но на пользу.
  -- Не темни, не заставляй себя уговаривать. -- Я помахал рукой стоящему
у дороги верблюду и прибавил газу.
  --  Мои  достижения  скромны,  но  многообещающи.  Дай  слово,  что  до
появления статьи в "Вестнике  природы" не разболтаешь.  Слово  друга? Ладно,
верю.  Так  вот.  Тебе  нравятся  опыты  по хирургической  или  ветегативной
генетике?
  -- Смотря когда и для какой святой цели.
  -- Ну,  для какой... Там видно будет... На основе нашей степной ящерицы
я создал устойчивый тип ее трехголового гибрида!
  Не  отрываясь от  дороги  --  здесь  как  раз  начинался  спуск,  --  я
использовал  профессиональный   шоферский  навык  молниеносно  взглянуть  на
пассажира.  Олег  полуотвернулся,  и  по  его позе, по  более,  чем  всегда,
округлившейся щеке я догадался, какой он сейчас напыщенный и гордый.
  -- Наверно,  ждешь аплодисментов? Не просветишь ли  часом, на  кой  ляд
человечеству  твое...  --  Я  смягчил  готовое  сорваться  словцо.  --  Твоя
вегетация?
  -- Величайший научный факт...
  -- Не  вещай, терпеть не  могу вооруженного  любопытства!  Слыхал я  об
одном вашем  мудром  брате, который после опыта выбрасывал собак на помойку,
даже не потрудившись их усыпить.
  --  Это, может, и слишком. Хотя чувствительности на уровне  Лиги защиты
животных я, прости, тоже не понимаю.
  Спорить с Олегом занятие неблагодарное,  в  чужие аргументы он попросту
не вникает.  Сейчас  же,  когда  речь шла о науке,  он  спорил  со мной  как
профессионал с дилетантом --  снисходительно  и  ненастойчиво: что, мол,  ты
понимаешь  в  высоких материях,  деревня?  Я  бы  ни за  что  не  взялся его
переубеждать. Хотелось  скромненько заставить его  задуматься о том,  чем он
занимается каждый день. К чему опрометчиво привык.
  --  Должна  же быть какая-то сверхзадача в твоем эксперименте? В  конце
концов, ведь отчитываешься ты перед кем-то хотя бы за отпущенные деньги?
  -- Это уже в тебе говорит  агроном.  Даже не главный, а так...  рядовой
совхозный. У которого план  в  килограммах  мяса  на  потраченный  килограмм
фуража.  Смешно требовать от  науки задач ближнего  прицела! Никто не  может
предвидеть, что вырастет из доказанного мной факта.
  -- Я  могу. Это, кстати, не  трудно.  Вырастет новый членкор, которому,
вероятно, не хватает нескольких баллов или  как там у вас... И все же,  ради
чего твои опыты? -- настаивал я.
  Олег секунду помолчал.  Но я бы разочаровался  в нем, это был бы просто
не Олег, не найдись он с  ответом.  Если я чему и удивился,  то  неожиданной
примиренческой позиции:
  -- Ты ведешь  себя, как я когда то на заре нашей дружбы, помнишь? Зачем
ссориться?  При нашем-то положении? У  каждого  свои заслуги и своя  работа.
Оставим споры нашим детям.
  О детях очень любят порассуждать те, кто никогда их не имел.
  Упоминание о детях вывело меня из себя. Я едва удержался на нейтральном
тоне:
  --  Погоди,  Олег. Постарайся как-то прочувствовать  то,  что я  скажу.
Иначе мое выступление бесполезно.
  Олег  насторожился. А я тянул, чтоб самому до конца уяснить  то,  о чем
собирался сказать.  Ибо на  этот  счет  нет критериев:  правоту  личности мы
понимаем каждый по-своему. Не  всегда по совести.  Подчас пасуя перед фактом
нечаянно  навязанной  чужой воли.  А  когда действительно нужно  бороться за
человека против него самого,  мы застенчивы и  стеснительны до преступления.
Все  правильно.  Все  так.  И  как ученый  Олег,  безусловно,  прав.  Нельзя
навязывать науке глаза и, дав в руки ножницы, дожидаться нужной безделушки с
веревочки  -- как  в известном аттракционе "Подойди  и отрежь". Бессмысленно
заталкивать науку  в рамки сиюминутной  необходимости и заданности. Побочные
результаты  часто  важнее  искомых. И все-таки  самое страшное  --  холодное
равнодушие и азарт, когда человек со спокойной душой режет и шьет по живому,
любопытствуя,  что  получится... Этакая  современная  биоалхимия  на  уровне
просвещенного  ведовства. Впрочем, слова,  которые я  для  него  приготовил,
остались  во мне: он их все равно  не поймет и не примет. Чтобы понять, Олег
должен  впустить   обыкновенное   человеческое  счастье   в  свой  тщательно
отделанный грот.  Счастье --  даже  ценой разбросанных по  комнатам игрушек,
сверзившейся с буфета корейской вазы и бесстыдно торчащих на батарее детских
штаников...
  --  Я пойму, Олег,  и  даже прощу,  -- волнуясь, сказал  я,  -- если ты
построил  свою  трехголовую образину  ради сказки.  Сознайся, тебе хотелось,
чтоб  у  моей  Алены  и  у  других  ребятишек  резвились  в  клетках  ручные
дракончики?  Правда? Совсем крохотные  и безобидные Змеи Горынычи,  да?  Ну,
скажи, что ты вспомнил о чуде?
  -- Фу, какая пошлость!  -- рассердился  Олег.  -- Мы все помешались  на
чуде, от жажды чуда, в угоду чуду! Ты мне смешон, идеалист несчастный!
  Вдруг  в  зеркале,  при  мерцающем свете приборной  панели,  я  заметил
какое-то движение  на заднем сиденье.  Сова  лежала на спине,  с безжизненно
разбросанными крыльями  и полусогнуто приподнятой вверх когтистой лапой. Вот
она подтянула  крыло, стала опускать лапу... И на  сиденье,  повторяя  общий
контур  ее  позы,  оказалась  девочка  лет  двенадцати,  в  ладном  ситцевом
сарафанчике, в блестящих  туфельках  и странной формы  мотоциклетных  очках.
Девочка, как  прежде  сова, тоже лежала  на  спине,  разбросавшись, неудобно
подогнув тонкую девчоночью ногу. Проследив мой взгляд, девочка  выпрямилась,
быстро  прикрыла  рукой  исцарапанную  коленку,  обтянула сарафан.  Я  успел
уловить  момент, когда  сова,  бледнея,  еще просвечивала  сквозь  не  сразу
сгустившееся человеческое тело: обе фигурки -- девчонки и птицы -- целый миг
существовали   вместе,   будто   на   испорченной   фотографии   с    дважды
экспонированным изображением.
  Я резко  нажал тормоз, ударился  грудью о руль,  но зеркало бесстрастно
отражало сидящую в машине незнакомую девочку.
  -- Сколько времени? -- деловито спросила она.
  Я автоматически взглянул на часы, успел перехватить отчаянное изумление
в  глазах Олега,  даже мысленно поправил: "Надо говорить "который  час?".  И
ответил:
  -- Четверть второго.
  -- Ух ты!  Бабка Стешиха убьет меня  за опоздание! Она отперла  дверцу,
вышла, подняла голову к звездам, сделала шаг к обочине.
  -- Постой, какая Стешиха? Куда ты? -- закричал я, выскакивая следом.
  -- Некогда мне. Потом. Я тут близко! -- возразила девчонка.
  -- Ничего не  понимаю.  Да  кто  же  ты, в  конце  концов?  Она немного
вернулась:
  -- Не время объяснять, успеется.  Ты в следующий раз убирай свет. Очень
больно.
  Она подпрыгнула, раскинула  руки, сжалась.  И,  мгновенно уменьшившись,
взлетела в ночное небо совой. Это было чудо полета. Сова парила по  кругу --
на  недвижных   крыльях,  в   легчайшей  кольчужке  удивительного  оперения,
беззвучно и точно вписанная в ночь подобно Духу Воздуха.
  -- Не бойся, я приду! -- донеслось из темноты.
  Сзади бабахнуло.
  Я  обернулся,  прыгнул, успел  пригнуть  ружье к  земле  до  того,  как
прогремел  новый  выстрел.  В  ногу  что-то ударило,  но  боли я  сгоряча не
почувствовал.
  --  Ты... -- я запнулся. Даже спасительная во всех случаях брань не шла
в голову.
  -- Идиот! Не догадался придержать дверцу!  -- прорычал  Олег. -- Может,
единственный в жизни шанс...
  Я   все  еще  тянул  на   себя   горячие  дымящиеся  стволы.  Тянул   и
прислушивался.  Нигде не было ни  шороха, ни падения, ни стона, ни крика.  А
полет у сов совсем беззвучный.
  Олег швырнул ружье на заднее сиденье и ждал, поставив ногу на ступеньку
и налегая подбородком на открытую дверцу. Я возился со стартером,  машина не
хотела  заводиться.  Видно, подсели аккумуляторы. Я  сплюнул. Хромая, побрел
крутить ручку.
  -- Давай  я,  -- с  готовностью  предложил Олег. На мое  счастье, мотор
завелся.
  -- Ты не сомневайся, я целил в крыло, -- беспокойно пояснил Олег, когда
машина тронулась.
  --  В  руку,  --  машинально  поправил  я,  притормаживая  у  павильона
автобусной остановки.
  Кто-то разбил здесь  лампочку.  Но с  помощью спички в расписании можно
было разобраться.
  -- Ты зачем остановился? -- спросил Олег.
  Я  молчал,  сложив  руки  на  баранке.  Прошла минута, другая. На степь
накатывала предутренняя сырость, заставившая меня  поежиться. Где-то  вверху
рокотал рейсовый самолет Ташкент--Дели.
  Олег понял. Открыл дверцу машины и вышел.
  -- Ружье возьми, -- напомнил я.
  Но он уходил к павильону и не оглянулся.


  27


  00.00.00 Документ3


Феликс Яковлевич Дымов. Букля


  Павлов С.И. Неуловимый  прайд. / Дымов  Ф.Я. Благополучная  планета.  /
Силецкий  А.В. Тем временем где-то...  :  Фантастические повести и рассказы/
Сост. И.О.Игнатьева. -- Худож. С.С.Мосиенко.  Оформл. Е.И.Омининой.  --  М.:
Мол.гвардия, 1988, 384 с. I  5-235-01019-1. с. 166-180.


  1
  О чем подумает нормальный здравомыслящий человек при виде рыжего негра?
Первым  делом,   что  напекло  голову  солнцем,  что   пересидел  вечером  у
телевизора,   до  сих  пор  в  глазах  розовые  голографические  чертики  из
рок-сериала,  что лукавый бармен капнул  в  фирменный безалкогольный напиток
чего-нибудь одурманивающего. Коли  природа обделила  тебя воображением --  а
именно таких набирают в  Международную Вахту Паритета, -- то удовлетворишься
еще более простым предположением: мол, шевелюра у нового напарника крашеная,
и, к  лицу  она  ему  или  не  очень,  тактичнее всего  чужих странностей не
замечать.
  Известно,  однако,  удобное  объяснение  не  обязательно самое  верное.
Второй год  носил "полковник" Занин свое временное представительское звание.
И  хотя звездочки  на погонах в их службе не предусмотрены, да и сами погоны
никогда не  отягощали занинских плеч, и  невооруженным  глазом  было  видно:
явившийся на смену шикарному парню Дику новичок натурален от огненных вихров
над  крутым черным  лбом до мягких  мара-фонок.  Редкое,  можно  сказать  --
невозможное  сочетание  мастей.  И  кто   знает,  не   поставлена  ли  перед
красавчиком задача каким-то образом вывести из себя "восточный сектор"?
  -- Добро пожаловать! Вэлкам! -- на правах старожила приветствовал гостя
советский представитель Вахты. -- Дмитрий Занин.
  -- Кен Лазрап, -- представился американский коллега.
  Синхронные улыбки,  краткое,  но  крепкое -- на  измор  -- рукопожатие,
дозированный наклон  головы.  До  "верительных грамот",  слава человеческому
легкомыслию, не дошло. Почти  одновременно Кен Лазрап преуморительно сморщил
нос,  Дмитрий Занин службицки  выкатил  глаза, и оба облегченно рассмеялись.
Страшнее всего на Вахте нарваться на зануду.
  -- Давно в Паритете? -- спросил Занин.
  -- Пятый год. На вахте впервые.
  Об этом можно не сообщать, это видно по голым шевронам. Чтоб заработать
к ним пальмовую ветвь, надо отдежурить в таком вот бункере два полных срока.
Месяц.  И  еще месяц  после  двухнедельного  перерыва. Тогда  тебе  присвоят
временное  представительское  звание  не  ниже  советника  второго ранга,  в
просторечии подполковник. И легкой тебе  службы,  камрад,  получи  право три
замечательных года  ничего  не  делать шесть  часов  в сутки,  с отпуском за
каждый  месяц  этого  ничегонеделания. Ну, правда,  не великое  удовольствие
высиживать  здесь целую смену,  загнав  внутрь  себя  даже тень страха, даже
квант  паники.  А  поскольку людей с медленной кровью  --  чтоб уж совсем на
зависть рыбам  -- мало, то и охочих сюда не слишком. Да и отбор такой, какой
когда-то космонавтам не снился.
  Условностей на Вахте хоть  отбавляй. Начиная с излишества самой  Вахты.
Ибо что может сделать человек там, где и автоматам  не справиться? Недоверие
к   партнеру  на  заре  разоружения   породило   массу...   как  бы  помягче
выразиться... взаимобесполезных,  зато абсолютно симметричных мер.  По  тому
наивному детскому принципу, который описал  в своем рассказе Михаил Зощенко:
"А если ты, Лелишна, съела конфету, то я еще раз откушу от этого яблока". --
"А если ты,  Минька, опять откусил от яблока,  то  я съем еще одну конфету".
Короче, бдительность и  контрмеры -- вместо  того  чтоб одному отказаться от
своей  очереди  хода,  а  другому  немедленно  ответить  тем  же. Принцип на
принцип. Рано  или поздно,  разумеется, процесс ядерной  разгрузки сдвинулся
все-таки  с  мертвой  точки,  покатился потихоньку  к нулю.  И худо-бедно, с
ограничениями, оговорками и отступлениями  достиг на Земле желанного уровня.
А   вот   в   космосе   заклинило.  "Не  можем  существовать  без   ядерного
оборонительного щита",  -- провозглашает одна  сторона. "Но вы же свой щит и
над  нашими головами вешаете, -- возражает  другая. --  А  ежели рухнет?"  В
общем,  разлад.  Ни дипломатия, ни  здравый смысл,  ни  третейские судьи  --
неприсоединившиеся страны --  не  помогали взаимопониманию. Никто не осуждал
высокие  договаривающиеся  стороны:  вся  история  планеты  --   это  войны,
политический  шантаж, демонстрация военных мускулов. Но народы истосковались
по  мирному  небу.  Надоело дрожать,  надоело бороться за выживание, хочется
выжить. А компромисса нет как нет.
  Пока  вдруг не нашлось поистине соломоново  решение:  замкнуть  системы
сами на себя. Хотите  запустить  ваш щит? Запускайте. А мы к нему, выражаясь
фигурально,  приспособим  ма-ахонький такой  взрыватель.  Начнет звено  щита
падать --  по  злому  умыслу или из-за  неисправности  -- мы, не разбираясь,
провокация  это  или  нападение,  нацелен  удар  на  собственные  города или
предназначен  наши   с  горизонтом  сровнять,  в  ту  же  секунду  тихенько,
аккуратненько,  на безопасном  от  Земли расстоянии  разносим  ваши  ядерные
боеголовки вдребезги. У вас спутники? Прекрасно.  А  у нас  следящие лазеры.
Отклонится бомбочка с заявленной орбиты хоть  на  метр --  тут  ей  и финиш.
Сместится луч лазера хоть  на угловую секунду с  оси слежения -- и кольцевое
отражающее зеркало обратит его вспять, а бомба тут же накроет подконтрольную
территорию. Словом, паритет.  Опасность  поровну. И спокойствие  на  равных.
Одно от другого никуда.
  На первый  взгляд, разумно. На  второй -- тоже. Учредили  Вахту -- семь
чрезвычайных постов в семи точках  Земли. Для надежности. И независимости. А
насчет  личных свойств  вахтенных  --  настроенности  на  принятие  решения,
чувства  ответственности, порога возбудимости и еще ста двадцати  параметров
-- так об этом больше народу заботилось, чем при выборе невесты для чемпиона
породы.  Шутка  ли, защитник нации, часовой Земли! Стопроцентный  американец
против  стопроцентного  русского,  точнее, советского. А чтоб,  мало ли,  не
сговорились против человечества (смешно, вахтенным только аварийные телефоны
доверены!), совмещали их  всего на полсрока.  Поэтому  сегодня Дика заместил
Кен Лазрап. А через две недели кто-то из своих заменит Занина.
  Как и положено победителю  жесткого отбора,  раздумья  не отразились на
занинском  челе.  Дмитрий  сделал  приглашающий жест  рукой.  Мол,  принимай
хозяйство, коллега. И повел Кена вокруг полуовала спаренного пульта. Показал
две одинаковые каюты  с  бытовками, спортивный зал, бассейн.  И снова святая
святых бункера -- спаренный пульт.
  После  обхода  последовал  традиционный  обмен  авторучками.  Отвинтили
колпачки, извлекли стержни, почти не отличимые от обыкновенных "шариков" без
пасты.  Через   эти  импровизированные  соломинки  высосали  на   брудершафт
содержимое авторучек.  Кен в своей пронес виски.  Занин  с  начала дежурства
хранил коньяк с капелькой лимонного сока под мембраной -- на запивку. Трудно
поверить, что начальство с обеих сторон не догадывалось об истинном значении
сувениров.  Но,  спасибо ему,  не вмешивалось.  Чем  достигало  неслыханного
успеха в укреплении доверия. А значит, и в деле паритета.
  Кен оказался во всех отношениях  симпатичным малым, и  время покатилось
быстро. По дисплеям проплывали сбалансированные данные. Один телевизор гнал,
как правило, детективы,  другой -- экзотические танцы. Два  плэйера изливали
похожую музыку.  На  теннисном корте  выигрывали строго поочередно. Ничто не
предвещало   неожиданностей.   Заниным  уже  начало   овладевать  чемоданное
настроение.  Все  чаще  вспоминалась нетерпеливая  дочкина  ладошка в  руке.
Труднее стало  отгонять видение затуманенных  от первых ласк прохладно-серых
Лениных глаз. По временам перед взором явственно проступала стайка моховиков
на  сухой  вересковой  поляне,  отчетливо тянуло  запахом костра  и дымящего
шашлыка.
  В  таком  настроении немудрено пропустить сигнал, который, если честно,
давно уже  все на свете считают невозможным и единственно перед которым, тем
не  менее, заранее содрогаются. Однако Дмитрий не пропустил. Черт его знает,
о чем в этот момент размышлял рыжий негр, но, можно  ручаться,  отреагировал
он не на сигнал, а лишь на внезапную тревогу, источаемую  занинской  спиной.
Да, собственно, сигнала и не было.  Ни звукового. Ни светового. Был какой-то
сбой в  узоре  кривых, прогалы  в  колонке  цифр,  нарушение примелькавшейся
симметрии -- та  микроскопическая фальшь,  которую капельмейстер уловит и  в
стоголосом  слаженном  хоре. И которую  Занин уловил, гуляя  по аппаратной и
глядя не в сторону дисплея, а на пританцовывающего Кена.
  Стиснуло сердце. Бешеные колки натянули нервы.
  За пультом Кен очутился первым, но это не имело значения: в те тридцать
секунд,  которые  положены  компьютеру  на  перепроверки,  вмешаться  в  его
действия  все равно нельзя.  Дмитрий приближался  к  пульту  медленно, точно
прикованный  к ядру.  К земному ядру.  Необъяснимо: с орбиты исчезла одна из
стационарных,  привязанных к местности ядерных бомб. Не взорвалась, не упала
на материк или в  океан,  не ушла  в бесконечный  космос,  а просто-напросто
пропала, испарилась, скрылась в четвертом измерении или  в  черной  дыре. Ни
теплового, ни радиационного следа, ни вспышки излучения -- ничего!
  Ученые  и  военные  в  чудеса  не  верят.  Они  привыкли иметь  дело  с
материальными силами, с вещественными явлениями. То, что произошло, не могло
быть предусмотрено программой Паритета. Во-первых, осиротевший лазер  выйдет
из режима слежения  и примется описывать все расширяющиеся круги, полосуя на
боевой  мощности  любые  попадающиеся  объекты  --  вплоть до  ядерных бомб.
Во-вторых,  утратив одну сдерживающую  единицу, потерпевшая  сторона обязана
ответить на нападение немедленным ударом. Хотя никакого нападения и не было.
  Тем  не  менее,  бомба  пропала.  Пострадал  паритет.  Рушились надежды
человечества.
  Огненно-рыжие букли Кена  стали  дыбом. Словно факел.  Словно комнатный
атомный гриб. Неужели негр за  две  недели ничего не понял? Неужели  думает,
русские специально слямзили с  орбиты их бомбу, чтобы внезапно и  необратимо
добиться   военного  превосходства?  Не  хотел  бы  Дмитрий  быть  на  месте
напарника. Ибо не мог придумать за него никакого хода.  Что бы ни предпринял
сейчас  рыжий  негр,  что  бы  ни удумали  их генералы,  "восточный  сектор"
автоматически опередит  противника на  шаг-два.  Силы  мира  были  настолько
уравновешены,  что лишь чудо могло поколебать  чашу весов.  Чудо в  этот раз
сыграло на  стороне русских... Наверное, сейчас в бешеном темпе  ищут выхода
компьютеры, эфир захлебывается аварийными  сигналами, одни готовятся к концу
света,  другие  молятся,  третьи  сыплют  проклятия.  А в  ком-то, возможно,
взыграла  психология смертника,  рассекречена команда  на подрыв всех  бомб,
запущен часовой механизм ядерной  катастрофы.  Одно неразумное движение -- и
ливни радиации хлынут  на незащищенную Землю. Оказывается, нет ничего проще,
чем уложить в братскую могилу бедное человечество!
  -- Лазрап!  --  Занин  сжал  черное  плечо  Кена  и  почувствовал,  как
отчуждающе затвердели  под  пальцами  мускулы  рыжего  стража Паритета --Без
паники, парень. Ты ж понимаешь... Мы...
  Он махнул рукой. И  латинскими буквами, без шифровки и сокращений выдал
дисплею команду на самоликвидацию лазера.
  Кон