енно этот рев,  подхваченный  многими,
подавляет все остальные звуки: "День-ги!!!"
     И тут человеческая масса прорвала милицейское оцепление, и вспучилась
тысячами рук прямо под сценой. Я не знаю, что за психоз  овладел  ими,  но
уверен, если бы они дотянулись, они бы нас растерзали.
     Клен, Смур и Джим, стоя на краю, сдерживали  натиск,  тыча  пылающими
вниз факелами. В  надежде  тоже  чем-нибудь  вооружиться,  я  бросился  за
портрет  и  наткнулся  там  на  пожарный   бак   со   сложенным   кольцами
прорезиненным рукавом (видно его поставили тут, узнав о затее Рома спалить
этот огромный картонный щит). Одной рукой я схватил брандспойт и  направил
его на огонь, а другой - до упора нажал рычаг на баке.
     Струя пены вылетела с такой силой, что я едва удержался на ногах. Она
пробила  покоробившийся  картон  портрета  насквозь,   образовав   в   нем
полутораметровое отверстие. Я выскочил  через  эту  дыру  на  авансцену  и
ударил пеной по первым рядам. Я хлестал ею, как гигантским бичом, мало что
соображая, только выкрикивая азартно:
     - Вот вам! Суки! Нате!..
     Я  очнулся,  лишь  услышав  грохот  за  спиной.  Прогорев  и  потеряв
прочность, обрушились, державшие портрет, леса.  Многометровый  сноп  искр
устремился в ночное небо. Рукав, обмякнув, повис, как  глупая  кишка:  его
перебили рухнувшие обгорелые брусья. Из центра пылающей груды с шипением и
треском взметнулось ввысь облако густого пара.


     Толпа напирала.  Бросив  бесполезный  теперь  рукав,  я  выдернул  из
кармана кожаной  куртки  трофейный  севостьяновский  пистолет,  о  котором
совсем забыл, взвел и, подняв вверх, несколько раз  нажал  на  курок.  Все
получилось,  как  на  недавнем  представлении  "Дребезгов":  я   попал   в
прожектор,  и  после  оглушительного  грохота  выстрелов  послышался  звон
сыпящегося стекла. Толпа слегка подалась назад и притихла.  Этой  короткой
паузы нам  хватило,  чтобы  обогнув  тлеющую  груду  обломков,  сбежать  с
подмостков с обратной стороны.
     Миновав фургончики с реквизитом, милицейские машины и филармонические
автобусы, через служебные ворота стадиона мы  выбрались  на  шоссе.  Тачку
поймали быстро и, сев в нее, некоторое время подавленно молчали. Все вышло
в точности, как предсказывал Смур. Но он, конечно, и сам был этому не рад:
     - Да. Не вышло из нас спасителей человечества, -  первым  нарушил  он
молчание.
     - Почему они все-таки не поверили нам? - искренне недоумевал Клен.
     - А просто потому, что они - гады, свиньи, быдло паршивое, - спокойно
объяснил ему Джим.
     - Ну-ну, сам-то ты кто? - урезонил его Эдик. - Кто  ты  такой,  чтобы
тебе верили? Чтобы нам верили, нам нужно начать жизнь заново и прожить  ее
совсем не так. К тому же, мы чуть не на  каждом  концерте  бунтуем  против
чего-нибудь, а после - расходимся по домам...
     - А по-моему, - вставил свое слово тупой Клен, - просто времени  было
мало на репетицию, вот и вышла халява...
     - Да ты хоть год готовься, то же самое было бы, - возразил Смур. - Не
те времена. Это лет десять-пятнадцать  назад  ходили  на  концерты,  чтобы
набраться новых идей - запрещенных, "подпольных". Вот тогда нам верили.  А
теперь все, что можно сказать - сказано. Люди ходят развлечься.  И  платят
за это. А ты знаешь ведь, какая жизнь сейчас. И мы от них же  еще  чего-то
требовать начали...
     - Давай, давай, накручивай, - возмутился Джим, - по-твоему,  выходит,
это мы - свиньи, а не они.
     - Что они - свиньи, в этом я не сомневаюсь, -  усмехнувшись,  заверил
его Смур, - вопрос только, кто в этом виноват? Не мы ли, в числе прочих?
     Но доспорить они не успели: тачка поравнялась с моим домом.
     - ...Ты считаешь, мы сделали все, что могли? - спросил я Эдика, когда
мы расположились в креслах и закурили.
     - Что касается благородных порывов, думаю, все. А вот,  что  касается
твоей личной безопасности... Зря ты дядю Севу еще там не придушил.
     - Ты бы сделал это на моем месте?
     - Вряд ли.
     - Вот то-то же.
     - И что будет дальше? - просто спросил Клен.
     Я глянул на часы:
     - До начала трудовой недели осталось четыре часа. Сотрудники придут в
лабораторию  и  найдут  там  Севостьянова.  Не  знаю  уж,  как  он   будет
выкручиваться, но, я уверен, выкрутится. И вскоре снова  начнет  охотиться
на меня. Не сам, скорее всего, а  внедряясь  в  каких-нибудь  обколовшихся
торчков. А может и управляя очередным трупом.
     Джима передернуло от омерзения. Он зябко потер руки и спросил:
     - Слушай, а этот Гриднев, как он тебе показался?
     - Умный, по-моему, мужик. Только ограниченный.
     - А может быть стоит к нему дернуться?
     - На предмет?..
     Но Джим не успел ответить, потому что вдруг взорвался мой сумасшедший
телефон. В четыре утра. Я выругался, подошел к столику и снял трубку:
     - Да?
     - Это Николай Крот?
     - Да, он самый.
     - Наконец-то! Я ищу вас уже несколько часов.
     - Кто это - я?
     - Я - Гриднев, следователь, вы помните меня?
     Я закрыл ладонью микрофон трубки и шепнул  ребятам:  "Гриднев.  Долго
будет жить", а потом ответил ему:
     - Естественно, помню.
     - Так. Я вас очень прошу, никуда не исчезайте. Сидите дома. Я буду  у
вас минут через сорок.
     - Хорошо, - ответил я.
     ...Он появился в моей квартире даже раньше, чем обещал. И, как бог  с
машины, развеял все наши затруднения. Вот что он нам рассказал. Связанного
дядю Севу еще в полдень обнаружил вахтер. Но даже не стал  развязывать,  а
сразу позвонил в  милицию.  Прибывшие  на  место  происшествия  сотрудники
патрульно-постовой службы были лично знакомы с двумя погибшими позапрошлой
ночью милиционерами (район-то тот же). И они были в курсе,  что  убиты  их
коллеги музыкантом Романом Хмеликом (разве такое можно утаить?). Знали они
и то, что подобными делами занимается  прокуратура.  Потому-то,  обнаружив
при беглом осмотре подозрительной лаборатории папочку  с  надписью  "Роман
Хмелик" на обложке и с несколькими страничками испещренными  цифрами  (это
были параметры его нервной системы  для  настройки  транслятора),  они  на
всякий случай брякнули дежурному прокуратуры. А тот позвонил Гридневу.
     Опыт   и   интуиция   подсказали   последнему,   что   в   руки   ему
нежданно-негаданно  попал  кончик  ниточки,  потянув  за  который,   можно
распутать весь клубок. Он  примчался  в  лабораторию  и,  после  короткого
разговора с ее заведующим (прибывшим туда в связи с ЧП) о предназначении и
возможностях  биотранслятора,  после  разговоров  с   вахтером   и   самим
Севостьяновым, окончательно утвердился в мнении, что напал на след. Дальше
- дело техники. Уже через каких-то  полтора  часа  в  его  кабинете  сидел
перепуганный Тоша Пташкин и кололся вдоль и поперек.
     Так что, пока мы геройствовали на стадионе,  Тоша  и  дядя  Сева  уже
находились под стражей, а Гриднев разыскивал меня. Разыскивал  вот  зачем.
Все связанное с этим делом в экстренном порядке объявлено  государственной
тайной, и ему поручено взять с меня (а теперь и с  остальных)  подписку  о
неразглашении оной.
     Нас слегка ломало.  Но  когда  Гриднев  сказал  нам,  что  дяде  Севе
обеспечена вышка, и Тоша тоже схлопотал немалый срок, мы, крови  жаждущие,
на радостях ознакомились с содержанием предложенной нам бумаги и поставили
свои автографы.
     Гриднев отбыл, а мы завалились спать. И проспали до середины  дня.  А
вечером - напились как сапожники: за упокой  души  Романа  и  за  здоровье
товарища следователя.
     ...Часов в  десять  в  дверь  мне  позвонили.  Открываю  я  будучи  в
невразумительном состоянии, на пороге - Томка-пацанка.
     - Привет, - говорю, - заходи, заходи. А мы тут, понимаешь...
     - Вижу, - отвечает она. - Веселитесь.  Нормально.  Ладно,  извини,  я
пошла.
     - Да ты подожди, - останавливаю я ее, - зачем приходила-то, тебе ведь
что-то надо было?
     - "Ничего мне не надо, - отвечает она, - пусти. - А потом говорит:  -
Знаешь, кем я буду после школы?
     - Ну так, - отвечаю, - конечно. Актрисой. Ты  ж  ведь  в  театральный
поступаешь...
     - Нет, не поступаю, - говорит она. - Не буду я артисткой.
     - А кем? - спрашиваю я, хотя мне, честно сказать, совершенно  это  до
лампочки.
     - Бухгалтером! - отрезала она. Так,  будто  не  слово  произнесла,  а
снаряд выпустила. И, хлопнув дверью, застучала по лесенке.
     Так я и не въехал, зачем она мне это сказала.



                                  ЭПИЛОГ

                                             "Кто-то шепчет: "Люблю тебя",
                                             Кто-то строчит донос,
                                             Кто-то идет под венец,
                                             Кого-то ведут на допрос..."
                                                         Константин Кинчев

     Вот так неожиданно тихо и, я бы  сказал,  бесславно  закончилась  эта
жуткая, по-моему, история. Был я на Настиных похоронах, а вот  тело  Рома,
сброшенное людьми Севостьянова в Москву-реку,  найти  так  и  не  удалось.
"Дребезги"  свое  существование,   естественно,   прекратили,   а   ребята
расползлись по разным командам и  почти  напрочь  исчезли  из  моего  поля
зрения. Прошло уже несколько лет с тех пор. Ни о Тоше Пташкине, ни о  дяде
Севе я больше никогда и ничего не слышал, хотя Гриднев и сказал в ту  нашу
последнюю встречу, что меня вызовут свидетелем по делу. Но  я  был  только
рад, что никуда меня не дергают.
     А недавно в авиакатастрофе погиб Женя Мейко. Узнав об этом, я съездил
к его родным, и там только впервые услышал о глупой и бессмысленной смерти
Кости Кленова. Я попытался найти  Эдика,  но  не  сумел:  он  давным-давно
поменялся с кем-то квартирами, и никто из наших общих знакомых его уже сто
лет не видел. Через горсправку я его тоже не вычислил. Где он? Жив ли?
     Последний вопрос не праздный, у меня появилось  подозрение,  что  нас
целенаправленно уничтожают. Лично я после  всего  этого  стал  таскать  во
внутреннем кармане плаща "трофейный" севостьяновский пистолет.
     За нами охотятся? Но  кто  охотник?  Дядя  Сева?  Он  сумел  каким-то
образом освободиться и процветает?  Мафия?  Органы  безопасности?  Да,  но
почему тогда я - настоящий участник событий - до сих пор жив?  Может  быть
потому, что ныне  я  -  скромный  заведующий  отделом  культуры  небольшой
подмосковной газетки; существование мое  размеренно  и  просто  (работа  -
семья, и снова - работа) и вычислить меня сложнее, чем  их  -  музыкантов,
вся жизнь которых - сплошной бардак и непредвиденные обстоятельства?
     В прокуратуре, когда  я  сунулся  туда,  мне  объявили,  что  Гриднев
Евгений Валерианович у них давно уже не работает. И в  поисках  его  ничем
мне помочь не смогли.
     Я не знаю, чего ждать. Я должен как-то защитить себя, Ленку  и  дочь.
Но что я могу сделать? Пока  я  придумал  только  одно  -  последовательно
изложить эту историю и попытаться  опубликовать  ее.  Хотя  бы  под  видом
фантастической повести.
     Но, наверное, и этот шаг - довольно бессмысленный. Ведь  однажды  мне
уже не поверили - когда рок-н-ролл, впервые  по-настоящему  понадобившийся
нам, оказался мертвым. А может быть, это он и  тянет  за  собой  в  могилу
своих самых доблестных рыцарей и самых истовых жрецов?..
     Мистика?  Но  я  уже  сталкивался  с  тем,  что  мистика  может  быть
реальностью. Так что, не знаю...
     Не знаю.