, то едва ли он согласится.
   -  Ну,  тогда  я...  Ты  же  сам  говорил,  что  это   поле   действует
избирательно. А я уже испытала однажды...
   - Подожди. Не все сразу. Тут надо подумать.
   - Но ведь опасности-то прямой нет. И мы  уже  знаем,  чего  ожидать.  В
крайнем случае выключим прибор.
   - Нет, Маша, об этом рано говорить.
   - Но ведь ничего страшного со мной тогда не произошло.
   -  Слава  богу.  А  что  будет,  если  вдруг  в  этом  поле   возникнет
какой-нибудь волосатый предок? Он беседовать об эволюции вряд  ли  станет.
Дубиной по голове - и конец эксперименту.
   - Шуточки? - спросила Маша.
   - Шуточки, - согласился Лагутин.  -  Если,  конечно,  бывают  серьезные
шуточки.
   Был адрес, и была квартира с плюшевым диваном,  стеклянной  горкой  под
красное дерево, на полках которой в разных позах  располагались  амурчики,
ангелочки и херувимчики. Здесь были ангелочки, запряженные в  позолоченные
саночки, херувимчики, оседлавшие хрустальные яйца, и амурчики на  каких-то
немыслимых подставках.  В  комнате  пахло  ванилью  и  почему-то  пыльными
мешками.
   На плюшевом диване сидела Нина Михайловна Струмилина,  бодрая  старушка
со щечками-яблочками. Эти щечки  притушили  улыбку  Клеопатры.  А  на  шее
Нефертити выросла бородавка. Комплекс беклемишевского божества  стушевался
под неодолимым влиянием времени. Да и само божество давно забыло  о  своей
бывшей  божественной  сущности.  Украшение  губернских  балов  поблекло  и
полиняло.
   Хозяйка квартиры усадила  Диомидова  в  кресло  на  гнутых  ножках.  Он
поморщился, когда скрипнули пружины. Мелькнула мысль,  что  это  эфемерное
сооружение рухнет от первого прикосновения. Такие кресла он видел только в
музеях. Но там они стояли за барьерами из веревок  и  предназначались  для
обозрения, а отнюдь не для сидения. Здесь  кресло  исполняло  свою  прямую
роль.
   Диомидов не хотел тратить много времени на разговор.  И  он  постарался
направить светскую болтовню Нины Михайловны о погоде, которая уже не та, о
людях, которые уже не такие, о  Москве,  которая  стала  очень  шумной,  в
нужное ему русло. Но сделать это оказалось не  так-то  просто.  Еще  перед
тем, как надавить кнопку звонка,  он  решил  начать  разговор  издалека  и
постепенно  подвести  Струмилину  к  тем  вопросам,  которые   приготовил.
Диомидову хотелось, чтобы старушка сама вспомнила о Беклемишеве. Он  начал
с того,  что  приехал  из  Сосенска.  Зайти  к  Струмилиным  его  попросил
Мухортов. Аптекарь передавал привет Зинаиде Ивановне и небольшую посылочку
с грибами. Диомидов нарочно рассчитал время визита так,  чтобы  прийти  за
час до возвращения Зинаиды Ивановны с работы. Он не назвал себя.  Это  был
разведочный  визит  -  рекогносцировка.  Могли  возникнуть  непредвиденные
осложнения.  Нужен  был  максимум  аккуратности.  Вполне   возможно,   что
Струмилина являлась единственным связующим  звеном  в  цепи  Беклемишев  -
Амазонка - Хенгенау - неизвестный эмиссар. Диомидов не думал, конечно, что
этот  бывший  кумир  Беклемишева  является  винтиком  в  механике  интриги
Хенгенау. Однако осторожность ему казалась необходимой.
   Да, он приехал из Сосенска.  Отличное  место  для  отдыха.  Мухортов  -
прекрасный человек.  Нина  Михайловна,  кажется,  бывала  в  Сосенске.  О,
уроженка. Почему же она променяла  такие  благословенные  края  на  шумную
столицу? Да, да... Это было давно.
   Так начался разговор. Минуты три собеседники вели его стоя. Потом  Нина
Михайловна указала Диомидову на кресло.
   - Зина скоро придет, - сказала она. - Ей будет приятно услышать новости
из ваших уст. Хотя... Сосенск и новости... Это даже как-то странно.
   - Почему же, - возразил Диомидов и  подумал,  что  момент  наступил.  -
Представьте  себе,  незадолго  до  моего  приезда  в  Сосенске   произошло
самоубийство.
   Нина Михайловна замахала руками.
   - Что вы говорите? Какой ужас! Кто же этот несчастный?
   - Некий Беклемишев.
   - Вот как, - на лице Нины Михайловны отразилось  смятение.  -  Неужели?
Сергей Сергеевич?
   - Кажется, его звали так, - сказал Диомидов.
   Нина Михайловна прижала платочек к глазам.
   - Вы его знали? - сочувственно спросил полковник.
   - Он любил меня, - всхлипнула Нина Михайловна.
   - Простите, - вежливо сказал Диомидов. - Я не думал.
   - Что вы, что вы, - торопливо  заговорила  старушка.  -  Это  было  так
давно. Так давно...
   Прикоснувшись к глазам платочком, она сочла,  что  дань  памяти  Сергея
Сергеевича отдана и можно перейти к текущим делам. Она потребовала,  чтобы
Диомидов  немедленно  удовлетворил  ее  взбудораженное   любопытство.   Ей
хотелось знать все о самоубийстве.  Вопросы  посыпались  один  за  другим.
Полковник едва успевал придумывать подходящие к случаю ответы. Он  сказал,
что покойный  не  оставил  никакой  записки,  по  которой  можно  было  бы
составить представление  о  побудительных  причинах  столь  эксцентричного
поступка, развил версию Мухортова об одиночестве и слегка намекнул на  то,
что Сергей Сергеевич якобы говорил Мухортову о  каких-то  неопубликованных
дневниках давнего своего путешествия на Амазонку. Сказал об этом  Диомидов
вскользь, как бы между прочим, но  с  интересом  отметил,  что  Струмилина
согласно кивнула головой.
   "Она что-то знает", - подумал  полковник  и  снова  направил  беседу  к
дневникам, заметив опять же между прочим,  что,  по  слухам,  товарищи  из
Академии наук занялись поисками в архивах, что рукописи Сергея Сергеевича,
возможно, даже увидят свет.
   - Как же, как же, - сочувственно закивала Струмилина. - Они уже были  у
меня. Но я не понимаю... Бедный Серж... Почему он не дождался?
   "Вот оно, - чуть не произнес вслух Диомидов и даже подобрался  весь.  -
Ну, держись, Федька! В этом ванильном  домике,  кажется,  спрятан  ключик.
Подойдет ли он к замку? Появится ли наконец просвет? Судя по всему, ларчик
открывается просто.  Только  кто  бы  мог  догадаться,  что  неразделенная
беклемишевская любовь имеет самое прямое отношение к  следствию.  Ромашов,
дотошно изучавший обстоятельства, сопутствовавшие убийству, не подумал  об
этом. Да и я сам эту историю выпустил из поля зрения и возвратился к  ней,
когда следствие пошло на второй круг. Закономерность это или  ошибка?  Тут
есть о чем поразмыслить. Во всяком случае, урок хороший".
   Эти мысли мелькали у него в голове, пока Струмилина рассказывала о том,
как несколько месяцев назад к  ней  приходил  весьма  корректный  кандидат
наук. Он тогда только что вернулся из экспедиции в  Южную  Америку,  искал
Беклемишева, так как не знал  его  адреса.  Струмилина  помогла  вежливому
кандидату.
   - А вы разве с ним были знакомы? - спросил Диомидов.
   - С ним? - удивилась Нина Михайловна. - Бог мой, первый раз увидела.
   - Как же он вас нашел? Простите за нескромность.
   - О, - оживилась Струмилина. - Это очень любопытно. Серж...  Понимаете,
я ему писала. Сержу... Тогда... Я писала в Асунсьон  и  Рио-де-Жанейро,  в
Консепьон и Каракас. Я написала столько писем. Я умоляла мэров  городов  и
префектов полиции помочь мне найти Сержа... Я хотела сказать ему, что... -
Струмилина снова всхлипнула и вытащила из-за обшлага платочек. -  Сказать,
чтобы он не  уходил,  что  я  все  поняла...  Но  увы,  письма  не  дошли,
затерялись. Некоторые из них почему-то оказались в архивах. Одно из них  и
нашел этот любезный ученый. Он стал интересоваться Беклемишевым. Но прежде
решил разыскать меня. "Нас, - сказал он,  -  очень  волнует  судьба  этого
путешествия".
   - Действительно, - буркнул Диомидов и спохватился, уловив недоумевающий
взгляд Струмилиной. -  Да,  да,  -  поправился  он.  -  Крайне  любопытная
история. Столько лет... И вот поди ж ты... Разыскали...
   Ларчик и в самом деле открывался просто.  Видимо,  Хенгенау,  обнаружив
фамилию Беклемишева на жертвенной плите  храма,  сообразил,  что  возможно
найти какие-нибудь упоминания об  этом  путешественнике  в  многочисленных
архивах тех городов, которые предположительно являлись отправными пунктами
самодеятельной экспедиции. Где-то ему  повезло.  Он  наткнулся  на  письмо
опомнившейся возлюбленной Беклемишева. Эмиссар  Хенгенау  получил  задание
найти Струмилину по имеющемуся на  конверте  адресу.  Или,  если  она  уже
умерла, ее родственников. И через них разузнать о судьбе  Беклемишева.  Но
откуда эмиссару стало известно  о  дневниках  Сергея  Сергеевича?  Как  он
добрался до музея?
   Долго раздумывать над этим полковнику не пришлось. Нина Михайловна,  не
дожидаясь наводящих вопросов, сообщала ему о том, что, не  получив  ответа
на свои письма, вышла замуж и  уехала  из  губернского  города  сначала  в
Сосенск, а потом в Москву.
   - И там я встретила Сержа, - сказала  она.  -  Это  было  уже  накануне
войны. Он шел, задумавшись, помахивая тросточкой.  Он  не  узнал  меня.  Я
подумала: "Серж". Мне, видимо, показалось, что я только  подумала.  Потому
что он услышал. "Нина, - сказал он. - Ты мне снилась в лесу. Но теперь это
уже не имеет значения". Понимаете, он так и сказал: "не имеет значения". И
у него был пустой взгляд. И он все вертел эту тросточку, а у меня в глазах
мелькали какие-то оранжевые круги.


   Потом был чай с клубничным вареньем, от которого тоже  почему-то  пахло
ванилью. Чай сочинила пришедшая с работы Зинаида Ивановна. Крупная женщина
с широким белым лицом, она как-то не гармонировала с ангелочками в  горке.
И они жалобно звякали, когда она проходила мимо стеклянной дверцы к столу,
на котором моментально появилась белая скатерть и чайная посуда.
   Присутствие Диомидова ее не удивило.  Посылка  с  грибами  и  записочка
Мухортова тронули. Известие о смерти Беклемишева впечатления не произвело.
Мама заработала выговор за то, что подвергла гостя томлению.  Разговор  за
столом шел вокруг более  современных  дел.  И  как  Диомидов  ни  старался
вернуть его в прежнее русло, Зинаида  Ивановна  тут  же  ставила  плотины.
Полковник злился и уже подумывал о том, что не пора ли ему  раскрыть  свое
инкогнито и попросту задать несколько вопросов? Теперь, после того, что он
узнал, маскарад был вроде и ни к чему. Сдерживало его только то, что  мать
и дочь могут неожиданно замкнуться.
   "Нет, - решил он. - Это я еще успею".
   И ввернул словцо про "кандидата наук", который, наверное, сейчас  очень
расстроен смертью Беклемишева.
   - Полно вам, - заметила Зинаида Ивановна, похрустывая  печеньем.  -  Он
торопится  диссертацию  кончать.  Знаем  мы  этих   кандидатов.   Огорчен!
Огорчался кот, слизав сливки. Мало показалось.
   - Фи, как грубо, Зиночка! - сказала  мама.  -  Нельзя  так  говорить  о
людях. Что подумает молодой человек?
   Зиночка хмыкнула и бросила лукавый взгляд на Диомидова. А мама  сердито
поджала губы и после некоторого молчания стала развивать свои  взгляды  на
воспитание. В качестве примера она привела какую-то княгиню, которая  даже
в  трудные  годы  военного   коммунизма   умела   сохранять   человеческое
достоинство.
   -  У  нее  не  было  приличной  обуви,  -   сказала   Нина   Михайловна
наставительно. - Она сшила себе чуни из портьер. Но все равно было  видно,
что это княгиня. "Ах, шерочка, - говорила она мне, - цветок, даже  увянув,
останется цветком".
   - Сеном, - сказала Зинаида Ивановна.
   - Что? - не поняла мама.
   - Сеном, говорю, цветочек станет. Или, - хмыкнула Зинаида  Ивановна,  -
силосом. - Мама не удостоила ее ответом и обратилась к Диомидову.
   - Вот и Серж, - сказала она. - Я всегда  считала  Сержа  необыкновенным
человеком. Когда я увидела его отрешенные  глаза,  я  поняла,  что  с  ним
случилось что-то страшное. "Не имеет значения", - сказал  он.  Любовь  для
него уже не имела значения. Это же ужасно, когда любовь уходит.
   Зинаида Ивановна  раскрыла  было  рот,  чтобы  прокомментировать  слова
матери, но та отмахнулась от нее.
   - Не мешай, - сердито попросила она. И пожаловалась. -  Цинизм  молодых
людей бросает меня в дрожь. Они спокойно рассуждают о вещах, которых  надо
стыдиться. И при этом употребляют такие  слова...  Нет,  не  говорите  мне
ничего. Раньше было по-иному. "Нина, - сказал Серж. - Я ухожу. Мне тяжело,
но я должен носить это в себе". - "Что?" - спросила я. Он махнул  рукой...
"Я написал", - сказал он. "Мне?" - спросила  я.  Он  усмехнулся.  "Нет,  -
сказал он. - Я оставил рукопись в музее. Но я, кажется,  сделал  глупость.
Впрочем, это не имеет значения". Мне стало жаль Сержа. Он  выглядел  таким
потерянным. Я взяла его под руку, и мы долго ходили возле Манежа. Серж так
занятно рассказывал про индейцев. Он прожил среди них несколько лет. Ходил
босиком по лесу. Его  кусали  змеи  и  пантеры.  Я  и  сейчас  ужасаюсь...
Босиком... Бр-р...
   - Как княгиня, - вставила Зинаида Ивановна. - Или даже хуже. Портьер  в
лесу не было.
   Нина Михайловна только повела сухоньким плечиком. Диомидов теперь узнал
все и  уже  без  особого  интереса  прислушивался  к  словам  Струмилиной.
Подождав, пока поток воспоминаний иссякнет, он поглядел на часы, притворно
ойкнул и заторопился прощаться. Зинаида Ивановна проводила его до  дверей,
попросила передать привет и благодарность Мухортову.
   - Мама утомила вас, - сказала она, протягивая руку.
   - Ну что вы, - улыбнулся полковник. - Мне было очень  приятно  провести
вечер в вашей семье.
   И подумал, уже отойдя  от  дома,  что  ему  было  бы  вдвойне  приятнее
провести вечер в этой семье несколько раньше,  например,  хотя  бы  в  тот
день, когда к Струмилиным приходил этот липовый "кандидат наук". Но тут уж
ничего не попишешь.
   А что, в  сущности,  дало  ему  посещение  ванильного  домика?  Удалось
пролить свет на дорогу, которой шел не пойманный пока эмиссар. Дорога вела
с берегов Амазонки через квартиру Струмилиных в Сосенск, потом в Москву, к
яме в лесу. Повсюду на  этом  пути  были  расставлены  вехи:  музей,  труп
Беклемишева,  трость,  труп  вора,  Бергсон,   Блинов.   Эти   вехи-звенья
составляли цепь, на конце которой находился Ридашев-Клепиков-Вернер. Он же
"кандидат  наук".  Беклемишевское  дело  обрело  потрясающую  ясность,  за
которой, казалось, чернела пустота. Все как будто было досконально изучено
и обследовано. Но агент Хенгенау по-прежнему оставался призраком,  хотя  о
нем и было известно все или почти все...
   В управлении полковника  дожидался  Ромашов.  Диомидов  поманил  его  в
кабинет, усадил и предложил сигарету. Ромашов мотнул головой.
   - Забыл, - усмехнулся Федор Петрович. -  Ну,  так  чем  порадуете?  Как
поживает первая любовь Петьки Шилова? Настя, что ли?
   - Бегает Настя. По магазинам. Про Петьку не вспоминает и ничего  о  нем
не знает.
   - Да, - протянул полковник.  -  Четыре  сбоку,  значит.  И  наших  нет.
Грустно, одним словом. Надо Беркутову сказать, чтобы с музеем закруглялся.
Ничего мы в музее не найдем. Адресок обнаружился в другом месте.
   Ромашов оживился, снял очки и близоруко уставился на Диомидова,  ожидая
продолжения рассказа. Но тот только махнул рукой.
   - Говорить-то, собственно, нечего, - сказал полковник. - Те следы давно
травой  поросли.  Позарастали,  в  общем,  стежки-дорожки.  Остались  одни
цветочки, как выражалась в свое время некая княгиня,  специализировавшаяся
на индпошиве чуней из портьер. Понятно?
   - Нет.
   - Дело обстоит так... -  И  полковник  красочно  обрисовал  чаепитие  в
ванильном домике, не забыв упомянуть даже о  том,  как  Беклемишев  бродил
босиком среди диких индейцев, змей и пантер.
   - Теперь понятно? - спросил Диомидов. - Кругозор расширился?
   Ромашов повертел очки и водрузил их на нос. Полковник, не глядя,  ткнул
сигаретой в пепельницу, не попал, чертыхнулся и стал мрачно листать  папку
с делом. Потом откинулся в кресле, потянулся и сказал:
   - А может, спать пойдем? У меня дома кот с  утра  не  кормлен.  Мявкает
сейчас, наверное, скотина. Куплю ему сыру. Он сыр  уважает.  А  завтра  на
свежую голову мы с вами кое-чем подзаймемся. Между прочим, вы у Насти этой
интересовались, например, на чем Петька Шилов  спать  любил?  У  меня  вот
диван-кровать в квартире  стоит.  Удобная  штука.  Сейчас  приду,  раскину
бельишко и завалюсь. Приятно после такого денька в подушку  уткнуться.  А?
Вы что-то спросить хотите?
   - Я... я не совсем понимаю...
   - Вы что же? Считаете, что я знаю больше?  Просто  у  нас  нет  другого
выхода. Нет, - подчеркнул полковник. - Петька Шилов - единственный, о  ком
мы знаем, что он не только соприкасался с эмиссаром. Я уверен, был бы  жив
Петька, он нам порассказал бы много интересного. Но он мертв.
   - Я не понимаю, при чем тут кровать, на которой спал Петька?
   - А при том, - сказал полковник. - Нам надо знать о нем все. Чтобы он и
мертвый заговорил.
   - Но мы, кажется, и сейчас знаем все.
   - Это только кажется. Вы с Беркутовым изучили одну сторону  его  жизни.
Вы искали прямые намеки на связь Петьки с агентом. Так ведь?  Кроме  того,
вы не были уверены, что избранный вами  путь  -  единственный,  ведущий  к
цели. Где-то в тайниках души у вас таилась мысль, что Петька  -  случайное
звено в цепи следствия. Признаюсь, я тоже ушел  недалеко  от  вас.  Но  не
огорчайтесь. Никто не может сказать, что это ошибка следствия. Оно  вполне
логично вступает в новый этап. До сих пор мы шли  по  следам  неизвестного
эмиссара. И это закономерно. Мы многого не  знали,  многого  не  понимали.
Теперь  мы  видим,  что  этот  путь  исчерпан.  Эмиссар  затаился,  залег.
Надеяться, что он проявит  себя  каким-нибудь  новым  поступком,  было  бы
глупо. Следовательно, надо искать, пользуясь известными фактами. Вот мы  и
пойдем, но не по следам агента, а чуть-чуть наискось, чтобы пересечь их  в
некой точке. Точка эта - Петька Шилов.  Другой  в  распоряжении  следствия
нет. Понятно теперь? Ну-ка на пробу скажите мне,  в  какой  парикмахерской
предпочитал стричься Петька? Молчите? То-то. Мы обязаны  изучить  все  его
привычки, "хобби", знать, в какой бане он мылся, какую водку любил  и  чем
закусывал...
   - Значит, все сначала? А если?..
   - Никаких "если". Петька жил не в вакууме. И вообще пора спать. Уверен,
что сегодня мне приснится княгиня в чунях верхом на анаконде.  Никогда  не
видел живую анаконду. Говорят, встречаются экземпляры до тридцати  метров.
Не слышали?
   - Слышал, - сказал Ромашов, вставая. - Но не верю.
   - А я верю. Смешно, может быть. Но верю.
   На этом они и  расстались.  Диомидов  пошел  домой  пешком.  А  Ромашов
вскочил в попутный троллейбус. Он был молод и еще не понимал,  почему  это
некоторым людям пешее хождение доставляет удовольствие.



8. ПРИЗРАКИ ОБРЕТАЮТ ПЛОТЬ

   Лагутин нервничал  и  злился.  Прошло  уже  несколько  дней  с  момента
окончания ремонтных работ в его лаборатории,  а  физики,  "оккупировавшие"
ее, мягко, но настойчиво  не  подпускали  ученого  к  памятрону.  Им,  как
выражался лысый руководитель проекта, не все  еще  было  ясно.  С  помощью
целого ряда хитроумных  приспособлений  физики  установили,  что  странное
невидимое нечто возникает в камере, когда напряженность  магнитного  поля,
создаваемого  памятроном,  начинает   превышать   некоторую   определенную
величину.  Если  бы,  скажем,  можно  было  проследить  за  этим   "нечто"
визуально, то оно оказалось бы похожим на ползущую  гусеницу  трехметровой
толщины. Вокруг этой "гусеницы", по-видимому, образовывался ореол из поля,
в  котором  Маша  встретилась  с  фантомами.  Физики  настолько  увлеклись
загадкой, что  и  не  помышляли  уступать  "поле  боя"  биологам.  Лагутин
ругался, жаловался, требовал. Несколько раз он  заговаривал  с  академиком
Кривоколеновым. Но тот только отмахивался.
   - Потерпите, - говорил он. - Пекло создавалось не для вашего брата. Вот
понизим температуру, разберемся, что к чему, тогда милости просим.
   На третий день  стало  ясно,  что  "гусеница"  не  собирается  уползать
далеко. Она как  бы  топталась  на  месте.  Невидимое,  но  ощутимое  тело
пульсировало. Однако за  пределы  камеры,  расш