я понимаю Анну
Павловну. Сергей Сергеевич напрасно так поступил...
   "Сейчас он начнет про обезьян", - подумал Ромашов.
   Но аптекарь не стал говорить про обезьян. Он принялся развивать  теорию
о страхе одиночества, совершил небольшой экскурс  в  прошлое  Беклемишева,
вспомнил о его  неразделенной  любви,  потом  снова  вернулся  к  одинокой
старости,  к  мыслям,  которые  посещают  стариков  по  ночам.  Объяснение
аптекаря представлялось таким  же  убедительным,  как  и  версия  капитана
Семушкина. Ромашов  подумал,  что  они  отлично  дополняют  друг  друга  -
объяснение и версия.  Хотя  объяснение  и  было  заведомо  ложным.  В  нем
отсутствовали  некоторые  детали   прошлого   Беклемишева,   в   частности
путешествие  на  Амазонку.  Ничего  не  сказал  аптекарь  и  об  отношении
Беклемишева к нынешним событиям в тех местах. Почему он не хотел посвятить
родственников старика в  то,  что  накануне  вечером  рассказал  Ромашову?
Впрочем, он же знает, что Ромашов сидит здесь. Ведь аптекарь все,  что  он
сообщил, считает государственной тайной. И говорит он  сейчас  не  столько
для Тужилиных, сколько для Ромашова.
   Ромашов с шумом отодвинул кресло  от  стола  и  распахнул  дверь.  Анна
Павловна испуганно вскинула ресницы. Она успела забыть, что он еще не ушел
из этого дома. Тужилин поправил очки. Аптекарь протянул руку к  бородке  и
привычным жестом пощипал ее. В его взгляде Ромашову почудился вопрос.
   Тужилин встал и, одернув рубашку, официальным голосом спросил:
   - Я хотел бы знать... Мы можем покинуть Сосенск?
   Ромашов пожал плечами. Разве капитан Семушкин говорил супругам, что они
должны задержаться с отъездом? Нет? Он, Ромашов,  тоже  не  видит  причин,
которые помешали бы Василию Алексеевичу и  Анне  Павловне  выполнить  свое
намерение. Они вольны в своих поступках. Необходимые  разъяснения  капитан
Семушкин получил. Правда, они не проливают света на печальный  случай.  Но
тут, видимо, ничего не поделаешь. Вот только формальности  по  вводу  Анны
Павловны, как ближайшей и единственной родственницы, в права  наследования
имуществом покойного придется несколько отложить. Есть некоторые  вопросы,
которые...
   - И вы думаете, - вдруг взвизгнула Анна Павловна, - вы думаете, что мне
нужно все это? Да я!..
   Плечи Анны Павловны  затряслись.  Тужилин  сверкнул  очками  в  сторону
Ромашова и подскочил к жене.
   - Не надо, Анюнчик, - забормотал он. - Успокойся, мы завтра же уедем...
   Аптекарь щипал бородку и укоризненно  смотрел  на  Ромашова.  Мухортову
было неловко. Ромашову тоже, хотя  Анне  Павловне  он  не  симпатизировал.
Что-то в ней было такое, что Ромашову не нравилось. И бескорыстие  женщины
ему казалось наигранным. И мокрый платочек в ее  пухлых  ладонях  выглядел
фальшиво.
   Он вышел на улицу вместе с Мухортовым. Некоторое время аптекарь молчал.
Потом неуверенно произнес:
   - Не могу поверить, чтобы Сергей Сергеевич - и так... Вчера он шутил...
Нелепо...
   - А страх одиночества? - напомнил Ромашов.
   - Это я для них, - махнул  рукой  Мухортов.  Маленький,  тщедушный,  он
семенил рядом с долговязым, широко шагающим Ромашовым и говорил: -  Весьма
прискорбно. Да? И вам, я вижу, ничего не удалось установить.  Может  быть,
его отчеты позволят... Мне кажется, что в них должна содержаться истина...
Сергей Сергеевич был очень обстоятельным человеком.
   - Послушайте, - вдруг грубо перебил его Ромашов, - что вы юлите  вокруг
меня? Уж не брякнули ли вы, часом, Беклемишеву о том, что посвятили меня в
его дела?
   - Что вы? - оскорбился аптекарь.  -  Как  можно?  Я  же  понимаю.  -  И
обиженно зажевал губами.
   Остаток пути до дома они проделали молча. Аптекарь погремел ключами  и,
так и не сказав ни слова, скрылся за дверью. А Ромашову вдруг  расхотелось
заходить в квартиру. Его взволновала эта неожиданная смерть.  В  ней  была
какая-то загадка. И Ромашов подумал, что  хорошо  сделает,  если  еще  раз
поговорит с капитаном Семушкиным относительно некоторых  прописных  истин.
"Нелепо", - так, кажется, выразился аптекарь. "И глупо, - мелькнула мысль.
- До невозможности глупо. До невозможности. А может, в этом и фокус".



3. СНЫ НАЯВУ

   Капитан Семушкин был щеголеват и самоуверен. Разговаривая с  Ромашовым,
он все время снимал двумя пальцами со  своего  кителя  какие-то  невидимые
собеседнику  пылинки,  словно  ощипывался.  Иногда  пальцы   правой   руки
поднимались к усам. Создавалось впечатление, что капитан  проверяет,  целы
ли они. Подумав об этом, Ромашов засмеялся.  Капитан  недоуменно  похлопал
ресницами и обиделся.
   - А как вы полагаете, - спросил Ромашов,  делая  вид,  что  не  заметил
паузы и надутых губ капитана, - как вы полагаете, откуда все-таки взялся у
старика пистолет, да еще немецкий - трофейный?
   Пистолет был самым уязвимым местом в версии капитана. Если  бы  у  него
была уверенность, что оружие хранилось у старика, принадлежало ему, то это
служило бы  таким  аргументом,  который  ничем  не  опрокинешь.  Это  плюс
баллистическая экспертиза,  в  точности  которой  капитан  не  сомневался,
положили бы конец всем дурацким вопросам. Но  уверенности  у  капитана  не
было.
   - Траектория пули,  -  сказал  он.  -  Положение  трупа...  Э,  да  что
говорить... Не забудьте, что дверь  и  окно  были  заперты  изнутри...  Не
забудьте, что никаких посторонних следов  в  кабинете  не  обнаружено.  На
пистолете тоже... Только отпечатки пальцев старика...
   - Один, - сказал Ромашов.
   - Короче говоря, вы не хотите, чтобы мы закрыли дело? -  прямо  спросил
Семушкин. - Вы считаете?.. А мне вот,  к  примеру,  кажется,  что  старику
просто надоело тянуть волынку. Девяносто восемь лет. Один как сыч. Осколок
дворянского гнезда, и вообще штучка, - капитан помахал  пальцами,  пытаясь
выразить, что он имеет в виду. - Вы его биографию знаете? Такой тип...  Он
никогда не был нашим человеком... Ни минуты... Потому  и  оружие  немецкое
подобрал...  И  застрелился  поэтому...  На  богиню  свою  смотрел  да   и
досмотрелся.
   Капитан был великолепен и  ослепителен.  Ромашов  усмехнулся.  За  этим
великолепием  явно  просматривалось  простейшее,  как  амеба,  желание  не
"вешать" на отделение милиции нераскрытое дело. И Семушкин это желание  не
прятал. Он снова, в который уже раз, принялся извлекать  из  своей  памяти
разные факты и прочитал Ромашову целый курс провинциальной криминалистики.
Он вспомнил, как недавно поймал  проворовавшегося  заведующего  магазином,
который, чтобы скрыть следы  преступления,  поджег  здание,  но  не  сумел
спрятать  бутылку  из-под  керосина.  Капитан  Семушкин  блестяще   уличил
незадачливого преступника, припер его к стене и заставил признаться.
   - Он у меня был мокрый как мышь, - горделиво заключил капитан.
   Ромашов никогда не видел потных мышей. Он даже знал, что эти  звери  не
имеют потовых желез. Но капитану он про это не сказал. Капитан считал себя
специалистом по проведению баллистических экспертиз. В Сосенске, где темпы
жизни были несколько ослаблены отдаленностью от крупных центров,  Семушкин
был на месте. Он мог  установить  связь  между  пустой  бутылкой  и  вором
эавмагом. Тут действовали прописные истины. Капитан не  хотел  встать  над
ними. Беклемишев для него был просто вздорным стариком, которому  "надоело
тянуть волынку".  И  капитан  легко  выстроил  свою  непогрешимую  версию,
основанную  на  столь  же   непогрешимых   аргументах.   Параллельные   не
пересекались. Кабинет Беклемишева был заперт  изнутри  на  задвижку.  Окно
закрыто на оба шпингалета. Никаких посторонних следов обнаружено не  было.
Ничего не украдено. Это, кстати, тоже  было  доказательством,  на  которое
опирался капитан в своих рассуждениях.
   Но были еще амазонские обезьяны, наделавшие шуму в мире.  Был  аптекарь
Мухортов,  который  утверждал,  что  покойный  Беклемишев  знал  про  этих
обезьян. Какие-то параллельные, разделенные  временным  промежутком  более
чем в пятьдесят лет, пересекались все-таки. И  в  точке  пересечения  были
пистолет "вальтер", пуля, пробившая череп  старика,  и  еще  не  найденные
отчеты и дневники Беклемишева, по поводу которых Ромашов собирался сделать
запрос в Москву.
   - Мухортов был близок с покойным,  -  сказал  Ромашов  капитану.  -  Он
говорит, что Беклемишев не  из  тех  людей,  которые  даже  в  критические
моменты кончают жизнь самоубийством. Кроме того, этот пистолет... Аптекарь
утверждает, что ему известна каждая щелка в доме старика...
   Капитан Семушкин хмыкнул.
   -  За  хранение  оружия,  -  бросил  он  наставительно,  -  знаете  что
полагается? Так вот... Разговорчики  в  пользу  бедных...  Хлынди-мынди...
Сюсюканье и абракадабра. Подобрал на дороге, когда немцы отсюда драпали...
Это же тип... Откуда мы знаем, что у него тогда на  уме  было?  Во  всяком
случае, он в партизаны подаваться не собирался...  А  аптекарь  -  вот,  -
капитан пощелкал по крышке стола. - Мало ли что он набормочет. Словом, мое
мнение такое: дела тут нет. А если вы что-нибудь хотите, препятствовать не
буду. Да и права такого  не  имею.  Только  напрасно  все  это...  Честное
слово... Случай как стеклышко...
   - Мутноватое, - заметил Ромашов.
   - Вам виднее, - вздохнул Семушкин.
   Ему  надоел  этот  тягучий  разговор,  который  можно  было  продолжать
бесконечно. Дома капитана ждал ужин. Ему хотелось поскорее скинуть  жмущие
в носках ботинки, сунуть ноги в войлочные тапочки, а потом  завалиться  на
диван. Субординация не позволяла капитану просто подать  руку  Ромашову  и
попросить его "закрыть дверь с той стороны". Он терпеливо страдал,  бросая
вопросительные взгляды на собеседника и на часы,  которые  показывали  уже
девять вечера. Правда, при этом он пытался  сохранить  на  лице  видимость
заинтересованности. Но это у капитана получалось плохо, и Ромашов в  конце
концов заметил его страдания. Он извинился и поднялся.  Семушкин  проводил
его до двери, вернулся к столу,  постоял  недолго,  выжидая,  чтобы  гость
отошел от отделения милиции, надел плащ и фуражку и быстро зашагал к дому.
   На Сосенск спустилась ночь. Она не внесла ничего существенно  нового  в
известные уже капитану Семушкину и Ромашову события. Оба они крепко спали.
Крепко спали в эту сентябрьскую сырую ночь  и  супруги  Тужилины.  Дневные
волнения не отразились особенно на их самочувствии. Анна Павловна  увидела
во сне свою московскую  квартиру.  Василий  Алексеевич  -  собачку  Белку,
которая помогала ему изучать условные рефлексы. Аптекарь долго  вздыхал  и
ворочался. И прежде чем уснуть, принял таблетку веронала.
   И никто из них не знал, что живет в Сосенске  человек,  который  вторую
ночь мается без сна.


   Петр Иванович Бухвостов  проснулся  и  сел  на  кровати,  поджав  ноги.
Коротко всхлипнув, старик тревожно огляделся. В окошко засматривала желтая
луна. В комнате висела густая тишина. Даже  сверчок,  обычно  не  дававший
покоя, помалкивал. Но на душе у Бухвостова было скверно.
   - Опять, прости господи, - пробормотал он испуганно.
   И вдруг мягко спрыгнул на  пол,  встал  на  четвереньки  и  подбежал  к
кошачьему блюдечку. Вылакав  остатки  молока,  Бухвостов  обежал  комнату,
обнюхал табуретку, на которой лежала его одежда, и улегся  около  постели.
Проделывая все это, он отлично понимал: с ним  творится  что-то  неладное.
Его  сознание  протестовало,  он  пытался  сопротивляться   несвойственным
человеку действиям. Но ничего не мог поделать с собой Бухвостов. Неведомая
сила заставляла его вот уже вторую ночь внезапно просыпаться и  сходить  с
ума. Чем иным он мог объяснить это? Конечно, старик слышал о лунатиках,  с
которыми иногда случается нечто в этом роде.  Но  он  знал,  что  лунатики
никогда не помнят, где они  были  во  время  припадков  и  что  делали.  А
Бухвостов помнил. Мало того. Он противился непонятной силе. Но  ничего  из
этого не получалось. И старик совсем упал духом.
   Началось это неожиданно. Проснувшись, будто  кто  его  толкнул  в  бок,
старик внезапно ощутил, что он мчится на мохнатой лошади во главе огромной
ватаги всадников к большому городу. Он словно раздвоился.  Один  Бухвостов
сидит неподвижно в постели  и  осеняет  себя  крестным  знамением.  Другой
несется во весь опор на коне, размахивая кривой короткой  саблей.  В  лицо
бьет жаркий  ветер.  Ноздри  раздуваются,  чуя  запах  незнакомых  трав  и
лошадиного пота. На голове Бухвостова крепко сидит черная  баранья  шапка,
из-под нее бегут в глаза и в рот теплые соленые струйки.
   Широко разинув рот, Бухвостов издает протяжный  вопль  и  врывается  на
коне в пролом белой городской стены. Мчится  по  узкой,  мощенной  плитами
улице, рубит чьи-то головы...
   И видение обрывается. Старик крестится,  встает  с  постели  и,  шаркая
босыми пятками по полу, тяжело бредет на кухню. Долго  стоит  над  ведром,
глотая холодную воду. Потом, дрожащий и испуганный, забирается под одеяло,
пытается согреться и уснуть. И вновь просыпается от толчка...
   Желтая пустыня озарена бледным лунным светом.  Позади  слышится  шорох.
Бухвостов вздрагивает и оглядывается. Никого  нет.  Но  он  знает;  кругом
враги.  Они  могут  неожиданно  выскочить  из-за  любого  камня.  И  тогда
произойдет что-то страшное. А Бухвостову надо еще  долго  идти,  ему  надо
донести до храма сокровище, которое он добыл дорогой ценой.
   И вот он почти у цели. Тень  храма  падает  на  него.  Враги  обмануты.
Бухвостов входит в высокое здание. Лес колонн  из  белого  камня  окружает
его. Мягкий свет струится между ними. На  полу  лежат  причудливые  блики.
Бухвостов в длинной хламиде, с голыми ногами,  на  которых  надеты  только
ременные сандалии, идет в глубину помещения, где ждут его три  человека  в
такой же одежде. Трое падают перед ним ниц. Открывается тяжелая  дверь,  и
Бухвостов входит в узкую длинную комнату, у противоположной стены  которой
возвышается статуя человека со свирепым лицом.
   Тихо ступая, Петр  Иванович  приближается  к  статуе  и  опускается  на
колени. Он вынимает из складок одежды большой блестящий  шар  и  аккуратно
кладет его к ногам человека со свирепым лицом. Затем  опускается  на  пол,
вытягивает вперед руки и лежит неподвижно.
   Проходит час, другой, третий. Бухвостовым овладевает  оцепенение.  И  в
это время внутри  шара  вспыхивает  красная  точка.  Она  увеличивается  в
размерах, и вот уже весь шар пылает  нестерпимо  ярким  светом.  Бухвостов
открывает глаза.
   Внутри шара начинается движение  теней.  Они  постепенно  сгущаются,  и
старик видит  странную  процессию.  Перед  ним  проходят  люди  в  длинных
балахонах. На их лицах написана обреченность. Глаза опущены, руки  связаны
за спиной. Процессия входит  в  большие  ворота.  Захлопываются  узорчатые
створки. И шар гаснет.
   Бухвостов поднимается на ноги, целует руки статуе и  медленно,  пятясь,
уходит.
   А настоящий Бухвостов мечется по кровати и жалобно стонет,  призывая  в
свидетели своей невинности всех известных ему угодников.
   Если бы Бухвостов обладал знаниями хотя бы в объеме средней  школы,  то
он мог бы заметить, что его сны наяву с каждой ночью как бы эволюционируют
в глубь веков. Но он такими  знаниями  не  обладал.  За  душой  Бухвостова
числилось четыре класса, с грехом пополам законченных в  начале  двадцатых
годов.  Его  почтенный  родитель,  крепкий  хозяин,  по  этому  поводу  не
волновался. Родителя заботила другая мысль: приохотить  сына  к  земле,  к
крестьянскому труду. И его усилия не пропали  даром.  В  четырнадцать  лет
молодой Бухвостов уже цепко держался за ручки плуга. В шестнадцать  мечтал
о том, чтобы всунуть эти ручки в руки батраков, а в  двадцать  угодил  под
раскулачивание. И поехал рубить лес в Коми АССР.
   В Сосенск он вернулся после  войны.  Устроился  работать  на  мебельную
фабрику. Строгая доски,  поджимал  губы  и  думал  о  том  времени,  когда
построит собственный дом. Каждый месяц клал на книжку рубли, вырученные  у
жителей поселка за мелкие столярные работы и те, что удавалось  сэкономить
от  зарплаты.  Наконец  на  краю  Сосенска  вырос  новенький   пятистенок.
Бухвостов окружил дом плотным забором, купил корову и женился.  С  коровой
ему посчастливилось. С женой - нет. Гнойный аппендицит в  одну  ночь  унес
жену, к Бухвостов  снова  остался  один.  Знакомые  полагали,  что  старик
сопьется. Но  он  удержался.  К  шестидесяти  годам  благополучно  покинул
фабрику и уединился в  своем  пятистенке.  Летом  пускал  дачников.  Зимой
приторговывал молоком. По вечерам подолгу молился богу, выпрашивая у  него
достаток и благополучие. И в общем-то  был  доволен.  Жизнь  обтекала  его
домик, как река, бурля на перекатах  и  толкаясь  в  берега,  а  Бухвостов
смотрел  на  ее  течение  дальнозоркими  старческими  глазами  и   изредка
вылавливал что-нибудь с поверхности. Чаще  всего  этим  "что-нибудь"  были
деньги. Иногда вещи. Они приносили старику и радость и испуг одновременно.
Потому что  он  боялся,  как  бы  река-жизнь  не  подмыла,  не  опрокинула
домик-пятистенок, а вместе с ним  и  его  самого.  Поэтому  он  сторонился
соседей,  дачников  пускал  с  опаской  и  сторожением,  хотя  всегда  без
прописки. Налоги платил аккуратно. Никогда не хворал. И  надеялся  прожить
так еще лет сорок. Да не тут-то было.
   В эту ночь Бухвостов очнулся в объятиях женщины. Они лежали на  широкой
мягкой постели, стоящей в углу огромного светлого помещения с треугольными
окнами. Посреди зала бил фонтан. Струи воды с мягким журчаньем  падали  на
дно бассейна, окруженного цветами. И так же мягко  журчал  голос  красивой
женщины, обнимавшей Бухвостова.  Она,  приподнявшись  на  локте,  печально
щурила миндалевидные черные глаза на Бухвостова и ласково гладила его щеки
смуглой тонкой рукой, на пальцах  и  запястье  которой  сверкали  камни  и
браслет из золота.
   - Изыди, дьяволица, - заревел старик и сделал  попытку  вывернуться  из
объятий.
   И тут же понял, что женщина эта не слышит его, что ее нет, что все  это
только мерещится ему. И в то же время он ощущал прикосновение руки женщины
и понимал ее слова. Она говорила,  что  ей  не  хочется  отпускать  его  в
плавание. А он ее утешал и ласково погружал пальцы в пышные рыжие волосы.
   Сам Бухвостов ерзал по кровати  и,  стеная,  жаловался  богу,  что  это
наваждение дьявола. А женщина все теснее прижималась  к  нему  и  шептала,
шептала...
   Затем все исчезло. Бухвостов с опаской оглядел комнату и  опустился  на
колени перед иконой. Молитва облегчила его страдания. Но ненадолго.  Через
час им вдруг овладел приступ отчаянной, бесшабашной радости. Он пустился в
пляс. Перед глазами сверкало пламя  костра,  а  рядом  он  видел