ЦРУ и ФБР!"
   Я переписала это "рекламное объявление" дословно.
   В тщетных ожиданиях прошло  два  месяца,  и  я  уже  начала  постепенно
смиряться с горестной мыслью, что, видимо,  бедная  Урсула  и  злополучный
Петер Гросс так и останутся без вины виноватыми, неотмщенными.
   - Вспомни, Гренер не  раз  говорил:  бывает  гораздо  труднее  доказать
виновность опытного преступника, чем обнаружить его и поймать,  -  пытался
утешить меня муж. - И  сам  он  признавался,  что  из-за  этого  некоторые
преступники преспокойно разгуливают на свободе: комиссар  знает,  что  они
виновны, но доказать  этого  пока  не  может.  А  это  "пока"  ведь  может
растянуться на всю жизнь...  Помнится,  в  "Пестрой  ленте"  Шерлок  Холмс
напоминает: когда  преступление  совершает  врач,  он  опаснее  всех  иных
преступников. Конан Дойль прав и прекрасно показал это, недаром он  считал
"Пеструю ленту" лучшим из  своих  рассказов  о  великом  сыщике.  А  когда
врач-преступник пользуется к тому же опаснейшим  оружием,  не  оставляющим
никаких улик, он становится еще неуязвимей.
   Разве такие утешения меня успокаивали?
   И я не могу передать, что пережила, когда вдруг  в  один  прекраснейший
день зазвонил телефон, я сняла трубку и услышала веселый  голос  комиссара
Гренера:
   - Здравствуйте, дорогая Клодина. Мы так давно не виделись, я соскучился
по вас. Вы не хотели бы пригласить бедного старого холостяка поужинать?
   - Приезжайте сегодня! - закричала я. - Хотя сегодня я ничего  не  успею
приготовить. И Морис, видимо, вернется  поздно,  сказал,  что  задержится.
Завтра!
   - Чудесно. До завтра, - засмеялся он.


   Можете  представить,  какой  ужин  я  приготовила:   устрицы,   суп   с
фрикадельками из гусиной печенки, форель, шампиньоны  в  сметане,  жареные
цыплята. Правда, я так волновалась, что немножко  пересушила  цыплят,  они
даже чуть не подгорели, но Морис и Гренер дружно отрицали это.
   Сегодня у меня уже не было терпения ждать, и  я,  как  только  сели  за
стол, потребовала:
   - Не мучайте меня, Жан-Поль! Можете не начинать рассказывать,  пока  не
утолите первый голод. Скажи мне только одно: есть справедливость на свете?
   - Есть, Клодина. Все-таки есть.
   - Вы поймали его?
   - Они оба сидят у меня на Казарменной и, думаю, не отвертятся.
   Выпив чудесного игристого "Невшателя", который где-то раздобыл Морис, и
наскоро закусив, комиссар наконец стал рассказывать о сложнейшей, поистине
виртуозной работе, какую ему пришлось проделать за эти два  месяца,  чтобы
уличить преступников.
   - Спешить было никак нельзя, чтобы их не  спугнуть.  И  начинать  охоту
следовало не с Федершпиля. Тот был слишком  хитер  и  хорошо  застрахован.
Попытаться пробить его защиту можно было только через  Альфреда  Бромбаха.
Тот ведь знал, как руками Урсулы для него добывали наследство, и не  забыл
об этом: он-то под гипнозом вряд ли побывал.
   Оказывается, Бромбах действительно переехал на Лазурный берег, в  Веве,
где приобрел роскошную виллу с парком по соседству с домом Чарли  Чаплина.
Конечно, он хотел убраться подальше от своего сообщника  или  хотя  бы  из
Цюриха, где все ему напоминало о совершенном злодействе. Хорошо еще, он не
переменил подданства и вообще не уехал куда-нибудь за границу.
   Комиссар Гренер поехал в  Веве  и  разработал  с  друзьями  из  местной
полиции хитрый план для разоблачения Бромбаха.
   - Нужно было сразу ошеломить Бромбаха, так насесть на  него,  чтобы  он
дрогнул, хоть чем-то выдал себя и дал нам ниточку, ухватившись за  которую
удалось бы распутывать клубок дальше. Пока ведь никаких улик против него у
меня не было. В этом и заключалась главная  трудность.  Нам  нередко  ведь
приходится начинать разоблачать преступника,  блефуя,  не  имея  серьезных
доказательств  его  вины,  но  делая  вид,  будто  мы   ими   располагаем.
Разумеется, уже при первом допросе опытному следователю  сразу  становится
ясно, замешан человек в преступлении, в каком его обвиняют, или совесть  у
него чиста. Но ведь этого мало. Надо заставить  преступника  сознаться,  а
потом уже, исходя из  его  показаний,  подкрепить  его  признание  другими
доказательствами. Как говорит пословица: "Мало целиться - попасть  нужно".
Я не сомневался, что Бромбах замешан в убийстве тетки. Но я  даже  не  был
уверен, знает ли он Федершпиля по фамилии и в лицо. Возможно,  тот  вел  с
ним переговоры в гриме или вообще через кого-то. Но хоть  раз  они  должны
были встретиться: в момент передачи денег за  убийство  старухи.  Вряд  ли
Бромбах просто перевел их на счет Федершпиля  в  банке.  Тогда  по  номеру
счета можно было бы при желании найти Федершпиля, а тот, конечно, старался
остаться для Бромбаха  совершенно  неизвестным.  Так  что  вряд  ли  он  и
привлекал еще кого-нибудь для передачи денег, взял их у Бромбаха  сам,  из
рук в руки, но так, чтобы тот его потом не мог опознать.
   Я слушала, и  мне  вспоминались  хитроумно  закрученные  сюжеты  всяких
читаных детективных романов. В самом деле, нелегкая  задача  стояла  перед
комиссаром Гренером. Но он сумел ее разрешить.
   - Мы вызвали его на допрос, посадили под прожектора, хотя я не любитель
таких приемов, и сразу ударили,  как  ледорубом,  по  голове.  Следователь
заявил,  что  открылись  новые   обстоятельства   и   его   привлекают   к
ответственности за соучастие  в  убийстве  своей  тетки.  А  я  с  другими
коллегами не только внимательно наблюдал  за  реакцией  Бромбаха,  мы  еще
записывали  весь  допрос  и   снимали   крупным   планом   его   лицо   на
видеомагнитофон. Конечно, он сразу выдал себя, не сумел скрыть испуга.  Но
это была еще не улика. Он, разумеется, начал все  отрицать,  ссылаться  на
свое алиби.
   Я хотела подложить комиссару на тарелку  еще  форели,  но  боялась  его
прервать.
   - Тогда я сказал, что его главный сообщник и Урсула  в  свое  время  не
поделили полученные от него деньги, перессорились. Урсула,  дескать,  была
тоже убита, но успела оставить  подробную  исповедь,  она  и  помогла  нам
теперь разоблачить их сговор и преступление.  Не  смотрите  так  на  меня,
Клодина, - засмеялся комиссар, - я прекрасно знаю, что Урсула  не  была  с
ними ни в каком сговоре. Но  ведь  Бромбах-то  наверняка  этого  не  знал,
Федершпиль  ему  не  докладывал,  что  внушит  Урсуле  впрыснуть   старухе
смертельную дозу морфина. Так что Бромбах почти наверняка, предполагал  я,
считал  Урсулу  соучастницей  преступления,  только  оно  было  так  ловко
продумано,  что  ей  удалось  уйти  от  ответственности.  А  изобразив  ее
самоубийство убийством, я еще больше утвердил его теперь в этой  мысли.  И
он заметался! - торжествующе  сказал  комиссар,  жадно  отпивая  несколько
глотков вина. - Пытался все  отрицать,  закатывал  истерики,  кричал,  что
привлечет нас всех к суду за оговор и  насилие  над  ним.  Показывали  ему
крупные  фотографии  Федершпиля  -  сначала  в  его  обычном  виде,  потом
загримированного ретушерами: то с усами, то  с  бородой  одной  формы,  то
другой, то лысого, какой он в жизни, то в различных париках, то  в  шляпах
разных  фасонов.  И  все  время  внимательно  наблюдали  за  Бромбахом   и
записывали его ответы и реакцию на видеомагнитофон.
   Комиссар покачал головой и засмеялся, видимо вспоминая все это.
   Я тоже живо представляла, как они час  за  часом,  сменяя  друг  друга,
допрашивают Бромбаха, а тот корчится в свете направленных прямо ему в лицо
слепящих ламп. Сколько подобных сцен я видела в детективных фильмах!
   - Но, как я и опасался, Федершпиль принял все меры, чтобы  Бромбах  его
потом не опознал, - продолжал, снова став серьезным, Гренер. - Ни один его
портрет не произвел на Бромбаха особого впечатления, хотя некоторые  вроде
ему кого-то смутно напоминали. Потом уже, когда он стал обо всем  подробно
рассказывать, выяснилось, что Федершпиль беседовал с ним всегда в полутьме
и не только был с привязной бородой, но и в маске, и к  тому  же  старался
держаться спиной к Бромбаху, так что тот и  не  мог  его  опознать.  Но  я
предвидел это и приготовил Бромбаху хороший сюрприз, - хитро прищурившись,
сказал комиссар. - Уж голос-то Федершпиля,  подумал  я,  он  хоть  однажды
слышал и, возможно, припомнит, узнает его? И  я  прихватил  о  собой  этот
голос.
   - Подслушивали его телефонные разговоры и записали на пленку? - спросил
Морис с явным неодобрением.
   Комиссар кивнул и добавил, словно не замечая его тона:
   - Не только телефонные разговоры. Я решил привлечь на помощь Гаузнера с
его ищейками. Ведь они тоже пострадали. Парни они ловкие, аппаратура у них
фантастическая, вот они и установили во всех уголках квартиры  Федершпиля,
вплоть до самых интимных, потайные миниатюрные микрофончики,  передававшие
все разговоры на магнитофон. Какая техника! Эту  бы  выдумку  использовать
только для добрых дел! -  Комиссар  сокрушенно  покачал  головой.  -  Один
микрофон,  вы  не  поверите,  был  искусно  сделан  в  виде  дохлой  мухи,
валявшейся в пыли на шкафу! Специально подобрали: уж  он-то  наверняка  не
привлек бы внимания хозяина, потому что в квартире у  Федершпиля  довольно
запущено и грязновато. И  магнитофон  применили  новейший:  ради  экономии
пленки сам включался автоматически только при звуках голосов, а порой даже
лишь при произнесении определенных слов - скажем: "Спите  спокойно,  спите
крепко..."
   - Вы записали, как он делает преступное внушение? - недоверчиво спросил
Морис.
   Гренер с довольным видом кивнул.
   - Кому?
   - А помните другого инженера, химика? Ему Гросс рекомендовал Федершпиля
как прекрасного излечителя от запоя?
   - И Федершпиль стад обрабатывать и его? Вот наглец!
   - Он же был уверен, что уличить  его  невозможно.  К  тому  же  аппетит
приходит во время еды. Но тут он и попался, могу продемонстрировать.
   Комиссар встал, вышел в прихожую и тут же вернулся, неся  свой  старый,
потертый и разбухший портфель. Он  порылся  в  нем  и  достал  портативный
магнитофон. Поставив магнитофон на стол, комиссар заложил  в  него  нужную
кассету.
   - Я велел, разумеется, выбрать для вас самые выразительные куски. А  то
у нас километры пленки, - пояснил он, включая магнитофон.
   Громкий шорох, потрескивание, вроде что-то звякает, шуршит, звук шагов,
потом властно-вкрадчивый голос:
   - У вас в лаборатории в любую минуту может случиться пожар.  Тогда  все
чертежи погибнут. Вы должны  снять  копию  этой  технологической  схемы  и
спрятать ее в надежном  месте.  Вы  не  будете  перерисовывать  копию.  Вы
внимательно посмотрите на чертеж, хорошо запомните  все  детали  и,  придя
домой, вычертите точную копию по памяти. Ведь у вас хорошая память?
   - Да, у меня хорошая память, - уныло подтвердил чей-то покорный, вялый,
какой-то неживой голос.
   - Она станет еще лучше. Вы  прекрасно  запомните  все  малейшие  детали
чертежа и сделаете дома его точную копию по памяти. А  потом  вы  положите
чертеж в пакет и пошлете его по адресу...
   Голос вдруг оборвался.
   - Адрес был  назван  -  номер  ящика,  абонированного  на  почтамте,  -
торопливо пояснил Гренер. - Но из этой копии его пришлось вырезать.
   Мы с мужем понимающе кивнули. А вкрадчивый голос уже продолжал  внушать
дальше:
   - Вы отправите копию ваших чертежей по этому адресу. Это самое надежное
место, чтобы сохранить их на случай пожара...
   В этом месте раздалось какое-то громкое позвякивание, даже  заглушившее
некоторые слова. Я поморщилась и вопросительно посмотрела на комиссара.
   - Это скрипят пружины дивана. Пациент повернулся на бок, -  пояснил  он
и, засмеявшись, добавил: - Самое пикантное: пружины эти  служили  антенной
для нашей аппаратуры.
   Мы посмеялись и стали внимательно слушать снова:
   - Спите спокойно, крепко... Когда вы проснетесь, вы  не  будете  ничего
помнить о том, что я вам внушал во сне. Но точно через неделю вы выполните
то, что я вам сказал, и сохраните копию чертежей от пожара. Вы  не  будете
ничего помнить об этом и никогда не позволите себя гипнотизировать  никому
другому, кроме меня.
   Шорох  и  легкое  потрескивание.   Комиссар   выключил   магнитофон   и
торжествующе спросил:
   - Ну, какова пленочка?
   - Изумительно! - воскликнула я. - Но как  же  он  решился  дать  адрес,
номер своего почтового ящика? Вы устроили там  засаду  и  схватили  его  с
поличным?
   - Он не так глуп, - покачал головой комиссар. - Это вовсе не его  ящик.
Этот ящик абонирует одна почтенная фармацевтическая фирма. И, если  бы  мы
их  спросили,  кто  прислал  им  секретный  чертеж  технологической  схемы
конкурирующей фирмы, они бы только  выразили  изумление,  причем  даже  не
очень наигранное. Ведь они в самом деле бы не знали, кто им  сделал  такой
щедрый подарок, какой доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным.
   - Ловко! - покачал головой Морис.
   - И уж ни за что бы они не открыли, на чей счет  в  каком  банке  и  за
какие услуги перевели бы  некую,  наверняка  крупную  сумму,  -  продолжал
Гренер. - Такие тайны промышленники хранят свято. Так  что  тут  все  было
продумано точно.  Никаких  тайников,  как  я  сначала  предполагал,  возле
которого бы в самом деле, прослушав такую пленочку,  можно  было  устроить
засаду. И само задание уже составлено умнее: химик  не  стал  бы  выносить
никаких  чертежей,  как  Гросс,  так  что  поймать  его  было  практически
немыслимо. Он просто запомнил бы  их,  а  дома  начертил  по  памяти.  Это
возможно? - спросил комиссар у Мориса.
   -  Вполне.  Гипнотическое  внушение  необыкновенно  обостряет   память.
Известен случай, когда  один  каменщик  под  гипнозом  припомнил  малейшую
щербинку каждого кирпича в стенке,  которую  сложил  тридцать  лет  назад.
Стена сохранилась, проверили; он запомнил все точно.  Подобные  опыты  под
гипнозом, кстати, заставляют думать, что мы  запоминаем  практически  все,
что попадает на  протяжении  жизни  в  поле  нашего  внимания,  только,  к
сожалению, не можем это припомнить по желанию. Но гипноз позволяет оживить
самые давние воспоминания.
   - Вот видите... Значит,  мы  правильно  сделали,  что  поспешили  этого
химика задержать. Он, разумеется, возмущался, не мог понять,  за  что  его
арестовали, даже подал на меня жалобу. Мы его выпустили, но его фирма тоже
приняла меры: кажется, уже изменили для страховки  технологическую  схему,
химика перевели в другой отдел и, вероятно, под первым  удобным  предлогом
вообще уволят. А мы  поскорее  всеми  правдами  и  неправдами  постарались
получить у прокурора ордер на арест Федершпиля. Его нельзя оставлять ни на
час на свободе. Он противник весьма серьезный, убеждаюсь в этом все больше
и больше. Видите,  как  быстро  он  прогрессирует?  Начал  грубовато  -  с
убийства, а потом понял, что куда выгоднее да и безопаснее воровать чужими
руками промышленные секреты и перепродавать  их  конкурирующим  фирмам.  И
методы свои все совершенствует: уже никаких бумажек, решительно без всяких
улик.
   - Да, а вы заметили, как и от любых попыток проверить  под  гипнозом  у
его  жертв,  не  внушали  ли  им  что-нибудь  подозрительное,  он  надежно
застраховался? - сказал Морис. - Обратили внимание на  то  место,  где  он
запрещает  усыпленному   химику   давать   себя   потом   гипнотизировать,
кому-нибудь Другому? Такой запрет будет весьма действенным и прочным.
   - Конечно! - воскликнул Гренер. - Как не заметить? Я нарочно оставил  в
копии это местечко, дал вам его послушать. Эта пленочка - просто клад.  Но
я вижу, наш уважаемый профессор что-то морщится...
   - Не буду скрывать, мне не очень по душе, что добывали вы  ее  теми  же
нечистыми  методами,  как  и  промышленные  гангстеры.  Завтра  вы  и  мои
разговоры подслушивать станете?
   - Морис! - укоризненно сказала я.
   - Согласен, это не очень этично, - кивнул Гренер. - Но  что  поделаешь,
мы пользуемся иногда такими методами. А в данном случае ведь и не мы сами,
а частные сыщики, ловцы промышленных шпионов. Так что  даже  наша  совесть
чиста. Хотя, пожалуй,  ради  такого  случая  можно  и  совесть  немножечко
замарать, я так считаю.
   - А я думаю, не бывает цели, ради которой  можно  замарать  совесть,  -
сердито сказал Морис.
   - Браво! - похлопал  в  ладоши  комиссар  и  подчеркнуто  торжественно,
нараспев продекламировал: - "Любил бы меньше я  тебя,  коль  не  любил  бы
чести". Шекспир. Еще не забыл со школьных лет. Высокая поэзия, благородные
чувства. Но есть операции, которые нельзя проводить, не запачкав рук.
   - Надевайте перчатки, - буркнул Морис.
   - На душу тоже? Таких перчаток,  к  сожалению,  пока  не  придумали,  -
вздохнул Гренер.
   - Подложить вам еще грибов? - поспешно спросила я  комиссара,  стремясь
разрядить накалявшуюся атмосферу,
   - Нет, спасибо, Клодина. Они слишком вкусны. Вы окончательно  испортите
мне фигуру, - пошутил он и тут  же,  погрустнев,  устало  добавил,  убирая
магнитофон: - А может, вы и правы, Морис, и  зря  я  все  это  затевал,  -
добавил он, убирая магнитофон в портфель. - Ведь по  существующим  законам
такая запись уликой служить не может. Ее всегда можно подмонтировать,  как
тебе нужно. Но для опознания преступника по голосу она вполне пригодна.  А
голос,  установили,  как  вы  знаете,  ученые  мужи,  так   же   по-своему
неповторим, как  и  отпечатки  пальцев.  Под  этим  предлогом  мы  включим
пленочку на суде, и она произведет нужное впечатление, будьте спокойны.
   - Я все более убеждаюсь, Жан-Поль, что вы избрали не  ту  профессию,  -
сказал Морис. - В вас пропадает незаурядный психолог.
   - Почему пропадает? - вступилась я. - Как будто для ловли  преступников
глубокое знание психологии не нужно.
   - Благодарю вас, Клодина, - комиссар взял мою руку и приложился  к  ней
колючими усами.
   - Но рассказывайте  дальше,  -  попросила  я.  -  Как  же  вам  удалось
припереть к стенке Бромбаха?
   - Да, я несколько забежал вперед. Хотя мы и записали много  интересного
в квартире Федершпиля, достаточной уликой все это, к сожалению, как я  уже
сказал, служить не могло. Но мы выбрали и смонтировали из этих  разговоров
несколько фраз, какие  примерно  мог  в  свое  время  говорить  Федершпиль
Бромбаху, предлагая убить его тетушку. "Не забудьте  принести  деньги.  Вы
должны уехать на это время..." - и прочее в том же духе. И вот  я  включил
погромче эту пленочку Бромбаху, грозно спросив: "Узнаете голос?"  Конечно,
он его узнал, подумал, будто мы записали их беседы прямо с поличным, и это
его доконало. Мы еще поднажали, напоминая,  будто  сообщник  уже  во  всем
сознался и запирательство лишь отягчит его вину, ну все как в  детективах,
какие любит читать Клодина. И он заговорил.
   Комиссар отодвинул от  себя  тарелку,  поблагодарил  меня  восторженным
взглядом и красноречивой  мимикой,  вытер  губы  салфеткой  и  мечтательно
проговорил:
   - Эх, теперь закурить бы...
   - Ну что вы, - поспешно сказала я. - Вы уже совсем  отвыкли,  Жан-Поль,
вон даже трубочку бросили, не носите с собой.
   - Да, повзрослел. Обхожусь без пустышки, - вздохнул он.
   - Что же рассказал Бромбах? - спросил Морис.
   -  Все  выложил  подробно:  как  позвонил  ему  однажды  неизвестный  и
предложил встретиться и побеседовать о  "состоянии  здоровья  его  тетки".
Бромбах уже устал ждать наследства, был готов на все и согласился  сначала
якобы из чистого любопытства, как пытался  нас  уверить.  Встретились  они
вечером за городом. Федершпиль, как я уже упоминал,  не  только  тщательно
загримировался, но и все время разговаривал, стоя к  Бромбаху  спиной.  Он
предложил ему за сто тысяч франков ускорить получение наследства.  Бромбах
повел разговор в игривом тоне, стараясь показать, будто не  принимает  все
это всерьез. Дескать, откуда я возьму такие деньги и где гарантия, что  на
него не падут  какие-нибудь  подозрения  и  тогда  он  станет  не  богатым
наследником, а каторжником...  Но  Федершпиль  все  ему  разъяснил  весьма
деловито: что он должен уехать на некоторое время  за