али
девушки.
   - Белый свитер, синяя юбка...
   А рыженькая малышка, продолжая бойко стучать по клавишам перфорирующего
устройства, похожего на швейную ножную машину, пропищала:
   - Да вы ее сразу распознаете! Это ж Берестова, а не кто еще!
   Оказалось, что рыженькая права. Линьков увидел Нину Берестову сразу,
как вошел в коридор, - и сразу понял, что это и есть Нина Берестова, а не
кто еще. Не понадобилось даже замечать, что на ней белый свитер и синяя
юбка. А волосы были, может, и действительно темные, темно-каштановые, что
ли, но они сверкали, отливали золотом, бронзой, черт те чем в лучах
солнца, наискось пересекавших просторный коридор. Девочки, наверное, точно
обрисовали, и Нина была высокая, - но долговязому Линькову она
показалась... ну, точь-в-точь такой, какой следует быть девушке. Линьков
до сих пор как-то не задумывался над тем, существует ли идеал девушки, по
крайней мере для него самого, но сейчас отчетливо понял: да, существует.
   Пока Нина шла навстречу (идеально, опять же, шла - плавно и быстро,
будто летела по воздуху). Линьков успел сообразить, что это открытие он
совершил по меньшей мере несвоевременно.
   Нина приблизилась, глянула на Линькова продолговатыми зелеными глазами,
и он заговорил - почти механически, невыразительно. Представился, сказал,
что хотел бы побеседовать с ней по поводу вчерашнего события. После чего
они уселись на широком подоконнике, и Линьков увидел, что в зеленых глазах
Нины светятся яркие золотые искры.
   Линьков вначале мало что усваивал из разговора с Ниной. Ему пришлось
сделать над собой большое усилие, чтобы как следует включить внимание.
После этого он смог сообразить, уже без дополнительных усилий, что Нина
чем-то очень взволнована и тоже как бы не полностью участвует в
разговоре... Отвечала она спокойно и немногословно, только делала
неожиданные паузы и явно задумывалась о чем-то. Это не было похоже на
страх, на стремление замести следы, но Линьков с каждой минутой яснее
ощущал, что его собеседница очень напряженно раздумывает над чем-то,
связанным со смертью Аркадия Левицкого, что это ее мучает и сбивает с
толку.
   Но Линьков пока не имел намерения подбираться к Нининой тайне. Ему и
без того приходилось нелегко. Во-первых, основные вопросы, которые
следовало задать Нине, были, по мнению Линькова, не слишком-то умны, а к
тому же неделикатны: ведь фактически приходилось выяснять, не думает ли
Нина, что Аркадий Левицкий покончил самоубийством из-за любви к ней.
Во-вторых, Линькову вообще хотелось бы говорить с Ниной совсем не здесь и
совсем не о том. Он с крайним изумлением осознал, что готов был бы
пожертвовать отпуском, заветной мечтой о тихой рыбалке, если б мог
предположить, что Нина... "Да нет, это же идиотизм - предполагать такое!"
- сказал он себе и поторопился закончить разговор. "В отпуск, в отпуск
надо, - думал он, глядя вслед Нине. - А то прямо бредить, брат, начинаешь,
да еще в процессе работы!"
   Он усмехнулся, потряс головой и решительно зашагал по коридору, на ходу
соображая, что же дает информация, полученная от Нины Берестовой. "Она
считает, что Аркадий отнесся к их разрыву спокойно, что он ее не любил, -
это первое. Допустим, хотя допустить это, прямо скажем, трудновато. Второе:
   Левицкий и Стружков оставались в хороших отношениях, никогда не
ссорились, продолжали совместно вести исследования, но все же несколько
отдалились друг от друга - еще бы! Третье: Берестова видела Левицкого
сразу после конца рабочего дня, он выглядел странно и говорил странно -
судя по ее рассказу, действительно странно! Был взволнован, сказал, что
ужасно запутался и что сам во всем виноват. Высказывания довольно
неопределенные, но, в общем, как будто подтверждают версию самоубийства -
Немного, но все же кое-что.
   Поговорим теперь опять со Стружковым - может, он уже оправился от
шока..."
 
 
   Отсутствует глава 2-3 (ј 9).
 
 
   Эдик Коновалов интенсивно мыслит Линьков совместно с Эдиком переворошил
все личные дела эксплуатационников и не нашел ничего подходящего.
   - Этот разве, Ковальчук? - Эдик озабоченно разглядывал фотографию,
приложенную к личному делу Ковальчука П. Н. - Не помню я его в лицо, но по
карточке вроде подходящий, верно? Чернявый и вообще, если вдуматься, на
индуса смахивает.
   - Так он же без усов...- с сомнением сказал Линьков.
   - Труха! Усы отрастить - это в два счета! На работу он когда поступал?
   Больше году назад. И карточка с того периода, значит. Почему я его и не
знаю толком: я-то здесь всего четыре месяца неполных. А если б он через
меня проходил, я бы его обязательно проанализировал. И тогда с ходу вам
определил бы, он или не он. А так, по анкете, он вроде в порядке... - Эдик
сморщил лоб. - Отец - врач, мать - педагог, значит, условия для воспитания
были нормальные плюс, конечно, школа, комсомол.
   Линьков поперхнулся.
   - По-моему, вы не совсем правильно понимаете задачу, - отдышавшись,
сказал он с преувеличенной вежливостью. - На данном этапе мы ищем не
потенциального преступника, а всего лишь человека, который, возможно,
что-то знает о происшествии, а возможно, и ничего не знает. Давайте пока
выясним, как мне Леру найти.
   - Насчет Леры выяснить ничего не составляет. - Эдик порылся в папках. -
Вот она вам, пожалуйста: Семибратова Калерия Николаевна, год рождения...
   смотри-ка, ей уже двадцать четыре, а с виду совсем девчонка, лет на
восемнадцать выглядит...
   - В какой она комнате работает, не знаете? - осведомился Линьков,
поднимаясь.
   Эдик закатил глаза и сморщился, старательно соображая. Линьков с
интересом поглядел на него: то ли Эдик симулирует терзания пленной мысли,
чтобы набить себе цену, то ли процесс мышления на любом уровне протекает у
него болезненно. "Скорее все же второе!" - решил он.
   - Я так думаю, - сказал Эдик, с достоинством перенесший муки, - что она
работает во второй комнате направо.
   Линьков чуть не споткнулся о порог, потому что Эдик вслед ему бодро
провозгласил:
   - Так вы действуйте, а я тут пока дополнительно все проанализирую.
Знаете, в одиночестве мыслится как-то лучше...
   Лера Семибратова была вся какая-то свеженькая, беленькая, чистенькая,
даже будто бы хорошей прохладой от нее веяло, словно от речки в знойный
день, и вообще впечатление она производила очень и очень симпатичное.
Только сообщить-то она мало что могла.
   Да, Аркадия Левицкого она знает... знала. Да, именно она и пригласила
его на Первое мая поехать за город. Ну, просто встретила его незадолго до
праздников, спросила, где он праздники проведет, он ответил, что еще не
думал над этим, вот она и пригласила. Слыхала, что у него в личном вопросе
возникли осложнения, а в таких случаях всегда лучше отвлечься, и они очень
хорошо съездили, и компания была хорошая, все свои ребята и девчата. Нет,
не в том смысле, что все из института, но вообще компания подобралась
вполне подходящая. Кто был из эксплуатационников? Да почти все, кроме тех,
что в отпуске... Галя Смирнова в декретном, Павлик Ковальчук перед самым
праздником поехал в Ялту, скоро уже вернется... А остальные вроде все были.
   Кто из посторонних? Да очень мало. На Раджа Капура?..
   Если вот Раин молодой человек? Он чернявый и с усиками, но, по-моему,
ничего общего... Ну, понимаете, Рая - она работает в парикмахерской, рядом
с институтом, - вон там, на углу Гоголевской, и наши девочки все к ней
причесываться бегают, вот ее и пригласили на праздники. Она вообще-то
симпатичная. А она пришла со своим парнем, ну, элементарно. Зовут его,
кажется, Роберт. Нет, на Раджа Капура он ни чуточни. Да вот, сами
посмотрите, совсем забыла, Петя же нас всех сфотографировал! Вот они. Рая
и ее парень, у дерева стоят, правда, он неудачно получился, в профиль, и
смеется, но все же... Ну да, это Аркадий, а это я, правильно. Почему
Аркадий стоит рядом с Робертом? Ой, да просто случайно!
   Линьков внимательно разглядывал любительскую, впрочем, весьма неплохо
сделанную фотографию. О Роберте действительно трудно судить по фотографии,
зато Рая вышла отчетливо, ее сразу можно будет узнать. У Аркадия Левицкого
улыбка прямо ослепительная и совершенно беззаботная - даже не подумаешь,
что у него какие-то переживания были...
   - А вы не заметили, Левицкий разговарил с этим Робертом? - спросил
Линьков.
   - Да о чем с ним разговаривать, это же совсем пустой парень!
   - А после праздников вы часто встречались с Левицким? - осторожно
спросил Линьков.
   - Нет... то есть он заходил ко мне сюда во время работы, - слегка
покраснев, сказала Лера. - А помимо института, мы не встречались, потому
что он был очень занят, все вечера в лаборатории сидел... Думаете, это он
сочинял сказочки, чтобы от меня отвязаться? - спросила она чуть вызывающе.
- Так ничего подобного, сколько раз и я и другие наши проходили по вечерам
мимо института, столько раз и видели, что он у себя в лаборатории.
   - А больше он ни с кем из ваших не поддерживал отношения? - спросил
Линьков, понимая, что опять поступает бестактно.
   Лера действительно обиделась и покраснела до слез.
   - Вы, значит, думаете, что он ко мне так только, между прочим, мог
заходить?
   - сказала она дрожащим голосом. - А я вот точно знаю, что именно ко мне
он ходил специально!
   "Эх я, кретин! - ругал себя Линьков.- Девушку до слез довел и ничего
толком не узнал. А теперь через нее ничего не добудешь, придется поискать
другой источник информации..."
 
 
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
 
   Наконец я сказал себе, что, сколько ни сиди вот так, никакого толку не
будет, пока все эти гипотезы не проверишь на практике, а между тем надо
работать в темпе, раз уж обещал Линькову все закончить к трем. Но
сосредоточиться мне было невероятно трудно, разговор с Линьковым снова
выбил меня из колен. Я все останавливался, задумывался, глазея то на
подоконник, где всегда стоял на круглом стеклянном подносе графин с водой,
то на диван.
   Странно - ни диван, ни лаборатория вообще не вызывали теперь у меня
острой боли и ужаса, как вчера, только печаль...
   В конце концов я решил сбегать в буфет, проглотить быстренько чашку
кофе. Да и бутерброд, пожалуй, не помешает: я ведь сегодня фактически не
завтракал - не до того было.
   В буфете было пусто. Зина мне улыбнулась и прямо сразу предложила
допить коньяк. Она даже поболтала для наглядности бутылкой - коньяку там и
вправду было на донышке. Я сказал, что, мол, спасибо, но сегодня жара
такая, прямо с утра, и вообще я не пью днем, да еще на работе, а вчера
просто нервы сдали.
   Зина сказала, что это все правильно, таи вот и надо себя вести и что
вообще она уважает людей самостоятельных.
   - Зиночка, слушайте, а Аркадия Левицкого вы тоже угощали коньяком? -
спросил я вдруг, даже не успев додумать этой внезапно мелькнувшей мысли.
   - А как же, - закивала Зина, - угощала! Такой он был тоже расстроенный
в тот день, прямо с лица переменился, в точности как вы вчера. Глазами ни
на кого не глядит, все ему, видать, тошно... Да оно и понятно, чего уж
тут? Ну, выпил он пятьдесят граммов всего, больше никак не хотел. Немножко
вроде повеселел...
   - Когда он заходил к вам, не помните? - спросил я.
   - Да уж к самому концу дня, часа в четыре, что ли...
   Так! Теперь и вовсе, наверно, не разберешься в этом деле. Вряд ли
судебные медики могут так уж точно установить, выпил он спиртное в два
приема, с промежутком около часа, или всего однажды. Вот разве дозу легче
будет определить, тут ведь всего пятьдесят граммов, а для снотворного надо
было бы...
   "Работать, работать, ни о чем другом не думать, не отвлекаться!" -
строго приказал я себе, входя в лабораторию. Но сосредоточиться было
по-прежнему трудно, и я пустил в ход такой трюк - начал оживленно
беседовать не то с собой, не то с хрононамерой и пультом, бормотал вслух,
комментируя свои действия,- это здорово помогает отключать все посторонние
мысли.
   А с нашим великолепным пультом я вообще любил словечком перекинуться.
Мне почему-то всегда казалось, что он при всей своей умопомрачительной
красоте слегка глуповат и нуждается в пояснениях, иначе не сможет
нормально работать. "Сейчас нам с тобой знаешь, что предстоит? - спросил я
его. - Предстоит нам, как это обозначено в журнале, заняться серией
первой, координаты двадцать-двадцать... Ну, конечно, тебе и невдомек, что
двадцать-двадцать - это расстояние в сантиметрах от верхнего правого угла
камеры и что цифры эти обозначают положение, в котором следует поместить
перемещаемый объект. Так вот учти - я тебе это объяснил. Эх, чуть я не
забыл, ведь сначала нужно произвести контрольную проверку! Берем брусок, -
бормотал я, с ожесточением орудуя манипуляторами, и выводим этот
многострадальный брусок на самый центр хронокамеры".
   Брусок плюхнулся на подставку, я убрал манипуляторы, еще раз проверил
поле и включил тумблер автоматического нарастания мощности. Пульт обиженно
и сердито заморгал разноцветными лампочками и тут же затих, успокоился -
это он достиг расчетного напряжения. Стрелки подползли к нужным делениям и
гордо застыли в сознании исполненного долга. Теперь слово за хронокамерой.
"Ах ты, умница, голубушка моя!" - бормотал я, наблюдая, как за ее толстым
стеклом расплывается, исчезает брусок вместе с подставной. Еще миг - ив
камере стало пусто, только призрачное зеленоватое сияние медленно гасло,
уползая в углы стеклянного куба.
   Мы обычно перемещали объект в будущее и задавали ему находиться там
несколько секунд - до минуты. Интересно все-таки было представлять себе,
что в данную минуту этот брусок находится вовсе не в данной минуте, а в
той, которая для меня еще только наступит через десять минут... но вместе
с тем сейчас (то есть, нет, не сейчас, а в том времени, которое "там"
отвечает моему "сейчас") он себе мирно покоится на подставке, и я (не этот
я, что здесь, а тот, который из меня будет через десять минут) смотрю на
него совершенно индифферентным взглядом: мол, видели мы такое, и не раз...
Я даже мог себе представить, о чем он размышляет, этот будущий Стружков Б.
Н"
   который созерцает брусок, посланный самому себе из прошлого. Вовсе не о
том, что на его глазах совершается чудо науки и техники. А о том, сколько
раз он успеет провернуть тот брусок туда-обратно до прихода Линькова.
   "Узкопрагматический тип, этот будущий Стружков Б. H.!" - с сожалением
констатировал я, Стружков сиюминутный.
   Зеленое сияние снова залило камеру и опять, облизывая стекло, начало
расползаться к ее углам, открывая а центре подставку с возлежащим на ней
бруском.
   Только я убрал брусок и подставку из камеры и принялся рассчитывать
программу эксперимента, - откуда ни возьмись появился Линьков. Я посмотрел
на часы - всего 11.40! Линьков перехватил мой взгляд и извиняющимся тоном
сказал, что пока дела свои он закончил раньше, чем предполагал, и что
хотел бы подождать меня здесь, в лаборатории, если, конечно, его
присутствие мне не помешает. Я вежливо сказал: "Ну, что вы!" - но тут же
бросил расчеты и уставился на Линькова немигающим взглядом. Линьков
беспокойно заерзал на стуле и сказал:
   - Я понимаю, вас интересует... вы хотели бы узнать...
   - Именно вот, - подтвердил я.
   - Говорить-то пока нечего, - неохотно сказал Линьков.
   Но я все смотрел на него, как удав на кролика, и Линьков сдался -
выложил мне добытые сведения. Говорить, по-моему, вполне было чего, и я на
ходу пытался распределить новую информацию по клеточкам своей схемы. "Радж
Капур"
   у нас не работает. Значит, либо он вообще тут ни при чем, либо все же
как-то связан с делом. Если это он был с эксплуатационниками на Первое
мая, то скорее всего связан. Если нет, то вряд ли. Все равно, искать его
надо. Лера знает маловато. Но все же и с ней поговорить не мешало бы...
если только Линьков не будет сердиться на меня за такую
самодеятельность... Ну, так или иначе, подожду, пока Линьков не выяснит,
кто там был, "Радж Капур" или нет.
   На снимке его толком не разглядишь: он в профиль стоит, да еще и
смеется.
   Ладно, отложим это дело. Работать надо!
   - Вы тогда займитесь чем-нибудь, - с надсадной деловитостью сказал я
Линькову, - а я постараюсь поскорей...
   Линьков заявил, что занятие он себе найдет и что я могу не слишком
торопиться: время терпит. Потом он начал с озабоченным видом рыться в
своей папке, а я опять мысленно схватил себя за шиворот и потащил к
пульту. Теперь было еще труднее, потому что я старался не бормотать
вслух...
   Брусок лежал, как ему положено, и я с огвращением прикидывал, сколько
раз мне теперь удастся его перебросить туда-обратно. Удивительно узко
мыслит все же этот Стружков, который посылал брусок ко мне десять минут
назад, - не мог он, что ли, сократить дистанцию, ну хотя бы до пяти минут!
Ну, ладно, там, впереди, нас еще один Борис Стружков ждет не дождется, на
часы посматривает.
   Сейчас мы ему окажем услугу, по-родственному. Сейчас мы найдем, где эти
двадцать-двадцать находятся... Так! Теперь мы посмотрим, какое здесь у нас
поле, - хорошее поле, просто замечательное поле, не поле, а прелесть:
   силовые линии так и загибаются!
   Линьков вдруг спросил, прямо над ухом у меня:
   - А что вы меряете?
   Смотри, какой любознательный! Интересно, он хоть понимает, что такое
градиент! А то попробуй объясни... Впрочем, кое-что он явно знает сверх
программы.
   Не переставая вращать ручки манипуляторов, я забормотал:
   - Тут... это... я сейчас помещу эту штучку... вот в это место... да...
в это вот место... Да, а потом я ее устремляю, так сказать, в будущее,
откуда она вернется спустя положенное ей время - Но меня интересует не
этот, сам по себе незаурядный факт, а скорость исчезновения этой штуки по
частям, значит...
   Нет, ну как я ему растолкую, что такое градиент скорости?
   - Вас интересует, стало быть, градиент скорости перехода? - спросил
Линьков, - Сказывается неравномерность поля?
   С табурета я как-то не свалился, но на Линькова посмотрел с
неподдельным восхищением. Ай да прокуратура!
   - Это вы сами догадались или брошюру какую-нибудь изучили? - осторожно
поинтересовался я.
   - Это я сам, но при некоторой помощи государства, - в тон мне ответил
Линьков. - У меня в биографии имеется следующий прискорбный факт: я
закончил три курса физфака.
   - Ничего, ничего, - ободряюще произнес я, - меня можно не стесняться.
За неуспеваемость отчислили?
   - Нет, по болезни, - лаконично сообщил Линьков.
   Шутить ему явно расхотелось. Мне стало стыдно: человек со мной
по-хорошему, а я уж разыгрался, расскакался, как козлик, - бац рогами в
больную печенку!
   Расфамильярничался некстати.
   - Понимаете, Александр Григорьевич, - задушевным тоном сказал я, - поле
в камере неоднородно, это вы правильно указали, поэтому в разных местах
камеры объект уходит во время по-разному. В центре - сразу весь уходит, а
кое-где - по частям. Мы ищем зависимость градиента скорости перехода от
градиента поля, ну и прочих параметров. В пределе хочется, конечно,
добиться равномерного перехода.
   - И вы промеряете градиенты последовательно для всех точек объема
камеры? - удивленно спросил Линьков. - Так это же уйма работы! И сколько
длится одна петля?
   - Сейчас я беру десятиминутную дистанцию.
   - А меньше нельзя? Ну, скажем, пять минут?
   - Меньше можно, только я не сообразил сразу, что серия будет большая,
контрольную проверку сделал на десяти минутах, и режим уже рассчитал,
менять не хочется. А вообще-то чем меньше, тем лучше. И надежность выше, и
ждать меньше приходится. Но очень короткую дистанцию тоже ведь нельзя
давать: не успеешь вовремя извлечь объект из камеры, очистить место.
   - Верно, - задумчиво согласился Линьков. - А больше?
   - Больше - это наше слабое место, - объяснил я. - Удается, правда,
подобрать такие конфигурации и напряженности поля, что петля растягивается
на часы. Но при этом она часто размыкается и без всякого, понимаете,
предупреждения, - нахально возьмет вот и разомкнется. И исчезает брусочек,
инвентарный номер такой-то,