ни стали мне  совершенно  ясны.  Тревожат
они, как заноза в душе, нет-нет да и напоминают о себе. А это дело как раз
такое...


   Прошло полтора года. Мы уже начали постепенно забывать бедняжку  Урсулу
и всю эту ужасную историю. Первое время о ней еще напоминало имя  Альфреда
Бромбаха и его фотографии, часто мелькавшие в разделах спорта  и  светской
хроники  "Нойе  цюрихер  цейтунг".  Получив  наследство,  он   наслаждался
свалившимся на него богатством, жил на широкую ногу, участвовал  в  гонках
на  каких-то  удивительных  автомашинах,  сделанных  по  его  специальному
заказу, получал призы,  устраивал  приемы  и  празднества.  Ему-то  крепко
повезло, не то что бедняжке Урсуле.
   Но вскоре Бромбах  исчез  с  цюрихского  горизонта,  кажется,  переехал
куда-то, и все стало окончательно забываться.
   И когда однажды Морису позвонил комиссар Гренер и сказал, что хотел  бы
навестить его и кое о чем посоветоваться, я и представить себе  не  могла,
что  вся  эта  трагическая  история  вдруг  приобретет  совершенно  новый,
неожиданный оборот.
   Мы пригласили Гренера к ужину, и, зная, как он любит вкусно  поесть,  я
постаралась, чтобы комиссар не разочаровался:  раздобыла  раков,  отличной
лососины, превосходный редис,  свежие  огурцы  и  помидоры,  чем  особенно
приятно  полакомиться  зимой,  приготовила   мясо   по-милански,   любимое
Гренером.
   Увидев все это на столе, он молитвенно сложил руки  и  возвел  глаза  к
потолку.
   Мы ели, пили,  разговаривали  о  всяких  пустяках,  но  то  муж,  то  я
вопрошающе поглядывали на гостя. Нас обоих интересовало, о чем же он хотел
посоветоваться. А Жан-Поль словно нарочно не спешил, наслаждаясь  паштетом
из  гусиной  печенки,  запивая  его  нойенбургским  красным  вином  и  все
похваливая.
   Наконец он достал из кармана трубку.
   Мы с мужем удивленно смотрели на него.
   - Почему вы  изменили  своим  "бананос"?  -  спросил  Морис.  -  Решили
подражать комиссару Мегрэ?
   - Я вообще бросил курить, - мрачно ответил Гренер.
   - Какой вы молодец! - обрадовалась я. - Дайте  я  вас  поцелую.  Как  я
ненавидела эти ваши ужасные сигары.
   - Я это знал, - меланхолически кивнул комиссар, явно не разделяя  моего
восторга.
   Трубку он табаком не набил и не  закурил,  просто  стал  посасывать  ее
пустую и произнес, обращаясь к Морису:
   - Дорогой мой профессор и консультант, хочу посоветоваться  с  вами  по
одному темному дельцу. На одном из  заводов  электротехнического  концерна
"Эрлиф" произошел довольно странный случай. Есть  у  них  инженер,  очень,
говорят, талантливый, некий Петер Гросс. Работает  у  них  давно,  был  на
хорошем счету, они ему полностью доверяли. И вдруг  поймали  этого  самого
Гросса в тот момент, когда  он  пытался  выкрасть  какие-то  очень  важные
секретные чертежи и образец продукции. Что они там делают, даже мне толком
не  сказали.  Электроника.  А  вы  знаете,  какая  сейчас  идет  охота  за
промышленными секретами и как их оберегают. Многие фирмы, в  том  числе  и
"Эрлиф", завели форменные собственные полицейские подразделения для борьбы
с промышленными шпионами, агентами  конкурентов.  И  оснащены  эти  отряды
всякой новейшей техникой и оружием  получше,  чем  мы.  Несколько  месяцев
назад у них уже был случай, когда конкурирующая фирма выпустила на  неделю
раньше точно такую новинку, какую они давно в большом секрете готовили,  и
даже под тем же самым названием, какое  собирались  дать  своей  продукции
они! Неплохо?
   - Ловко! - засмеялся Морис.
   - Очень ловко! - согласился комиссар. - Но, можете мне поверить, их это
не восхитило. Они потеряли на этом шесть миллионов франков.  И  немедленно
тщательно  усилили  охрану.  Еще  раз  дотошно  проверили  личные  дела  и
знакомства всех ответственных сотрудников, оборудовали цехи и  лаборатории
всякой секретной сигнализацией... И вдруг поздно вечером - тревога. Как уж
они выследили коварного похитителя, мне не докладывали, берегут секреты, -
усмехнулся Гренер. - Но воображение у  вас  богатое,  дорогая  Клодина,  -
повернулся он ко мне, - можете дать ему волю и все представите сами...
   Я  и  дала  волю  воображению  -  тем  более   только   что   прочитала
захватывающий дух роман о соперничестве промышленных шпионов. Там как  раз
красочно  описывалось,  как  ночью  на  пульте  управления  всей  потайной
сигнализацией, установленной где-то в подвале,  вдруг  зажглась  рубиновая
лампочка, тревожно замигала... Это был сигнал о том, что в данную  комнату
кто-то вошел в недозволенное время. Дежуривший у пульта  сотрудник  охраны
немедленно  поднял  по  тревоге  всех  сторожей.  Они  стали  красться  за
неизвестным злоумышленником, о передвижении которого из  одной  комнаты  в
другую сообщали все новые лампочки, зажигавшиеся на пульте.
   Как рассказывал Гренер, все примерно так и произошло, как описывалось в
романах. Видимо,  не  подозревавший  о  том,  что  за  ним  следят,  шпион
пробрался в святая  святых  лабораторного  корпуса  -  в  комнату,  где  в
специальном сейфе хранились  образцы  новой  продукции,  подготовляемой  к
выпуску. У него оказался ключ от сейфа,  и  он  знал  шифр.  Злодей  начал
открывать сейф, и в тот же миг взвыли сирены, в лицо ему  ударил  слепящий
свет, и на него набросились дюжие  сотрудники  охраны,  каждый  из  них  в
прошлом или был сам шпионом, или полицейским, прекрасно знал приемы дзю-до
и бокса...
   - Представляете, как они разделали  этого  несчастного  Петера  Гросса?
[Гросс - большой (нем.)] - покачал головой комиссар Гренер. - А он  тощий,
маленький, форменный заморыш. Фамилию ему словно в насмешку дали. Могли бы
его  и  прикончить  со  злости.  Беднягу  спасло,  что  старшим   дежурным
охранником в тот вечер был Генрих Гаузнер, одно время служивший  под  моим
началом. Парень неглупый, только слишком любит деньги. Вот его  и  сманили
на  завод  хорошим  заработком.  Но,  оказывается,  мою  выучку   он   еще
окончательно не забыл, вовремя сдержал своих волкодавов и  пришел  ко  мне
посоветоваться - больно эта история его озадачила. А история в самом  деле
странная.
   Комиссар посопел своей трубкой-пустышкой.
   - Во-первых, никто не ожидал от Петера Гросса такой  штуки.  Проработал
он в концерне шестнадцать лет, имел неплохой оклад, получал всякие  премии
за изобретения, хотя, конечно, удачная  продажа  конкурентам  лишь  одного
секрета могла его сразу сделать миллионером.  Но  в  том-то  и  дело,  все
считали его человеком абсолютно надежным, честным и преданным фирме.  Есть
у него некоторые странности, чудачества, но у кого их нет?  Ну,  например,
чтобы показать любовь к точности, носит двое часов - на обеих руках сразу,
любит строить игрушечные домики, собирает наклейки от  бутылок  всех  вин,
какие когда-нибудь пробовал. Хобби нынче модное. Но с деловой точки зрения
досье у него безупречное. Очень  талантлив,  увлечен  прямо  до  фанатизма
работой. Дома вроде  все  хорошо.  Жена  у  него  владеет  очень  неплохой
кондитерской на Банхофштрассе, возле набережной, на  самом  бойком  месте.
Никаких связей на стороне у него, кажется, нет. Во всяком случае,  никаких
таких грешков  нам  выискать  не  удалось.  Он  теперь  сидит  у  меня  на
Казарменной, решил я его на  всякий  случай  держать  подальше  от  громил
заводской охраны...
   Комиссар взял чашку и хотел отпить кофе, но я остановила его:
   - Этот остыл, налью вам свежего.
   - Спасибо. Есть у этого  Петера  Гросса  шестнадцатилетний  сынишка,  в
котором он души не чает, и тот, в свою очередь,  обожает  отца.  Вместе  в
цирк по субботам ходят,  представляете?  Так  что  на  роль  промышленного
шпиона он вроде вовсе не подходит. Единственный,  пожалуй,  грешок,  какой
могли ему поставить в упрек, да и то лишь самые строгие моралисты, так это
то, что начал он одно время излишне увлекаться веселящими напитками.  Дело
якобы даже до запоев дошло. Но, как только ему намекнули,  что  это  может
плохо отразиться на его служебном положении, он довольно  быстро  от  этой
слабости избавился. А вы, профессор, получше меня знаете, насколько это не
просто. Верно?
   - Да, хронический алкоголизм лечить нелегко, - подтвердил Морис.
   - И все-таки он нашел в себе  силы,  вылечился.  Это  тоже,  по  общему
мнению, его весьма лестно характеризует. Стал он  пользоваться  на  работе
даже еще большим уважением. Имел доступ к секретным документам и сейфам  с
образцами, ему разрешалось задерживаться в  здании  по  вечерам.  Так  что
можете представить удивление охранников, поймавших его у сейфа с  поличным
- когда он извлекал оттуда образец будущей продукции, а в кармане  у  него
оказался  припрятан  набросок   наисекретнейшей   технологической   схемы,
позволявшей выпуск этой продукции легко и быстро наладить?!
   Я слушала, конечно, затаив дыхание, но муж покачал головой и сказал:
   - Не очень понимаю, дорогой Жан-Поль, почему  это  вас  так  озадачило.
Случай,  конечно,  прискорбный,  но,  похоже,  в  наши  времена  не  столь
редкостный. Уж вы-то получше меня знаете,  что  прирожденных  преступников
нет и порой самые до этого честные  и  порядочные  люди  при  определенных
условиях  могут,  к  сожалению,  не  устоять  перед  искушением  и   вдруг
раскроются с вовсе неожиданной стороны. Значит,  на  чем-то  он  сорвался,
этот ваш Гросс.
   - А я согласна с комиссаром, - вступилась я. - Тебя послушать, так ни в
ком нельзя быть уверенным, так, что ли?
   - Ну, это уж передержка, - начал Морис, но комиссар перебил его:
   - Людей, живших вроде совершенно честно и вдруг совершавших жесточайшие
преступления по самым невероятным мотивам, я повидал, к сожалению, немало,
вы правы, Морис. Какой бы безупречной ни была до  этого  биография  Петера
Гросса, он схвачен на месте преступления с  поличным,  и  для  суда  этого
вполне достаточно. Не это меня удивило и озадачило, и не о том,  может  ли
честный человек совершить преступление, я пришел с вами советоваться...
   - Я не хотел вас задеть, дорогой Жан-Поль, - смутился Морис.
   Но комиссар отмахнулся:
   - А вы меня  и  не  задели,  вот  еще  чепуха  какая!  Больше  всего  и
охранников, и начальство Петера Гросса, и меня озадачило другое: он  никак
не  может  объяснить,  почему  пытался  это  сделать.  Почему  снял  копию
технологической схемы и положил ее  в  карман,  почему  полез  в  сейф  за
секретным образцом продукции и куда, кому все  это  должен  был  передать.
Ничего этого он объяснить не может. Хотя вы понимаете, молодчики из охраны
уж постарались первым делом именно это из него выколотить - адреса,  имена
сообщников. Я тоже его трижды допрашивал, и сдается мне, он  не  врет,  не
притворяется: он действительно не может ответить на эти вопросы.
   Комиссар   помолчал,   испытующе   поглядывая    на    Мориса,    потом
многозначительно добавил:
   - Этот мой бывший  помощник,  Генрих  Гаузнер,  сказал  мне,  передавая
арестованного Гросса: "Когда мы его схватили у сейфа, у  него  вид  как  у
лунатика был. Ничего словно не понимал: ни где он, ни что делает,  ни  кто
мы такие. У меня в детстве младший братишка страдал лунатизмом,  -  сказал
Гаузнер. - Я, - говорит, - подсматривал, как он по ночам по  дому  бродит,
на крышу вылезает. Вот точно таким и Гросс был,  когда  мы  его  схватили,
форменный лунатик..."
   Это определение  меня  поразило:  как  лунатик,  -  повторил  задумчиво
комиссар. - Вот насчет этого я и пришел посоветоваться. Может  ли  быть  у
человека, профессор, какая-то психическая болезнь, чтобы  на  него  иногда
некое затмение ума, что ли, находило, когда  он,  как  лунатик,  совершает
поступки, в которых не отдает себе отчета?
   - В такой форме? Сомнительно, - нахмурившись, покачал головой Морис.  -
Вообще-то снохождение, естественный сомнамбулизм, или  лунатизм,  как  его
называют в народе, встречается не так уж редко.  Но  обычно  у  детей  или
молодых девушек, юношей. У взрослых же это весьма редкостно и почти всегда
вызывается  какими-то  болезненными  нарушениями   головного   мозга   или
истерией.  Но  совершенно  немыслимо,  чтобы  какой-нибудь  лунатик  вдруг
занялся кражами секретных документов. Что-то странное с этим Гроссом. Надо
его, конечно, хорошенько обследовать.
   - Вот это я и хотел попросить вас сделать, - сказал  Гренер,  помолчал,
посмотрев вдруг внимательно на меня, потом снова на  Мориса,  и  медленно,
как бы подчеркивая каждое слово, добавил: - И хочу я получше разобраться в
этой  темной  истории  не  только  ради  Петера  Гросса.  Бог  с  ними,  с
промышленными шпионами, пусть сами Друг друга ловят, я им не помощник. Мне
эта история напомнила другой случай, по-моему, весьма похожий, он  до  сих
пор не дает мне покоя...
   - Боже мой! - вскрикнула я. - Вы думаете, что и Урсула...
   Комиссар мрачно кивнул и сказал:
   - Может, все же есть такая  болезнь,  когда  человек  вдруг  становится
невменяемым, как лунатик, совершает  непонятные  поступки,  какие  сам  не
может объяснить...
   -  Ворует  чертежи  и  секретные  детали  из  сейфа?  Делает   инъекцию
смертельной дозы морфина? - Морис покачал головой.  -  Насколько  я  знаю,
такая болезнь науке пока неизвестна. Это что-то новенькое.  Но  вы  правы,
дорогой комиссар, тем более надо в этом хорошенько разобраться. Завтра  же
я займусь вашим лунатиком.


   На следующий день муж с утра отправился  обследовать  Петера  Гросса  и
провозился до самого обеда. Вернувшись, он рассказал мне:
   - Действительно, многое в этом странном деле озадачивает, Гренер  прав.
Обрисовал он этого Гросса точно. В самом деле, с фамилией над  ним  словно
нарочно подшутили. Хилый, тощий да еще от  побоев  не  оправился,  еле  на
ногах  держится,  измордовали   его   крепко.   Кстати,   такое   вопиющее
несовпадение фамилии с физическими данными могло, конечно, породить у него
своего рода комплекс неполноценности, как нередко  бывает.  Он  всю  жизнь
старался утвердить себя,  компенсировать  физическую  слабость  и  хилость
превосходством    умственных    способностей,    знаниями,     техническим
мастерством...
   - Это все, конечно, любопытно, Морис, но сейчас меня интересует  совсем
другое! - остановила я его. - А ты отвлекаешься на всякие  психологические
тонкости.
   - Ты  права,  извини.  Но  Гренер,  конечно,  ошибается.  Гросс  вполне
нормален психически. Никакой он не лунатик и, конечно, вполне вменяем, как
и покойная Урсула.
   Видимо, на моем лице выразилось такое разочарование, что  муж  поспешил
добавить, наставительно подняв палец:
   - Но! - Он сделал паузу, чтобы я внимательнее  отнеслась  к  тому,  что
скажет дальше: - Но, беседуя с Гроссом, я выяснил очень  интересную  вещь:
он лечился от запоя у одного частнопрактикующего врача-психиатра,  некоего
Вальтера Федершпиля. И лечил тот его гипнозом.
   Мысль Мориса не сразу дошла до меня, хотя муж много мне  рассказывал  о
гипнозе и я не раз помогала ему, когда он проводил гипнотические сеансы.
   И вдруг, кажется, я начала понимать...
   - Ты  хочешь  сказать,  ему  внушили  украсть  секретные  документы?  -
воскликнула я. - Внушили на срок, поэтому он и не мог никак объяснить  при
аресте своего поступка?
   - Очень на это похоже, - задумчиво  кивнул  Морис.  -  Очень,  по  всем
признакам.
   - Но ведь ты же, помнится, говорил: нельзя человека заставить совершить
преступление против его воли даже под гипнозом? Нельзя внушить ему  ничего
такого, что бы противоречило его моральным принципам. Разве не так?
   - Понимаешь, это один из самых темных и спорных  вопросов  в  теории  и
практике гипноза. На  сей  счет  у  крупнейших  авторитетов  мнения  самые
противоречивые. Надо в нем как следует разобраться.
   За обедом муж был молчалив, задумчив и рассеян. А потом  сразу  ушел  к
себе в кабинет и сел за стол, обложившись толстенными учеными  фолиантами.
Я слышала, что часто он вставал и начинал расхаживать по комнате, так  ему
всегда лучше думалось.
   Я старалась ничем не помешать ему и сама, конечно,  думала  о  том  же.
Зная, разумеется, ничтожно мало о гипнозе по сравнению с Морисом,  даже  я
прекрасно  понимала,  как  интересен  и  важен  этот  вопрос:   можно   ли
гипнотическим внушением заставить человека совершить преступление?
   То,  что  Петер  Гросс  в  тот  момент,  когда  его  поймали  на  месте
преступления,  вовсе  не  был  в  гипнотическом  сне,  меня  не  удивляло.
Существует ведь  так  называемое  внушение  на  срок.  Человека  усыпляют,
внушают что-нибудь сделать  через  определенное  время  или  по  условному
знаку, а пока забыть  о  задании.  Он  просыпается,  ничего  не  помнит  о
сделанном внушении, а потом в назначенный момент точно его выполняет.
   Опыты  по  такому  внушению  помогли,  кстати,  ученым  узнать   немало
интересного о деятельности нашего подсознания - например, выяснить, что  у
каждого из нас есть "внутренние часы",  идущие  удивительно  точно.  Одной
женщине, рассказывал Морис, внушили под гипнозом взять листочек  бумаги  и
нарисовать на нем пирамиду ровно через 4335 минут после  пробуждения.  Она
проснулась, ничего не помнила о внушении,  занималась  обычными  домашними
делами, но  через  три  дня  вдруг  взяла  листочек  бумаги  и  нарисовала
пирамиду. И это было сделано точно в  назначенное  время,  ее  "внутренние
часы" шли минута в минуту с теми, по которым женщину проверяли ученые!
   Причем задание  может  внушаться  на  длительный  срок  -  иногда,  как
рассказывал мне муж, их не забывали и выполняли даже через год.
   Некоторые опыты по внушению на срок  Морис  проводил  при  мне,  и  они
всегда  производили  потрясающее  впечатление.  Только  что  человек   был
совершенно нормален, разговаривает с  вами,  шутит  -  и  вдруг  совершает
какой-нибудь нелепый поступок, начисто забыв, что ему это внушили  сделать
в гипнотическом сне: громко запоет прямо на улице, станцует, поставит стул
на стол.
   И при этом никто из них не мог объяснить, почему так сделал.  И  всегда
вид у людей, выполняющих задание, внушенное им на срок, становился в  этот
миг каким-то отсутствующим, как у лунатиков!
   Неужели это действительно так хитро и необычно задуманное преступление?
Мне не терпелось поскорее узнать это, но  я  не  решалась  отвлекать  мужа
расспросами. А он все читал, размышлял, расхаживая по кабинету, думал,  не
замечая меня и забыв обо всем на свете, машинально разрезая за ужином мясо
и чуть не насыпав в кофе соль вместо сахара. И опять скрылся в кабинете.
   Отвлек его от размышлений неожиданный гость,  и  вся  эта  и  без  того
запутанная, заинтриговавшая меня история вдруг приобрела совершенно новый,
какой-то бешеный ритм и  начала  ошеломлять  одним  невероятным  поворотом
событий за другим...
   Когда раздался звонок у входной двери, я машинально посмотрела на часы.
Мне показалось, что ослышалась: было уже  без  двадцати  одиннадцать,  час
вовсе не подходящий для визитов. Мне почему-то  стало  страшно,  я  хотела
позвать мужа, но он не  вышел  из  кабинета,  видимо,  не  слышал  звонка.
Поколебавшись, я не стала его отрывать от работы и одна вышла в прихожую.
   Нет, мне не послышалось: звонок прозвенел снова - требовательно, резко.
   - Кто там? - спросила я.
   Мне что-то ответил мужской голос, показавшийся вроде знакомым.
   - Кто там? - повторила я громче.
   - Это я, Гренер. Откройте, пожалуйста, Клодина.
   Я начала неуверенно отпирать дверь. Оглянулась, увидела, что  в  дверях
прихожей стоит Морис: видимо, он услышал второй звонок  и  мои  вопросы  и
вышел из кабинета. Его появление сразу  успокоило  меня,  и  я  распахнула
дверь.
   На пороге действительно стоял комиссар Гренер. Мы долго молча  смотрели
друг на друга. Комиссар медленно снял шляпу и спросил:
   - Почему вы глядите на меня как на привидение?
   Я оглянулась на  Мориса  и  посмотрела  на  свои  часики.  Гренер  тоже
взглянул на часы и расхохотался.
   - Черт возьми! Уже одиннадцать. А я не могу  понять,  почему  меня  так
встречают.