прочим набором банальностей, снежный  сугроб  -  все
откатилось  в  сторону.  Будто  прямо  из  морозного  звездного  неба  это
донеслось, из глубины космоса - отзвуком какой-то борьбы, о помощи криком.
   Йен Абрахамс замер, стараясь найти, почувствовать, откуда это идет.


   Минули   сутки   после   высадки,   и   положение   экспедиции    стало
катастрофическим. В первые несколько  часов  они  попытались  взять  пробы
почвы - этого самого бетона. И не смогли. Просто  не  удалось  отковырнуть
кусочек, как ни старались. Никакие инструменты не оставляли даже царапины,
и никакие реактивы тоже не действовали. Было похоже на  сон,  но  не  тот,
хороший,  когда  летаешь,  а  дурной,  где,  несмотря  на  опасность,   не
поднимаются руки. Только и  сделали,  что  сфотографировали  повторяющийся
тисненый узор. Однако все понимали: "Лютецию" послали  не  за  тем,  чтоб,
вернувшись, экипаж сообщил в двух словах:  "Синее  небо,  белесая  почва".
Решили, что надо пройти на вездеходе  хотя  бы  километров  двести.  Может
быть, там, за горизонтом, пусть маленькое,  незаметное,  но  все  же  есть
что-то.
   Астрофизика капитан оставил на  корабле.  Спустили  с  помощью  лебедки
танкетку - она называлась "Жук". Фелисьен с Альбером поехали, ориентируясь
по гирокомпасу.
   Бетонная гладкая равнина лежала вокруг. Когда громада  ракеты  скрылась
за горизонтом, опять стало непонятно, двигаются ли. Спидометр показывал 50
км/час,  лязгали  гусеницы,  содрогался  корпус   машины,   но   не   было
уверенности, что они не трясутся просто на месте.
   Оставили позади 70 км, 100... Дальше сделалось как-то невмоготу.  Карне
оставил  танкетку,  они  вылезли,  осмотрелись.  Тишина  была  такая,  что
слышалось собственное шуршащее  дыхание.  Временами  казалось,  будто  они
стоят а комнате, где белесый пол плавно загибается кругом кверху, переходя
на каком-то уровне в синие стены.
   Карне предложил отойти от "Жука", просто чтоб была  перспектива.  Пошли
вперед. Примерно через километр Альбер, более зоркий, воскликнул:
   - Смотри! Видишь?
   Впереди у горизонта темнело пятнышко.  Слава  богу,  хоть  что-то!  Они
быстро прошли еще километра полтора, и Альбер вдруг  остановился.  Губы  у
него побледнели. То, к чему они приближались, было танкеткой.
   Подошли к ней. Альбер рассеянно похлопал ладонью гусеницу.
   - Слушай, ведь не может быть, чтоб мы шли по кругу. Мы шли по прямой.
   - Веселые номера, - Фелисьен закусил губу. - Знаешь, давай сделаем так.
Я буду уходить, а ты  следи  за  мной.  Буду  идти  точно  по  прямой.  По
компасу... Или ты иди.
   Альбер пошагал, часто оглядываясь. Фелисьен с  танкеткой  делались  асе
меньше. Затем в какой-то момент  впереди  точно  по  его  курсу  появилось
пятнышко. Он обернулся, позади уже никого и ничего не было. Как  будто  бы
Фелисьен и вездеход растворились в воздухе. А  пятнышко  впереди  медленно
увеличивалось по мере того, как он приближался  к  нему;  и,  наконец,  он
увидел капитана, опершегося о моторную часть танкетки.
   У Фелисьена были какие-то потухшие глаза.
   - Чертовщина... Следил за тобой,  пока  ты  не  исчез  из  виду.  Потом
оглянулся и увидел точку позади. - Он поднялся. -  Давай  сверим  часы.  Я
пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я -  время,  когда
замечу тебя и "Жука" впереди.
   А солнце так и стояло в зените.
   Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и  пошли  опять  прямо  по
гирокомпасу.
   На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку.  Она
росла не быстро.  Это  был  Фелисьен.  Встретились;  каждый  посмотрел  на
гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились.
   Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал:
   - А где "Жук"?
   Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни  зернышка
на нем.
   Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от  белизны,
от однообразия. Хотелось есть, еще больше - пить. А не было  при  себе  ни
еды, ни воды.
   Фелисьен, подумав, сказал:
   - Попробуем идти дальше, как я шел. "Жук" должен быть где-то на этой же
прямой.  Мне  кажется,  что  ты  шагал  быстрее  меня.  Не  в  том   месте
встретились.
   Пошли. Один километр остался позади, другой... десятый...  Танкетки  не
было, Остановились. Фелисьен вытер пот.
   - Глупо, что не взяли воды, когда уходили от  "Жука".  -  Губы  у  него
опухли и обветрились. - Моя вина.
   Альбер пожал плечами.
   - Кто мог думать... Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут.
   Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко.  Оглянулся,
позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и  темная
точка - Фелисьен - появилась, где раньше была. А та  впереди,  только  что
возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения.  Сделал
шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо - Фелисьен возник справа. Он
подумал: "С ума я схожу, что ли? Как будто два  Фелисьена...  Вероятно,  я
просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и  вошли  а  слой
облаков. - Затем он одернул себя: - Ерунда! Так  нельзя,  надо  бороться".
Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать -  правого  или  левого,  он
простоял минуту, размышляя.  Потом,  плюнув,  пошагал  ни  к  тому,  ни  к
другому, а просто вперед. Шел-шел  и  даже  усмехнулся  злобно,  когда  на
горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье - куда б они
ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются.
   Фелисьен, сидя на земле,  рассматривал  что-то.  В  руке  у  него  была
авторучка.
   - Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет  следов.  И  карандаш  тоже
пробовал... Эта штука ничего не принимает.
   У  Альбера  вдруг  отчаянно  заболела  голова.  Раскалываясь.  Фелисьен
посмотрел на него, затем на часы.
   -  Знаешь,  сколько  времени  прошло  с  тех  пор,  как   мы   выехали?
Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.
   Легли, где стояли. Альбер  глянул  на  лицо  друга,  и  сердце  у  него
забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был  шрам  -  в  детстве
приятель попал стрелой из лука. На левом виске - Альбер  точно  помнил.  А
теперь он был на правом!
   Летчик открыл было рот, затем подумал,  что  лучше  промолчать.  И  так
слишком много чудес. Ну его к дьяволу!
   Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.
   - Слушай.
   - Ну?
   - Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.
   - И что?.. Он и есть с левой.
   - Как? Ведь это же у тебя правая рука.
   - Которая?.. Почему? Это у меня левая.
   - Ну что ты!
   - Естественно, левая. Тут у меня сердце  -  я  его  слышу...  А  вот  у
тебя...
   - Что у меня?
   - Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.
   Пока засыпали  под  палящим  солнцем,  накрыв  головы  куртками,  пилот
подумал,  что  он  одно  время  не  любил  Счастливчика  Карне.  В   школе
космонавтов. Уж слишком гордо тот держался. За ужином  скажешь:  "Передать
тебе сыру?" Он посмотрит: "Сыр?.. Вечером?" И  кажешься  себе  олухом,  не
знающим очевидных вещей.  Или  спросишь;  "Читал  "Стамбульский  экспресс"
Грэма Грина?" И опять: "Грина?.. Кто теперь читает Грина?" Но затем Альбер
понял, что у Карне это было просто  потому,  что  его  считали  выскочкой.
Прорывшимся в космонавты из-за знаменитого отца. И он клин клином вышибал.
После-то они сдружились... А вот теперь умирать вместе.




7. Север ГАНСОВСКИЙ

   Проснулись через четыре часа, как привыкли за время  полета.  Оба  были
уже ослабевшими. Оставили на земле фотоаппарат, пошли и через час пришли к
нему. Снова оставили и пришли через полчаса. Потом через пятнадцать  минут
- просто он исчезал сзади и появлялся впереди. Тогда подняли его, чтоб  не
мучить себя этой неразрешимостью. Было  впечатление,  что  кто-то  из  них
вывернулся наоборот. Во всяком случае, когда  стояли  друг  против  друга,
получалось,  что  левая  против  левой.  Но  было  непонятно,  кто  именно
вывернулся.
   Брели, поддерживая друг друга.
   Только одинаковое белесое и синее было кругом. А танкетка  и  "Лютеция"
совсем исчезли...
   Грянул новый выстрел, Йен Абрахамс даже не услышал его.
   Северное зимнее небо стояло над физиком, и он видел - не там, в черноте
среди звезд, а просто так в сознании - какую-то странную сферу. Стеклянная
прозрачная  масса,  вся  пронизанная   десятками,   сотнями   тоннелей   с
прозрачными стенками. В дальнем краю ее две точки  медленно  двигались,  а
рядом, за стенкой, была третья, неподвижная, побольше. Они все были в этой
прозрачности, в этой массе, как соринки в янтаре. Не понимая,  отчего  это
так, Йен чувствовал, что самое важное для него сейчас на  его  собственная
судьба, а вот это - доберутся ли две маленькие точки до третьей.
   Абрахамс следил за точками. Вот  они  хорошо  свернули,  вот  им  нужно
сделать еще поворот... Вдруг стало тепло, мороз как бы потерял власть  над
ним. Физик ощущал, что никак не может повлиять на движение точек. Ему лишь
хотелось, чтоб те две нашли третью.
   Точки остановились, опять двинулись.
   И в этот момент снега и небо вспыхнули, раскололись,  виденье  исчезло.
Звук выстрела, оглушающе громкий, дошел до него, физику показалось,  будто
он  летит  вверх.  Он  уже  не  чувствовал  своего  тела,  но   поднимался
стремительно, увидел на миг необъятную панораму  расширяющейся  вселенной,
разбегающиеся галактики, светила, планеты вокруг нее, ниточки  межзвездных
трасс, по которым неслись корабли.
   И понял, что это его последняя в жизни мысль.


   - Заира Алиевна ждет вас.
   Секретарь матери, очень модная в бразильской шерстяной кофточке, повела
его к лифту, он  едва  успевал  кивать  знакомым.  На  шестом  этаже  было
спокойнее. Мать в своем кабинете  поднялась  из-за  стола,  маленькая,  но
величественная. Значительно взглянула на него, взяла под руку.
   - Выйдем в холл.
   Они вошли в оранжерею, стали  возле  огромного,  во  всю  стену,  окна.
Александр Воинов подумал, что нужно сказать матери о своих планах.
   - Мама, Тут есть одна девушка. Я хотел бы, чтоб вы позна...
   Заира Дзахова, подняв руку, прервала его:
   - Подожди. - Ей не хотелось мельчить  ситуацию  разговором  о  каких-то
девушках.  Не  так  уж  часто  такое  бывает,  когда   выдающийся   ученый
современности Заира Дзахова беседует со  своим  сыном  -  тоже  выдающимся
современным ученым. - Подожди. Ты знаешь, зачем  здесь,  внизу,  собрались
люди?
   Он вдруг сообразил. О господи, проект "Ясновидение"! Тот, в котором  он
сам принимал участие. Так, значит, это сделано.
   - Знаю. Насколько я понял...
   - Да, ты правильно понял. Но я должна сказать тебе несколько  слов.  Ты
будешь в первом десятке тех, кто войдет  в  камеру  облучения.  Ты  должен
знать, что еще...
   Он с тоской подумал, что ему предстоит выслушать лекцию,  где  будут  и
кумекая сивилла, и островитяне Торресова пролива, и "свертки  времени",  и
Эйнштейн, и всякое-всякое.
   - ...еще халдейская сивилла Сабба...
   - Заира Алиевна! - кудрявая секретарь возникла рядом.
   - Минутку! - мать энергично отмахнулась смуглой рукой.
   - Заира Алиевна, вас к телефону. Париж. Это  относительно  февральского
конгресса.
   - А... Подожди меня здесь, Александр. Я сейчас.
   Она вернулась через четверть часа.
   - Так вот, еще вавилонские мудрецы...
   - Заира Алиевна! - Секретарь опять была рядом.
   - Да?
   - Пришли из финского женского журнала. Насчет того интервью.
   - А... Подожди меня две минуты.
   Он подождал двадцать, затем вместо матери вышла секретарь.
   - Александр  Викторович,  пройдите,  пожалуйста,  на  облучение.  Заира
Алиевне вас потом встретит.
   Он отправился в камеру и  через  полчаса  вышел  побледневший.  Десятки
образов толпились  в  сознании,  но,  оттесняя  другие,  упрямо  выплывало
злобное мужское лицо с маленькими глазками и рядом девичье.
   Дзахова поднялась навстречу ему из кресла.
   - Так вот, я  хотела  тебе  сказать,  мальчик  мой,  что  давняя  мечта
человечества...
   Он посмотрел на нее безумно.
   - Мама? У тебя машина здесь?
   - Здесь... Но мальчик мой...
   - Дай мне сейчас же ключ. Это страшно важно. Извини. Не позже чем через
сорок минут мне нужно быть в гостинице "Украина". Вопрос  жизни  и  смерти
для меня.
   Она машинально вынула из  кармана  ключ,  затем  посмотрела  ему  вслед
разочарованно. Поговорили. Вот так оно и получается всю жизнь: либо у  нее
нет времени, либо теперь у него. Она его, собственно,  и  видела-то  очень
мало за эти двадцать пять лет. С досадой подумалось: "А был ли мальчик?"
   Александр выскочил из гостиничное лифта, как выстрелил себя. Схватил на
столе у дежурной телефонную трубку.
   - Мистер Брейген?.. Это Александр Воинов. Выйдите ко мне. Понимаю,  что
вы заняты, но я должен поговорить с вами сию минуту... Да-да, я здесь,  на
этаже...
   Встревоженно бегающие глазки Брейгена  как-то  не  вязались  с  могучей
уверенной роскошью гостиничной  обстановки.  Как  если  б  он  попал  сюда
незаконно. Александр успел подумать, пока тот приближался, что и  в  самом
деле взлет этого человека  был  случаен.  Сидел  себе  где-то  в  Претории
маленький жучок, шансер на азартных играх, и вдруг судьба сделала  фигурой
в сфере международного шпионажа.
   - Добрый вечер, мистер Воинов. Может быть, мы пройдем ко мне в номер?
   - Не надо. - Ужасно не хотелось идти в номер  к  этому.  К  счастью,  в
"Украине", построенной с размахом, всяких холлов было великое множество. -
Идемте!
   Они  поднялись  по  лестнице  и  оказались  в   просторном   помещении,
облицованном  мрамором  и  яшмой,  которое  раньше  неизвестно  для   чего
предназначалось, а теперь было приспособлено дежурными для своих нужд.
   Александр уже чувствовал, что сделает все быстро.
   - Итак, слушайте, Брейген, Я знаю, чем вы занимались всего минуту назад
и во что вы старались вовлечь мисс Фрону  Мэссон.  И  про  зажигалку  тоже
знаю. (Брови у Брейгена поднялись, челюсть отвисла,  он  набрал  воздуха.)
Молчите! И многое другое мне тоже известно.  Короче  говоря,  вы  сделаете
так: сегодня же попросите, чтоб вам срочно оформили документы на выезд,  и
завтра уберетесь из  нашей  страны.  Это  во-первых.  И  начиная  с  этого
мгновенья, во-вторых, никогда не будете пытаться увидеть  Фрону.  (Брейген
опять набрал воздуха.) Молчите, ни слова!.. Дело в том, что  у  меня  тоже
дар. Пожалуй, посильнее вашего.  Чтобы  вы  в  этом  убедились,  проделаем
сейчас такой опыт. Вы начнете мне возражать, а я буду говорить те же самые
слова. Одновременно. То есть докажу, что вижу будущее и знаю заранее,  что
вы собираетесь произнести и сделать. А поскольку  я  спортсмен  и  у  меня
реакция лучше, мы будем говорить в унисон. Начинайте.
   Брейген выпрямился негодующе.
   - Послушайте, я...
   Но это прозвучало, как дуэт. Потому что Александр сказал то же самое.
   Брейген выпустил воздух, растерянно заглянул в глаза Воинову.
   - Послушайте, если вы думаете...
   И снова это был хор. Два голоса слились в один.
   - Но подождите...
   Унисон.
   - Но одну минуту. Я...
   Тоже хор.
   На лице у Брейгена было отчаяние. Он машинально поправил галстук.
   И  Александр  проделал  то  же  самое.  Одновременно,  без  сотой  доли
опоздания. Как если бы он был отраженьем.
   - Одну минуту, я хочу вам сказать...
   Голоса обоих начали и кончили в полном согласии. И снова тишина.
   - Тогда я пойду и...
   Оба сказали это сразу, оба пошагали к двери, оба попытались взяться  за
ручку и помешали друг другу.
   Брейген закусил губу.
   - Ладно!
   Вдруг шагнул вперед и, подняв руки, попытался  схватить  Александра  за
горло. Но поскольку тот сделал совершенно то  же  самое,  их  руки  просто
столкнулись в воздухе.
   Сиротливая стиральная доска была единственным свидетелем поединка.
   Несколько секунд  они  смотрели  друг  другу  в  глаза,  затем  Брейген
отступил.
   - Послушайте, я все понял. Я согласен.
   Опять это прозвучало в унисон.
   - Ну, что же вы еще хотите?
   Александр усмехнулся и отпустил, наконец, врага.
   - Хорошо. Раз поняли, все в порядке. Значит, завтра вас уже на будет  в
Москве.
   Брейген, вытирая платком лицо, вздохнул:
   - Согласен.
   - А теперь ступайте к себе в номер, позвоните мисс Фроне и попросите ее
выйти в холл. Скажите, что...
   Он не успел договорить, как оба услышали шорох  и  обернулись.  Высокая
бледная девушка стояла в дверях.


   Фелисьен и Альберт все-таки нашли танкетку. До этого они уже  собрались
погибать. Брели шесть часов подряд,  легли,  отдохнули.  Поднялись  потом.
Карне сказал так, без надежды:
   - Пойдем назад. Впереди на этом курсе ничего нет.
   И, повернувшись, увидели на горизонте пятнышко.
   Вездеход так и был, как они его оставили.  Пили  воду,  глядя  друг  на
друга блестящими,  сразу  помолодевшими  глазами.  Ели.  Даже  беспощадная
ровность кругом не казалась такой унылой.
   Включили мотор, поехали назад, к "Лютеции". И  опять  началось  жуткое.
Проехали обратным курсом километров двести пятьдесят, а ракета как  сквозь
землю провалилась.
   Остановили танкетку, Карне сказал:
   - Да... До сих пор мы считали, что, выбираясь в космос, люди встретятся
там  с  необычным  в  категориях  обычного  времени  и  пространства.   Но
оказывается, мы имеем дело с необычными  феноменами  самого  пространства.
Короче говоря, давай попробуем "лимон".
   - "Лимон"? Зачем?
   - Ну, так... Понимаешь, в  этой  пустыне  ничего  не  меняется.  Солнце
неподвижно. Вот эту поверхность ничем не потревожить.  Такое  впечатление,
будто тут нет времени. Но если хоть  кусочек  этого  бетона  оторвать  или
переместить, может быть, что-нибудь произойдет.
   "Лимон" был атомной миной. Их вооружили несколькими на всякий случай.
   - Положим прямо на землю и взорвем.
   Они поставили завод тяжелой желтой мины на десять минут. Девять  ехали;
на десятой соскочили и укрылись за танкеткой.
   - Ну, давай, милая, - сказал Альберт.
   Секунды текли. Осталось пять, четыре, три, две...
   А потом они не сразу поняли, что произошло.  Раздался  рев,  пустыня  и
синее небо вдруг раздернулись, открывая что-то зеленое.
   Двое  почувствовали,  что  проваливаются.  Упали,  поднялись  на  ноги,
огляделись.
   Солнце откатилось к горизонту,  стало  большим,  просвечивающим  сквозь
облака. Вездеход, накренившись, стоял над космонавтами на огромном  камне.
Кругом  был  лес,  похожий  на  земной,  но  только  ранний,  с   хвощами,
сигилляриями, папоротниками. Квакали какие-то существа.
   А километрах в двух высилась над зеленью громада "Лютеции".
   Они подошли, перелезая через поваленные стволы, поднялись по  лестнице.
Было удивительно, что Ришпен не встречает их.
   Астрофизик сидел в радиорубке. Помахал рукой.
   - Видел вас сейчас, ребята. Как вы идете...  Связь  восстановилась.  Но
вот какая штука. Для Земли не было этих двух суток...  Для  них  связь  не
прерывалась. Выходит, мы были как-то втиснуты в мгновенье.
   Карне смотрел на Ришпена. Тот перехватил его взгляд.
   - Я уже видел. У меня седая прядь. Черт знает что я пережил,  пока  вас
не было. Договаривались же на три часа.
   Альберт, отдуваясь, сказал:
   - А ведь у нас топлива не хватит,  чтоб  взлететь.  Истратились.  Будем
ждать теперь советской экспедиции.
   Снаружи начинало смеркаться. Надвигался вечер на Венере.




8. Владимир ГРИГОРЬЕВ

   Питер Брейген в нерешительности остановился. Вроде бы то, что нужно,  -
и дом тот и вывеска та, "Сырье по ценам со скидкой" с подзаголовком  "Союз
помощи слаборазвитым странам".
   Питер вздохнул с облегчением. Фу, наконец-то он  снова  в  местах,  где
деловому человеку можно дышать не жабрами, а в полную силу легких! Где вас
не хватают за ворот только потому,  что  видят  насквозь.  (От  встречи  с
Воиновым у Питера остались самые тревожные ощущения.)
   Питер  похрустел  в  кармане  бумажкой  новенького  банкнота  и  пустил
любовный взгляд по у