Глеб Голубев.
    Лунатики

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Искатель", 1976, N 3.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 18 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Начать рассказывать эту необычную историю, пожалуй, надо издалека  -  с
преступления, которое тогда так и не удалось раскрыть.
   Помню, муж вернулся в тот вечер поздно,  и  я  сразу  увидела,  что  он
чем-то расстроен.
   - Что-нибудь случилось, Морис? - спросила я.
   - Со мной ничего. Но весьма неприятную историю мне рассказал  профессор
Бикельман.
   Профессор Бикельман  был  старым  опытным  терапевтом.  Морис  когда-то
учился у него, а теперь преподавал вместе с ним, когда мы переехали  сюда,
в Цюрих.
   - Ты помнишь Урсулу Егги, Клодина? - спросил Морис.
   - Урсулу Егги? Это сестра, которая выходила  нашего  Марселя?  Конечно,
помню.
   - С ней случилось несчастье. Последнее время она присматривала за одной
богатой  старухой,  даже   миллионершей   вроде,   некой   Матильдой   фон
Эрни-Альбах. У той были сахарный диабет в тяжелой форме, водянка,  подагра
с сильными болями, в общем, целый букет  болезней.  Но  старуха  была  еще
довольно крепкая. И вот позавчера она внезапно скончалась. Причем, судя по
всему, от инъекции большой дозы морфина, которую ей сделала Урсула Егги.
   - Боже мой! Как она могла ошибиться. Ведь Урсула такая опытная сестра.
   - В том-то и дело, непонятно. Хотя  ей  все  время  приходилось  делать
старухе инъекции то инсулина, то  всяких  болеутоляющих,  в  том  числе  и
морфин, трудно понять, как она могла ошибиться. Ей предъявлено обвинение в
убийстве, в сознательном отравлении старухи, и она арестована.
   - Урсула - убийца?! Но это немыслимо! Что ты говоришь, Морис?  Ты  ведь
тоже  ее  прекрасно  знаешь.  Вспомни,  как  ухаживала  она  за  маленьким
Марселем. Была внимательней и заботливей меня, его матери.
   - Тем не менее факт.  Она  арестована.  Профессор  Бикельман  ее  давно
прекрасно знает. Он рекомендовал ее многим пациентам, в том числе  и  этой
старухе. Он тоже совершенно потрясен и  считает,  что  произошла  какая-то
чудовищная, нелепая ошибка. Вот он и попросил меня  помочь  разобраться  в
этом, зная о моих связях в суде.
   - Конечно, ей надо помочь. Представляю, каково ей сейчас.
   - Н-да. Завтра с утра отправлюсь к Гренеру.
   Весь вечер, что бы я ни делала и о чем бы мы  ни  говорили,  несчастная
Урсула не выходила у меня из головы. Мы давно с ней не встречались - с тех
пор, как три года назад  она  помогла  выходить  нашего  сынишку  Марселя,
заболевшего дифтеритом в  тяжелой  форме,  но  я  сохранила  о  ней  самые
признательные воспоминания и прекрасно ее помнила.
   Хотя нет, я видела ее еще раз в позапрошлом году. Узнав  от  профессора
Бикельмана, что она перенесла трудную операцию,  мы  с  Морисом  навестили
Урсулу в больнице. Она нам очень обрадовалась.
   Высокая,  белокурая,  со  строгим,  красивым  и  одухотворенным  лицом,
стройная,  всегда  такая  подтянутая,   аккуратная   и   внимательная,   в
накрахмаленном халате  и  белоснежной  шапочке,  она  выглядела  идеальной
медицинской сестрой, словно сошедшей с рекламной  картинки.  Брови  у  нее
всегда были тщательно подбриты, кожа на лице матовая, без единой  морщинки
- было видно,  что  она  следит  за  собой,  хотя  жила  одиноко  и  своим
неприступным, надменным видом прямо-таки отпугивала мужчин.
   Профессор Бикельман туманно намекнул однажды, что был у нее в молодости
какой-то неудачный роман, который Урсула весьма тяжело переживала, и что с
тех пор она "совершенно лишила себя всякой личной жизни, бедняжка, целиком
отдавшись благородным заботам о других людях, нуждающихся в помощи...".
   В устах  профессора  Бикельмана  это  прозвучало  несколько  вычурно  и
пышновато, но вполне соответствовало истине.  Много  лет  Урсула  преданно
ухаживала за своей  парализованной  теткой,  буквально  выходила  младшего
братишку, заболевшего полиомиелитом, воспитала его и вывела в люди. Теперь
он работал, кажется, экономистом где-то в большом  поместье  за  Фрибуром,
счастливо женился, сам  уже  имел  сына  и  буквально  боготворил  старшую
сестру. С ними там жила и старушка мать, которую Урсула нежно любила.
   И медицинской сестрой Урсула была идеальной - заботливой, внимательной,
нежной, несмотря на свой несколько холодноватый и строгий  вид.  По-моему,
никакой личной жизни у нее действительно  не  было,  разве  только  иногда
сходит в кино за какую-нибудь трогательную любовную мелодраму одна  или  с
подругой.
   Был у  нее  еще  очень  славный  дар;  внимательно  слушать  всех,  кто
испытывал нужду выговориться, - знаю это по себе.
   Мы тогда с мужем только что  переехали  в  Цюрих  с  юга,  с  Лазурного
берега, раньше жили в Монтре. Было одиноко без старых друзей и знакомых  и
непривычно слышать вокруг вместо родного французского  немецкий  язык,  да
еще не тот, какому нас учили в гимназии, а местный диалект - "швицертютш".
И тут еще сразу после переезда заболел сынишка...
   Урсула мне очень тогда помогла. Она всегда была готова всем  прийти  на
помощь. Морис даже заинтересовался ею, можно сказать, как специалист.
   - У нее весьма повышенная доминанта на других людей,  -  несколько  раз
говорил он мне. - Очень любопытный характер для нас, психологов.
   А для меня, хотя мужу этого я, конечно, не говорила, а то бы он высмеял
мои "идеалистические  пережитки",  Урсула  была  прямо  живым  воплощением
святой, в честь которой ей дали имя.
   И эта святая - убийца?!
   Сама  такая  мысль  казалась  мне  настолько  чудовищной,  что   я   от
негодования долго не могла уснуть, хотя и наглоталась снотворного.
   Комиссар Гренер поможет, успокаивала я себя. Конечно, он быстро во всем
разберется, и бедную Урсулу завтра же освободят. Но все  равно  каково  ей
пережить все это!
   Жан-Поль Гренер был  старым  опытным  комиссаром  здешней  кантональной
полиции. Морис несколько раз помогал ему  советами,  когда  дело  касалось
тонкостей психологии и психиатрии или расследования  всяких  мошеннических
проделок, и они подружились.
   Муж уважал комиссара за порядочность, глубокий ум и  знание  жизни,  за
остроумие    и    наблюдательность,    порой    поражавшую    даже    его,
специалиста-психолога.
   А комиссар так высоко ценил знания и помощь Мориса, что  даже  добился,
чтобы для негр при кантональном суде  специально  завели  новую  должность
консультанта-психолога.
   Мне Жан-Поль тоже нравился - высокий, всегда спокойный, неторопливый  в
движениях, даже немножко флегматичный, с фигурой  располневшего  циркового
борца и очень внимательными,  живыми  глазами,  весь  какой-то  прочный  и
крепкий. Старомодными седеющими усами и  сверкающей  лысиной,  всем  своим
видом и повадками он напоминал преуспевающего дельца,  любителя  выпить  и
вкусно  поесть.  Это  Гренер  действительно  любил,  в  остальном  же  его
добродушно-обывательский вид был обманчив.


   Наутро, сразу после  завтрака,  муж  уехал  в  полицейское  управление.
Можете представить, с каким нетерпением я его ждала.
   Но вернулся он мрачнее тучи.
   - Я говорил с Гренером, он  тут  же  вызвал  обер-лейтенанта,  ведущего
расследование, и мы вместе  посмотрели  все  материалы.  Все  против  нее.
Вскрытие показало, что Урсула ввела старухе огромную дозу морфина - раза в
три-четыре больше  заведомо  смертельной.  И  тут  же  спохватилась,  сама
вызвала  врача,  и  тот  без  труда  установил  отравление   морфином   по
классическому симптому - суженным буквально до размеров булавочной головки
зрачкам. Так что причина смерти несомненна.
   - А как объясняет Урсула свою ошибку?
   - В том-то и беда, что она ничего не может объяснить.  На  все  вопросы
следователя лишь повторяет: "Сама не понимаю, как это произошло".
   - А может, кто-то убил старуху, а все подстроил так,  чтобы  подозрение
пало на Урсулу?
   - Начиталась ты детективных романов, - покачал головой муж. -  Впрочем,
Гренер  обсудил  со  следователем  и  такую  версию.  Но   она   отпадает.
Единственный,  кому  была  бы  выгодна  смерть  старухи,  ее  племянник  и
наследник Альфред  Бромбах.  Он  какой-то  инженер,  но,  кажется,  больше
увлекается спортом, автомобильными гонками. У тетки он был в последний раз
десять дней назад. Она дала ему денег, и племянник уехал отдыхать в Ниццу.
И  все  время  оставался  там,  прилетел   только   позавчера,   вызванный
телеграммой о смерти старухи. Так что у него абсолютное алиби.
   - Но, может, он кого подослал?
   - Никто посторонний в эти дни в доме старухи, а тем более в ее комнатах
не был, это тоже проверено.  За  ней  ухаживали  горничная  с  безупречной
репутацией, давно живущая в доме, и Урсула. А в момент смерти и  горничной
не было, со старухой оставалась одна Урсула. Да она  и  не  отрицает,  что
сделала укол, только но может объяснить, как ошиблась в дозе.
   - Ужасно, - прошептала я. - Какой удар для нее!  И  неужели  ей  нельзя
никак помочь?
   - Все, чего я пока добился, - Гренер сам взялся вести ее дело. Это  уже
хорошо. Уж он постарается быть предельно справедливым, ты его знаешь.
   Конечно, ни одна газета не могла пройти мимо такой сенсации.  "Коварное
убийство или несчастный случай?" - вопрошали заголовки огромными  буквами.
Имя бедной Урсулы склонялось на все лады, высказывались  самые  чудовищные
слухи и предположения. Читать это было невыносимо.
   Все газеты, разумеется, печатали и фотографии Альфреда  Бромбаха,  кому
при таких загадочных и драматических обстоятельствах  буквально  свалилось
на голову миллионное наследство. Он  не  представлял  ничего  интересного,
выдающегося:  узкое,  незапоминающееся  лицо  с  безвольным   подбородком,
который не могла скрыть реденькая растрепанная  бородка,  маленькие  усики
под длинным, уныло свисающим носом - точно размазанная ненароком сажа.  Он
обожал сниматься в пестрых, крикливых  спортивных  курточках  и  пиджачках
возле роскошных  автомобилей,  и  вид  у  него  на  всех  фотографиях  был
самодовольно-сытый, словно он только что очень вкусно поел.
   Через день Гренер позвонил Морису и попросил его приехать в тюрьму  уже
как консультанта и побеседовать с несчастной Урсулой, проверить, нормальна
ли она.
   - Это было нелегкое свидание, Кло, - рассказал мне, вернувшись, муж.  -
И она себя чувствовала передо мной страшно неудобно, и я, конечно.
   - А как она держится?
   - Довольно спокойна, выглядит как обычно. Держит себя в  руках.  Вполне
нормальна и, к сожалению, полностью вменяема.
   - Но как-то все же пытается объяснить свою ошибку?
   - Никак не может объяснить. Твердит одно: что не понимает сама, как это
вышло. И я не могу понять, хотя ради  этого,  собственно,  Гренер  меня  и
приглашал. Ему тоже кажется невероятным, чтобы такая опытная, внимательная
и аккуратная сестра могла так ошибиться. Нелегко ей придется на суде.
   - Ее будут судить?!
   -  Наверняка.  История-то  уж  больно  кляузная.  К  тому  же  старуха,
оказывается, помянула и ее в завещании. Оставила ей десять  тысяч  франков
за образцовый уход  и  заботливость.  Теперь  это  только  вредит  Урсуле,
становится дополнительной уликой против  нее.  Конечно,  прокурор  за  это
ухватится: дескать, у нее была корыстная цель  ускорить  кончину  старухи.
Н-да, не повезло ей, чертовски не повезло.  Впрочем,  от  подобных  ошибок
никто не застрахован, особенно  если  человек  устал.  Удастся  ли  только
убедить в этом суд?
   - Выступи на суде экспертом.
   - Непременно бы, но я, к  сожалению,  не  имею  права.  Во-первых,  был
знаком с Урсулой раньше. А во-вторых, я  же  теперь  вроде  сам  судейский
чиновник, официальный консультант. Но мы, конечно, постараемся с  Гренером
подобрать хорошего  эксперта-психолога,  чтобы  он  убедил  суд:  подобные
ошибки возможны даже у опытных медиков. К сожалению, это единственное, что
мы, пожалуй, можем сделать.


   Суд состоялся через  месяц.  Я  не  пошла  на  него,  не  могла  видеть
страданий Урсулы да и сама не  хотела  попадаться  ей  на  глаза  в  такие
страшные  для  нее  минуты.  Муж  пошел,  пообещав  мне  сесть   незаметно
где-нибудь  в  дальнем  углу,  и  потом  подробно   рассказал,   как   все
происходило.
   Прокурор действительно пытался изобразить бедняжку Урсулу убийцей, хотя
в обвинительном заключении  случившееся  рассматривалось  как  трагическая
ошибка. Комиссар Гренер включил  в  следственные  материалы  немало  самых
лестных отзывов весьма уважаемых людей о порядочности, честности,  доброте
Урсулы. Вся ее безупречная жизнь да и весь ее облик опровергали  обвинения
прокурора.
   Я спросила у мужа, как держалась на суде Урсула.
   - Хорошо. Лицо у нее было все таким же спокойным, красивым и ухоженным.
Только изредка его искажала нервная судорога, у нее дергалось веко.
   У  меня  прямо  сердце  перевернулось,  когда  Морис  это   сказал.   Я
разревелась.
   Эксперта вообще не приглашали, поскольку вменяемость Урсулы не вызывала
сомнений. Но суд все-таки признал Урсулу виновной лишь  в  неаккуратности,
из-за которой, по ее небрежности, произошла трагическая ошибка.
   - Возник довольно напряженный момент, когда прокурор и  адвокат  завели
спор о том, была ли это ошибка в праве или фактах, - рассказывал муж. -  Я
так и не понял толком, в чем тут тонкости, но они имели  важное  значение:
при ошибке в  праве  человек  признается  виновным,  и  судья  может  лишь
смягчить ему наказание, а при  ошибке  в  фактах  обвиняемый  должен  быть
оправдан. К счастью, все обошлось благополучно.
   Урсулу оправдали  -  правда,  она  лишалась  права  на  оставленное  ей
Матильдой фон Эрни-Альбах наследство, но это пустяки.  Для  нее,  конечно,
было несравнимо тяжелее то,  что  ей  на  пять  лет  запрещалось  работать
медицинской сестрой.
   Для Урсулы это был, конечно, жестокий удар. Но все же никто из  нас  не
ожидал, насколько он окажется для нее тяжким...
   Через три дня после суда Урсула Егги покончила с собой, отравилась.


   Мы с мужем и комиссаром Гренером поехали на похороны.  Был  теплый,  но
пасмурный день. То набегали тучи и даже начинал моросить дождик, то  снова
сияло солнце, и капельки воды на цветах и  листве  деревьев  начинали  так
весело, радужно сверкать. И радостно перекликались птицы, притихшие,  пока
шелестел дождь.
   Лишь  кипарисы,  выстроившиеся   вдоль   усыпанной   гравием   дорожки,
оставались темными и величаво-печальными, стерегли  вечный  покой  старого
кладбища. Городской шум, звонки трамваев и гудки автомашин еле  доносились
из-за высокой кирпичной стены, словно с другой планеты.
   Во внутреннем дворике крематория, возле  маленького  бассейна,  где  на
темной воде неподвижно застыли крупные  белые  лилии,  собралось  довольно
много народа. Больше было, конечно, женщин - пожилых и совсем молоденьких,
- видимо, тоже медицинских  сестер,  учениц  и  подружек  Урсулы.  У  всех
красные глаза, платочки в руках, все дружно всхлипывают. Но были и пожилые
мужчины - вероятно, многим из них покойная помогла в свое время избавиться
от недугов и встать на ноги.
   Мать Урсулы, худенькая, совсем седая старушка, не плакала,  только  все
время мелко-мелко трясла головой.  Ее  поддерживали  с  двух  сторон  сын,
младший брат Урсулы, опиравшийся на костыль, и невестка, его жена. Оба они
так  горько,  громко,  неутешно  рыдали,  что  впору   было   поддерживать
кому-нибудь их самих. Рядом  стоял  и  тоже  заливался  слезами  худенький
мальчик лет четырнадцати, племянник Урсулы.
   К нам подошел профессор Бикельман.
   - Как ужасно, как глупо, - всхлипывая, сказал он. - Полтора года  назад
стоически перенесла эту ужасную операцию по поводу опухоли. Страшные  боли
потом. Как она тогда мучилась, бедняжка! И во  имя  чего  страдала?  Чтобы
теперь умереть так трагически и нелепо? Нет ни бога, ни справедливости  на
свете.
   Слезы стекали по его морщинистому лицу и сверкали в  седых  прокуренных
усах. Он не замечал, не вытирал их.
   Медленно открылись  тяжелые  створчатые  двери,  мы  все  поднялись  по
широким ступеням. Пока пастор произносил слова прощания,  я  не  отрываясь
смотрела на лицо Урсулы. Оно было все таким же красивым, одухотворенным  и
строгим, но уже стало  совсем  холодным  и  отрешенным,  как  у  мраморной
статуи. Потом заиграл орган,  весь  зал  наполнил  величавый  хорал  Баха,
трепетно забился под сводами. Звенящие детские голоса запели:
   - "Возьми мою ты руку и поведи с  собой..."  -  и  неясна  слез  навеки
скрыла от меня лицо Урсулы.
   Когда все было кончено и мы вышли  из  кладбищенских  ворот  на  улицу,
комиссар Гренер жадно закурил длинную черную  сигару,  которую  уже  давно
нетерпеливо вертел в пальцах, и вдруг предложил:
   - Зайдемте куда-нибудь. Помянем ее.
   Мы зашли в первый попавшийся винный погребок, сели за столик в  дальнем
темном углу под аккуратно вставленной в рамочку под стеклом  вышивкой.  Ее
любовно  сделала,  наверное,  сама  хозяйка  крупными  красивыми  буквами:
"Совесть  чиста  -  спокойна  душа".  Рядом  висела  неизменная   гравюра,
изображавшая не то клятву в Грютли, не то  битву  при  Ласпене,  различить
было невозможно, так она потемнела от времени и ее засидели мухи.  Угрюмый
кельнер принес бутылку холодного лигерцского вина, разлил по  бокалам.  Мы
молча выпили за упокой души бедной Урсулы.
   - И все же, сдается мне,  ее  втянули  в  какую-то  темную  историю,  -
задумчиво проговорил комиссар. - У старухиного  наследничка  совесть  явно
нечиста.
   Мы с мужем молча смотрели на него, ожидая продолжения.
   - Психологически  естественно,  чтобы  он  в  такой  ситуации  стал  бы
осуждать Урсулу и винить ее в смерти  тетки,  уж,  во  всяком  случае,  не
меньше, чем прокурор или  досужие  кумушки.  Так?  -  спросил  комиссар  у
Мориса.
   - Так.
   - А Бромбах не упрекнул ее ни единым словом.  Ведь  недаром  говорится:
"Молчание - тоже ответ". Тут одно из двух, - продолжал задумчиво комиссар,
- или он слишком умен, добр и всепрощающ, или, наоборот, прекрасно  знает,
почему в шприце оказалась смертельная  доза  морфина,  и  остатки  совести
мешают ему попрекать Урсулу. Мне кажется более вероятным второе. На ангела
Бромбах мало похож.
   - Значит, вы считаете, была не ошибка, а преступление? - спросила я.  -
Но кто же его совершил? Племянник? Его же не было в это время в Швейцарии.
Разве не так?
   - Так, - кивнул комиссар. - Мы проверили тщательно. Он из Ниццы  никуда
не отлучался, весело развлекался.
   - Значит, вы думаете, будто старуху кто-то убил  по  его  поручению,  в
сговоре с ним? - спросил Морис. - Не Урсула же!
   - Да,  на  нее  это  непохоже,  -  задумчиво  произнес  комиссар,  весь
окутываясь дымом после сильной затяжки.
   Мне ужасно не нравились его удушливые сигары, которые комиссар  к  тому
же курил непрерывно, прикуривая одну от другой, но с этим  уж  приходилось
мириться.
   - И все же интуиция мне подсказывает: для племянника смерть старухи  не
была неожиданной, - настойчиво продолжал Гренер. - И если  не  сам  он  ее
убил, были у него сообщники. Признаюсь, я даже установил за ним  слежку  и
распорядился подслушивать несколько дней  все  его  телефонные  разговоры.
Если начальство об этом узнает, мне не  поздоровится.  Но  это  ничего  не
дало. Никаких подозрительных встреч или разговоров.
   - Нет, вы ошибаетесь, Жан-Поль, -  сказал  Морис.  -  В  данном  случае
интуиция вас подвела. Это  не  убийство,  а  глупая,  трагическая  ошибка.
Урсула устала, чем-нибудь отвлеклась, вот и ввела старухе слишком  большую
дозу морфина. Может, спутала шприцы, подумала, что это инсулин.
   - Хотел бы я, чтобы все обстояло именно так и  вы  оказались  правы,  -
вздохнул комиссар. - Но я старый полицейский волк и привык доверять  своей
интуиции. Она меня редко обманывала. И я не люблю  незаконченных  дел,  не
распутанных до конца так, чтобы о