ап. Пьер смотрел на нее как завороженный и  не  сразу  понял,
что монах с крестом уже стоит перед ним и шевелит толстыми губами.  Урсула
сбросила драный балахон и осталась в тонкой белой  рубахе.  Она  прижалась
спиной к столбу, и пока стражи обматывали ее веревкой, Пьер успел увидеть,
как под отброшенными ветром седыми волосами гордо блеснули глаза.
   Справа  и  слева,  качаясь,  поплыли  лица,  куча  хвороста  выросла  и
заслонила небо. Две сильные руки подперли поясницу и вознесли  его,  вновь
открыв голубое окошко. Ноги в рифленых туристских  ботинках  уцепились  за
шершавый дощатый скат.
   - Ин номине патрис эт фили эт спиритус санкти...
   Позвоночник и затылок уперлись в столб.
   Две серые приплюснутые фигуры медленно приближались  к  горе  хвороста.
Прозрачный огонь факелов едва виден в солнечном свете.
   "Какой бездарный конец", - подумал Пьер и закрыл глаза.
   - Стоп! Стоп! Все не так! Что за чучело  мне  подсунули?  Помощника  ко
мне! Костюмера! Где помощник, я вас спрашиваю?
   Истошный голос несся  снизу.  Пьер  открыл  глаза.  Маленький  патлатый
человечек неистово рубил ладонью воздух и топал деревянными  башмаками  по
древним плитам замкового двора.


   Невесть откуда  явился  длинный  нескладный  мужчина  в  серых  помятых
штанах, в детских сандалиях с дырочками и  начищенном  медном  шишаке.  Он
замер перед патлатым, приоткрыв рот и быстро двигая кадыком.
   - Кто это? - визжал человечек, тыча пальцем в Пьера.
   - Н-не знаю, - выдавил длинный, хлопая ресницами.
   - А кто знает?
   Длинный молчал.
   - Что ни день, то скандал. Вчера какой-то хулиган палил  из  пищали  по
Лонгибуру. Пищаль в двенадцатом  веке!  А  этот  откуда  взялся?  Кто  его
одевал? Где костюмер?
   Из толпы выдвинулась хрупкая девушка в платье служанки.
   - Ваша работа? - Патлатый мотнул головой в сторону Пьера.
   - Нет, - тихо ответила девушка.
   - Так кто смеет  мне  мешать,  черт  побери!  -  Он  быстро  переступал
деревянными подошвами, переходя в гневе с фальцета на бас и обратно.
   - Видите ли, Реджинальд Семенович, - начал было длинный,  но  человечек
остановил его жестом.
   - Давайте его сюда, - сказал он устало. - И ее тоже.
   Веревки отпустили обмякшее тело. Пьер сполз по хворосту.
   - Кто вы такой? - спросил Реджинальд Семенович.
   - Я Пьер Мерсье.
   - Какой еще Мерсье, -  застонал  патлатый.  -  Урсула,  звездочка  моя,
откуда он взялся?
   Пьер оглянулся на старуху.  Но  старухи  не  было.  Молодая  горбоносая
красавица с живым интересом смотрела на него желто-карими глазами.
   - Понятия не имею, котеночек. Я думала, это твой новый ход.
   - Господи, какой еще ход! Белены вы объелись, что ли? И вы, и  вы...  -
Реджинальд Семенович тыкал пальцем в тихо  приблизившихся  Жиля  де  Фора,
Мориса де Тардье, Бийона, Алисию. - Так кто же вы  такой  все-таки?  -  Он
снова повернулся к Пьеру.
   - Я уже сказал, мое имя - Пьер Мерсье.  Могу  только  добавить,  что  я
мирный путешественник. А вы кто?
   - Я? - задохнулся человечек. - Вы не знаете _меня_? -  Он  взглянул  на
Пьера  с  неподдельным  изумлением.  Потом  приподнял  подбородок,  слегка
наклонил голову и произнес с расстановкой: - Я - Реджинальд Кукс.
   - Видите ли, - сказал Пьер, - я прибыл из такого далека, что  ваше  имя
вряд ли что скажет мне.
   Лицо длинного в шишаке  исказилось  в  приступе  суеверного  ужаса.  Он
наклонился к Пьеру и громко зашептал:
   - Бог с вами, это же Реджинальд  Кукс,  главный  режиссер  Второй  зоны
Третьего вилайета.
   - Режиссер? Вилайета? - Пьер с трудом ворочал мозгами. - Простите, меня
только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем...
   - Вот что значит вжиться в образ! - восхищенно пробормотал аббат Бийон.
   - Но ведь как будто к тому и шло, - сказал Пьер, слабо улыбаясь.
   - К тому шло, - повторил Жиль де Фор, - ха...  ха...  -  И  он  зашелся
тяжелым басом.
   К нему присоединился заливистый дискант Реджинальда  Семеновича  Кукса,
главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду  грохотала
вся площадь: визжали мальчишки во главе с  Ожье,  ржали  парни  в  зеленых
кафтанах,  церковным  колоколом  бухал  разбойник-монах,  сверкая  зубами,
смеялась Урсула, а Алисия, держась рукой за бок,  вытирала  глаза  розовым
кружевным платочком. Последним пришел в движение  длинный  в  шишаке.  Его
тонкое блеяние разнеслось по двору, когда другие уже затихали.
   Отсмеявшийся Кукс вновь подступил к Пьеру:
   - Так откуда вы прибыли, мирный путешественник?
   - Из этого... Из Форж-лез-О.
   - Ничего не понимаю, - скривился Кукс. - А вы, Аристарх Георгиевич?
   Длинный изобразил скорбную мину.
   - Стойте, кажется, я знаю. -  К  ним,  тряся  полами  коричневой  рясы,
пробирался монах. Его круглые пуговичные глаза светились. - Как же я сразу
не понял, что это за штука, - говорил он. - Отсутствие движителей...
   - Какая штука? - спросил Кукс.
   - По-моему, этот парень пришлепал к нам из другого времени.
   - Что? Как? - Кукс даже привстал на цыпочки.
   - Это правда, - сказал Пьер. - Но ради бога, скажите, какой у вас век?
   Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
   - Шестой век Великой эпохи.
   - Скажите, э... от рождества Христова это сколько?
   Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
   - Двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год.
   - Двадцать пятое! - закричал Пьер.  -  Все-таки  двадцать  пятое!  Боже
правый, значит, машина... значит, Дятлов... мы... -  И  он  замолк,  жадно
озирая обступивших его людей.
   - А откуда же вы, если не секрет? - Аристарх Георгиевич  от  нетерпения
переступал с ноги на ногу.
   - Из двадцатого. Вот к вам...
   Реджинальд Кукс присвистнул!
   - Экая даль. Надо отдать  вас  в  хорошие  руки.  Аристарх  Георгиевич,
любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
   - Сию минуту. - Помреж снял  сверкающий  шишак  и,  пристроив  его  под
мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались  очень  ласковыми  к
Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и  говорил,  что  глубоко
сожалеет о резких словах, сказанных им тогда  на  поляне.  Алисия  крутила
пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
   - Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
   Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел  молодой  человек  в
белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера:
   - Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного
гостя, многоуважаемый...
   - Пьер Мерсье, - сказал Пьер.
   - Многоуважаемый Пьер Мерсье.  А  сейчас  не  желаете  ли  отдохнуть  с
дороги?


   Они шли по красной каменной галерее. Сквозь  щели  густо  лезла  трава.
Провал слева внизу -  сплошное  зеленое  буйство.  "Джунгли  какие-то",  -
подумал Пьер.
   - Такой пейзаж нынче моден, - пояснил Гектор.
   Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
   - Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
   - Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, - ровно, дружелюбно сказал Гектор. -
Я представлю  вас  членам  Совета,  вашему  делу  дадут  ход.  А  вы  пока
отдыхайте.
   Показалась низкая дверь  из  рассохшихся  досок,  схваченных  фигурными
железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты
пахнуло погребной сыростью.
   - Прошу, - сказал Гектор.
   Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч  летал
под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
   - Это Пьер, - сказал Гектор. - Он из двадцатого века.
   Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна
- кареглазая, красивая - подошла ближе. Впрочем, они все  были  красивыми.
Пьер растерянно молчал.
   - Меня зовут Полина, - объявила кареглазая. - Или просто Ина.
   - А меня Елена, - сообщила смуглянка в голубой тунике.
   - Пьер.
   - Да, я уже знаю.
   - Откуда?
   - От Гектора. Он же только что вас представил.
   - Ох, правда.
   Его окружили, забросали вопросами.
   - Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что  Набоков  всегда  жил  в
гостиницах? А Маяковский... Фолкнер... Бруно Травен... А  Хлебников...  О,
Хлебников!
   - Да бог с вами, - отбивался Пьер, - я многих этих имен и не слышал. Я,
знаете ли, далек от литературы. Пруста, правда, читал, но видеть не мог  -
он ведь умер, когда меня еще на свете не было. И вообще я всю жизнь,  если
не считать войны, прожил в одном городе, в Париже...
   - Париж! - вздохнула Полина.  -  Ах,  вы  расскажете  нам  о  тогдашнем
Париже. - Она тронула его за руку и произнесла с чувством: - Пьер,  правду
скажи мне, скажи мне правду, я должна, я хочу все знать!
   Пьер испуганно отшатнулся.
   - Да что вы, голубчик. Это же Превер. О нем вы слышали?
   - Превер? - обрадовался Пьер. - Превера я знал, - добавил он тихо, но в
это время другая девушка, та,  что  спрашивала  о  Маяковском,  запрокинув
лицо, спасенное от  чрезмерной  красоты  слегка  вздернутым  носом,  вдруг
продекламировала:

   А может, лучшая потеха
   перстом Себастиана Баха
   органного не тронуть эха...

   - А меня больше всего интересует Станислав Лем, -  сказала  девушка  по
имени Асса.
   - Кажется, я где-то слышал это имя.
   - Всего лишь слышали? То, что вы говорите, ужасно. - И она ушла.
   - Ну вот, навалились на бедного путешественника, - сказал Гектор.  -  А
он еще не пришел в себя после темницы Жиля де Фора.
   - Почему темницы? - спросила курносая.
   - Какая темница? - подхватил хор.
   - Пьер вынырнул из  времени  совершенно  неожиданно  и  угодил  в  поле
"Славное игрище в Лонгибуре". Там его  приняли  за  лазутчика,  введенного
Куксом для оживления игры, и с радостным усердием водворили в подземелье.
   - Какой ужас! - прошептали девушки.
   Пьеру,  впрочем,  показалось,  что   их   шепот-возглас   был   слишком
мелодичным, чтобы выражать искреннее беспокойство.
   - Бедняжка, - сказала Ина. - Вы, должно быть, очень перенервничали.
   - Ничего страшного, - бодрился Пьер. - Все было очень  интересно.  Пока
меня не потащили на костер...
   - Ах, костер! Ай, ай! - Лица девушек выражали совершенное сочувствие.
   - Ина, - сказал Гектор, - мы идем к Харилаю. Не знаешь, где он?
   - У него роль механика в "Среде". Фу, там  дышать  нечем,  надеюсь,  вы
туда ненадолго. Возвращайтесь потом к нам! Ну пожалуйста!
   Девушки, кланяясь одна за другой, побежали вверх по косогору. И  только
смуглянка в тунике смотрела вслед Гектору и Пьеру.
   - Они тоже во что-нибудь играют? - спросил Пьер.
   - Конечно. Игра называется "Матушка филология".
   - Странное название. Что же они делают?
   - Пишут. Литературные манифесты, критические статьи. Придумывают школы,
течения. Дают им имена. Назовут, скажем, одних  романтиками,  а  других  -
утилитаристами. А потом бьют романтиков за безответственное  стремление  к
безграничной свободе и неуемную жажду обновления,  а  утилитаристов  -  за
близорукое пренебрежение высокими  страстями  и  легкомысленное  неприятие
мировой скорби.
   - И этим занимаются такие славные девушки?
   - Да, они зубастые. Играют весело, от души.
   Они вернулись к дверце, которая с этой  стороны  оказалась  похожей  на
легкую садовую калитку. Пьер доверчиво шагнул в  темноту,  ожидая  увидеть
уже знакомую каменную  галерею  и  глухие  заросли.  Но  вместо  этого  он
очутился на сером асфальте у  гранитного  парапета,  за  которым  свинцово
лоснилась вода, играя чешуей нефтяных пятен.
   -  Не  удивляйтесь,  дружище.  У  нас  особые  двери.  Они   свертывают
пространство, сразу соединяя нужные точки.  Сейчас  мы  в  поле  игры  под
названием "Среда, среда, среда...".
   На другой стороне реки  за  таким  же  парапетом  громоздились  здания.
Частокол  труб,  напоминающий  гигантский  крейсер,   закрывал   горизонт.
Черно-белые столбы дыма вырастали из них и густо вспучивались  под  низким
облачным небом.
   - Здесь играют в отсталую  индустрию,  -  говорил  Гектор.  -  Наиболее
увлекательные пассажи - отравленные  реки,  порубленные  леса,  изведенное
зверье. Красные книги, штрафы, дебаты о безотходной технологии,  проповеди
об  озоне,  под  шум  которых  живая  природа  потихоньку  уступает  место
окружающей среде.
   На той стороне приоткрылась дверь в бетонной стене и показался  человек
в спецовке. Пьер и Гектор столкнулись с ним на середине чугунного моста.
   - Здравствуй, Харилай, - сказал Гектор. - Это Пьер из двадцатого века.
   Харилай протянул тяжелую руку. Пожимая ее, Пьер заметил большой гаечный
ключ,  торчащий  из  кармана  потертого  Харилаева  комбинезона.   Механик
улыбался озабоченно и вопросительно.
   - Да, он прилетел, - сказал Гектор, - и мы сами не знаем, как.
   От Харилая исходила какая-то основательность. Пьер вдруг  подумал,  что
этот человек поможет ему. И пока Гектор излагал  существо  просьбы  Пьера,
тот впивался глазами в лицо Харилая, стараясь прочесть его решение и в  то
же время внушить ему ответ.
   - Это  очень  серьезное  дело,  -  веско  сказал  механик.  -  По  всей
видимости, придется...
   Пьер почувствовал, что задыхается.
   - ...придется безотлагательно _сыграть_ во Всемирный Совет.
   Они возвращались в игру Гектора "Агентство по туризму".
   - Пора обедать, - сказал Гектор. -  Какую  кухню  предпочтете  сегодня,
дружище?
   - Все равно.
   - Напрасно, напрасно. Я вижу, последние слова Харилая  оставили  у  вас
неприятный осадок. Ну ничего. Ресторан "Сакартвело" - вот что поправит вам
настроение. Застолье грузинских князей.
   Ближайшая дверь вывела их в платановый лес. Дощатый стол  на  небольшой
поляне был уставлен тонкогорлыми глиняными кувшинами. Многоцветье  фруктов
и овощей напомнило Пьеру сентябрь где-нибудь в Савойе. За столом сидело  с
полдюжины усачей  в  наглухо  застегнутых  красных  рубахах  и  схваченных
тонкими поясами темных кафтанах с расходящимися полами.  Раздались  шумные
крики. Один из пировавших, худой, легкий, как перышко, взвился навстречу.
   - Добро пожаловать, гости дорогие! - закричал он, топорща усы и  вращая
зрачками горячих глаз.
   Пахло ароматным дымом:  в  стороне  над  открытым  очагом  на  огромном
вертеле жарился баран. Пьеру сунули в руки костяной  в  серебряном  окладе
рог,  полный  красного  вина,  пододвинули  завернутые  в  тонкую  лепешку
ослепительно белый сыр и пахучую умытую траву.
   - Кушай, дорогой, - сказал сосед, горбоносый смуглый старик. - Гость  в
доме - радость в доме. Здоровье  дорогого  гостя.  -  Старик  поднял  свой
кубок.
   Пьер ел дымящуюся баранину, запивал ее нежным вином. Ему было хорошо.

   В самом маленьком духане
   ты товарища найдешь.
   Если спросишь "Телиани",
   поплывет духан в тумане,
   ты в тумане поплывешь...

   И Пьер подтягивал за тягучим тенором:

   Тайа-тайа-тайа-вота-тайа-йа...

   Замирал, когда врывался бас:

   Дын-ды-лава...

   Гектор рассказывал пирующим про маленькую Люс. Князья смотрели на Пьера
маслинами глаз, качали головами и цокали языком.


   - Сколько же у вас игр?
   - Много. Очень много. Не знаю точно. Впрочем, детали касаются тех,  кто
играет в статистику, - ответил Гектор.
   - Интересно бы узнать их названия.
   - Почему же только названия? Можно и посмотреть, и поиграть. Для начала
могу познакомить вас со списком игр нынешнего сезона. Хотите?
   Гектор  подошел  к  ближайшему  толстому   дереву   и,   найдя   дупло,
удовлетворенно хмыкнул. Запустил руку  в  темную  дыру  и  протянул  Пьеру
свернутый в трубочку лист бумаги.
   - Изучайте.
   Пьер уже давал себе зарок не выказывать удивления, однако  вид  у  него
был озадаченный.
   - Все та же свертка пространства, - пояснил  Гектор.  -  Дупло  сыграло
роль дверцы между моей рукой и библиотекой Совета нашей зоны.
   - Но почему там оказался именно нужный вам список?
   - Та же телепатия, только на железных принципах биомашинной технологии.
   - Понятно,  -  неуверенно  пробормотал  Пьер  и  развернул  пожелтевший
листок. В десятке столбцов рукописной вязью теснились слова.
   - Не удивляйтесь виду списка. В быту  никто  не  желает  иметь  дело  с
кристаллами, голографией и  прочей  головоломной  техникой.  Всем  подавай
фолиант в коже с серебряными застежками или пергаментный свиток.
   - И на всех хватает?
   - Справились. Дома книг у нас в общем-то нет. Разве что  в  играх,  где
это необходимо. А так - протянул руку к ближайшей  дверце  и  взял  нужную
книгу в библиотеке. Они  там  продублированы  в  соответствии  со  средней
частотой запроса.
   - Одним словом, в книги вы тоже играете.
   - Угадали. Есть и такие игры,  "Пожар  в  Александрии",  например,  или
"Изба-читальня".
   - Изба?
   - Так назывался древний русский дом.
   - А почему читальня?
   - Когда-то в России шла борьба с неграмотностью -  постойте,  это  ведь
было как раз в вашем веке, - и  книги,  насколько  я  помню,  хранились  в
бревенчатых домах - избах...
   - Вот эта игра, - сказал Пьер, просматривая список. В том же столбце он
прочел:

   Трансвааль в огне
   Дирижабль Нобиле
   Белый квадрат на белом фоне
   Базар в Коканде
   МакИ
   Большой футбол...

   Пьер поднял голову.
   - Тут все двадцатый век?
   - Да, а вот двадцать первый. - Гектор провел  пальцем  по  строчкам:  -
Экологический  коллапс,  Мафусаилов  век.  Марсианские  хроники...  А  вот
двадцать второй, двадцать третий...
   Взгляд Пьера блуждал по листку, выхватывая разбросанные по векам  игры:
Ронсевальское ущелье. Тысяча видов Фудзи, ГЭС на Замбези, Бирнамский  лес,
Лагерь таборитов...
   - А это что? - воскликнул он вдруг, возвращаясь к  двадцатому  веку.  -
МакИ! Вы играете в макизаров? Это про наше сопротивление бошам?
   - Да, а чему тут удивляться? Двадцатый век у нас в почете.  Он  признан
одним из переломных в истории. Хотите посмотреть  "Маки"?  Правда,  это  в
другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.
   - Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.


   В  окоп,  где  сидели  Дятлов,  Декур  и   Пьер,   спрыгнул   д'Арильи,
умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней
недели. Он шел  в  штаб  к  Эрвье  и  решил  дождаться  темноты.  Д'Арильи
немедленно  схлестнулся  с  Декуром,  а  мрачное  молчание  Дятлова,  ради
которого  -  это  уже  начинал   понимать   Пьер   -   аристократ   всегда
разглагольствовал, подливало масло в огонь.
   - Попран рыцарский  дух,  веками,  как  драгоценное  вино,  сохраняемый
цветом  европейских  наций,   оберегаемый   от   тупых   буржуа,   темного
пролетариата, извращенных интеллектуалов...
   - Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и
Геббельс будет вам аплодировать.
   - Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и  чистой
любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на  уровень
балагана.
   - И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они  пообразованней,
поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью,
это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм  бы  вас  устроил,  а?  -  Декур
начинал распаляться.
   - Не придирайтесь, Жак.  Я  бьюсь  с  ними  от  имени  светлых  идеалов
рыцарства.
   - Вы  бьетесь  с  варварством  сегодняшнего  дня  от  имени  варварства
прошлого.
   - Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать -  у  меня
хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...
   - Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.
   - Да, и Зигфрид.
   -  Вот  и  славно,  д'Арильи.  Вот  и  договорились.  -  Декур  говорил
беззлобно, но с неприязнью. - Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы
пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве,  неплохо  бы  понять,
что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе  та
апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое  рыцарство
так же мало  отличается  от  французского,  как  люди  Кальтенбруннера  от
головорезов Дарнана.
   Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая г