в зале "России", когда в  пятнадцать  минут  первого  зазвонил
телефон. Я не удивился: мне могут звонить и в три, и в четыре утра - стиль
жизни. В трубке я услышал незнакомый женский голос:
     - Алло, кто это?
     - А кто вам нужен? - стандартно ответил я вопросом на вопрос.
     - Слава богу, это ты, Коля.
     Только теперь я ее узнал. Но что у нее с голосом?
     - Что с тобой, Настя?
     Секунду в трубке были слышны только потрескивания. И  вдруг  -  плач.
Навзрыд. Я слегка опешил:
     - Да что с тобой? Эй, ты что-то вспомнила, или Ром  что-то  натворил?
Только не нужно плакать. Успокойся.
     Но она продолжала, и я начал злиться:
     - Да хватит тебе реветь! Ответь, наконец, в чем дело?!
     - Он... он умер.
     Я вздохнул облегченно. Истеричка. Так  я  и  думал,  что  она  ляпнет
что-нибудь вроде этого. Что она, что Ром: два сапога - пара. Я, правда, их
обоих люблю, но порой они все-таки достают меня. И я стал говорить с  ней,
как говорят с капризным ребенком:
     - Ну, что ты, Настя.  Это  -  временный  упадок.  Мы  только  сегодня
толковали об этом. Это пройдет. Он, как всегда, делает из мухи слона; да и
ты...
     - Что ты мелешь, Крот? Он лежит мертвый - в ванной.
     Некий невидимка вылил мне за шиворот ковш липкой ледяной жидкости.  В
трубке снова послышались частые приглушенные всхлипывания.
     - Подожди, Настя, я сейчас буду. А ты постарайся сделать  что-нибудь:
проверь пульс, сердце, вызови "скорую"...
     - Уже вызвала. Сейчас иду встречать -  на  улицу.  Если  ты  приедешь
после них, я все равно буду у входа. Я не смогу быть в квартире одна.
     - Жди! - крикнул я в трубку и кинулся вниз.
     У меня было такое ощущение, будто кто-то показывает мне страшный,  до
нелепости, фильм с моим участием. Поехала крыша: я словно  видел  себя  со
стороны. Как я, уже сидя в "Жигулях",  бестолково  тычу  ключом  зажигания
вокруг отверстия и шепотом матерюсь от собственной неловкости. Как выезжаю
на темный, с отличным названием - "Лялин", переулок...
     Очнулся я,  миновав  уже  больше  половины  пути.  Оказалось,  что  я
километров под девяносто несусь по темному мокрому Новодмитровскому.  Чуть
сбавил скорость: не хватало только еще одного покойника.
     Но что произошло? Несчастный случай? Самоубийство? Скорее  -  первое;
если я правильно понял Костю, то оставил я  Романа  не  в  самом  паршивом
настроении, какое у него бывало в последнее время.
     Я уже подъезжал к месту: вот магазин "Аленка",  вот  ворота  во  двор
павловского психоцентра, вот - контора "Машинописные работы на дому"...  И
тут, возле самого дома, навстречу мне вывернула  машина  "скорой  помощи".
Улица была совсем пустой,  так  что  вряд  ли  это  было  совпадением.  На
мгновение поравнявшись, в большом, в  полкабины,  окне  я  мельком  увидел
водителя и врача. "Вот  и  развязка",  -  пронеслось  в  мозгу,  и  машины
разминулись.
     Настя, как и обещала, ждала меня на улице. Она промокла до нитки, но,
несмотря на мои уговоры, не захотела возвращаться в дом,  тем  более,  что
ждать больше некого: Рома, как  я  и  предвидел  уже  увезли.  Мне  ничего
другого не оставалось, как посадить ее в машину рядом с собой.  Теперь  мы
неторопливо двигались по ночной Москве, и Настя рассказывала мне, как  все
произошло:
     - Он сильно уставал  в  последнее  время.  А  тут  еще  с  родителями
поссорился. Они все никак  не  могут  простить,  что  он  не  работает  на
"нормальной" работе. И еще - что мы с ним не расписаны; "в грехе" живем. И
я тут еще... Полгода назад врач сказал, что мне нужно  серьезно  лечиться,
иначе - о ребенке даже и мечтать не стоит. И вот я бегала с  процедуры  на
процедуру, и мы почти не виделись с ним: днем - я в больнице, вечером - он
на концерте. Или вообще - гастроли. А когда  мы  все-таки  встречались,  я
стала замечать, что он как будто не в себе.  Потом  мне  Клен  позвонил  и
сказал, что Ром ширяется. Я не поверила сначала. Но стала приглядываться и
убедилась, что так оно и есть. А завести с ним разговор на эту тему... Все
не знала, с чего начать.
     Но сегодня он был какой-то особенный: еле на ногах  стоял,  а  шутил,
дурачился, как раньше. И  все  напевал:  "Прекрасная  ты,  достаточный  я,
наверное мы - плохая семья...", знаешь?..
     - Из "Радио Африки", - кивнул я. - "...Сейчас мы будем пить чай..."
     - И мы пили чай. Он очень много говорил о тебе.  Кстати,  спасибо  за
то, что так назвал дочку.
     Мне было неловко слышать это в такую минуту, и  я  промолчал,  а  она
продолжила описания подробностей нынешнего вечера.
     Они пили чай, и Роман много  смеялся  и  говорил,  что  вот  и  Настя
подлечится только и тоже родит дочку; и он придумывал для нее разные имена
- от Аграфены до Брунгильды... А потом в нем как будто  что-то  сломалось,
словно завод кончился. Он поскучнел, говорить стал  с  неохотой.  И  вдруг
заявил, что ему нужно побриться.
     Настя слегка обиделась на его перемену и заметила, что никогда у него
раньше не было такой идиотской привычки - бриться перед сном. А он в ответ
наорал на нее, мол, не ее это дело, и с какой стати она за ним шпионит,  и
что она вечно лезет не в свои дела... И заперся в ванной. Его  раздражение
было настолько несоизмеримо с ее замечанием,  что  она  сразу  заподозрила
неладное и решила посмотреть, чем он там, в ванной, занимается.
     В стене  между  ванной  и  туалетом,  под  потолком,  есть  маленькое
окошечко  (непонятно,  кстати,  зачем).  Благо,  потолки   в   "хрущевках"
невысокие, и Настя прекрасно все видела, встав ногами на унитаз.
     Сначала Роман включил душ, словно боялся, что она что-нибудь услышит.
Только шумного он там ничего не делал,  а  просто  достал  с  парфюмерного
шкафчика коробку (глядя сверху,  Настя  сразу  заметила  ее,  а  раньше  -
никогда не видела), вынул оттуда шприц  и,  зарядив  в  него  две  ампулы,
кольнулся.  Потом  положил  коробку  на  крышку   стиральной   машины   и,
прислонившись спиной и затылком к стене, сполз на корточки.
     ...Она перевела дыхание и спросила:
     - А куда мы едем?
     - Ко мне.
     - Нет, давай обратно. Я домой хочу.
     Я не стал спорить и изменил маршрут. Она попросила: "Дай сигарету". Я
протянул пачку "Стюардессы",  она  прикурила  от  "затычки"  и,  пару  раз
затянувшись, стала рассказывать дальше:
     - Минут десять, может больше, я тогда потеряла счет времени, он сидел
неподвижно. Потом вдруг поднялся и встал ко  мне  спиной.  Я  думала,  все
кончилось, но он что-то там поколдовал (мне со спины не видно было,  но  я
поняла, что он опять колется) и сел в ту же  позу.  Мне  стало  страшно  и
жалко его, и я даже перестала бояться, что он обозлится, если узнает,  что
я подглядываю, и я стала барабанить в окошко. Но он никак не реагировал, и
я перестала.
     ...И вот,  когда  она  перестала  стучать,  Роман  резко  поднялся  и
принялся творить что-то уже совсем жуткое. Это  было  похоже  на  утреннюю
гимнастику. Он приседал, разводил и сводил руки, поднимал колени к  поясу.
Потом поднес кисти рук к глазам и по очереди согнул и разогнул пальцы. При
этом Насте было видно, что челюсть у него отвисла и изо рта  течет  слюна.
Это было  противоестественно,  гадко...  Потом  он  наклонился  к  дверной
задвижке и немного повозился с ней. Настя спрыгнула на пол и тут  услышала
за стенкой грохот. Она кинулась в ванную, распахнула дверь и увидела  его.
Он лежал рядом с опрокинутым шкафом.
     Она затянулась в последний раз и выкинула бычок в мокрую мглу. Мы уже
стояли перед ее домом.
     - Я сразу поняла, что он  мертв,  но  все-таки  попыталась  прощупать
пульс; его, конечно, не было. На  стиральной  машине  лежала  коробочка  с
ампулами. Вскрытых - три. Это много?
     - Черт его знает. Это, наверное, зависит от концентрации.
     - Знаешь, а мне совсем не было  страшно.  Я  вернулась  в  спальню  и
вызвала "скорую". Потом позвонила тебе. И тут только доходить  стало.  Ну,
вот. Дальше ты знаешь.
     Я поднялся с ней на седьмой этаж. Вообще-то нельзя сейчас бросать ее.
Но мы - не совсем чужие люди, и мне очень не  хотелось  самому  предлагать
остаться. Все же я сделал бы это, но мне повезло; она опередила меня:
     - Ну что ты, Крот, мнешься. Или не  въезжаешь,  что  одна  я  в  этой
квартире с ума сойду?
     И мне стало не то чтобы стыдно, но, вообще,  как-то  стремно  слегка:
тут, мать, такое... Ром умер. А я робею, как гимназистка.
     Ну и, короче, она  постелила  мне,  разобрав  кресло,  а  себе  -  на
кровати. Квартирка-то -  однокомнатная.  И  только  мы  легли  -  зазвонил
телефон. Ко мне он был ближе, и Настя сказала: "Возьми".  Я  трубку  снял:
"Алло?" А оттуда - женский возмущенный голос: "Что  за  идиотские  шутки?!
Вызываете "скорую помощь", а когда она приезжает - никого нет дома. Как не
стыдно? Людей отрываете..." Я ее перебил: "Как это, никого нет?  Были  тут
все. Какие там шутки. Человек умер. Его ваша "скорая" и  увезла".  "Ничего
не понимаю, - говорит голос.  -  Тогда  ладно.  Извините.  Разберемся".  И
трубку положили.
     - Странно, - сказала Настя (она все расслышала). А я глаза  закрыл  и
успел только заметить про себя, что совсем как-то отвлеченно о Роме думаю,
словно он не лучший мой друг, и не о нем я в последнее время пишу во  всех
известных мне жанрах, а после - распихиваю написанное во все известные мне
газеты и журналы... Только это и успел подумать. И  заснул.  И  спал,  как
бревно, пока не проснулся, уже под утро, от Настиного плача.
     И я перелез к ней. Стал успокаивать ее,  как  умею.  Только  не  было
между нами ничего. Просто быть не могло. Да, лежали мы  голенькие,  и  она
была очень красивая, хоть и несчастная, и я, в общем-то, ничего еще  пока.
И наши тела еще помнили друг друга. К тому же оба мы (я, во всяком случае,
уж точно) не верили в то, что дух Рома витает над нами  и  следит,  как  и
что. "У греховности и святости - равная цена..." (это я себя цитирую).  То
есть, бывают, по-моему, такие ситуации, когда все запреты снимаются. И,  я
думаю, меня бы не мучила совесть, если бы все это между нами и  произошло.
Мы-то - живые. Да только как-то нам это в голову не пришло. Ей богу.  Нет,
мелькнуло, но я сразу просек, что ей только хуже будет.
     Потом, когда уже начался день, я снова заснул,  и  она  -  вместе  со
мной. Но я успел решить, что завтра первым делом Тошу найду. И  набью  ему
морду. А еще порадовался, что Настя,  молодец,  не  потянула  в  это  дело
милицию. А то бы не избежать нам всем больших обломов.
     И еще я подумал о том, что нет  больше  "Дребезгов".  Что  же  мне-то
делать? Разве что в попсу податься. Там хоть бабки...



                                 МИСТИКА

     Только зря я радовался насчет ментов. Разбудил нас телефонный звонок.
     - Да?  -  подняла  трубку  Настя.  А  потом,  после  паузы,  ответила
звонившему: - Хорошо. Я подойду.
     Я видел, как ее лицо, и так-то довольно помятое, просто стерлось,  на
нет сошло во время  этого  короткого  разговора.  Она  положила  трубку  и
сказала мне:
     - Меня в прокуратуру вызывают.
     - Быстро они, - подивился я. - Пойти с тобой?
     - Не надо, - трезво рассудила она, - понадобишься,  и  тебя  вызовут.
Чего зря нарываться.
     Тогда я вызвался хоть подбросить ее. По дороге она сказала, что  одно
в этом звонке хорошо: теперь хоть не придется разыскивать Рома по  моргам.
Она так и сказала - Рома, а не "тело", например). Вчера она была  в  таком
шоке, что даже не спросила у врачей, куда его повезли.
     Не понравилась мне чем-то серая "Волга", которая шла за нами и вместе
с нами  остановилась  возле  прокуратуры.  Но,  когда,  высадив  Настю,  я
отправился домой, "Волга" осталась стоять, и я успокоился.
     По дороге я зарулил к Джиму, но  его  не  оказалось  дома.  Я  только
рассказал его предкам, какие у нас дела вершатся и дальше поехал. Но еще и
дверь ключом не открыл, как  услышал  дикий  телефонный  трезвон.  "Что-то
вообще, жизнь у меня какая-то телефонная  пошла",  -  думал  я,  торопливо
отпирая замок и хватая трубку.
     - Коля, - зазвучал взволнованный Настин голос, - это какой-то ужас...
     - Что такое? Что там тебе сказали?
     - Ты понимаешь, они совсем не по этому делу меня вызывали.
     - Не из-за Рома?
     - Из-за него. Но, понимаешь... Только я туда вошла,  как  они  начали
нести какой-то бред - что Ром  ограбил  сегодня  ночью  какой-то  валютный
магазин. Стали меня допрашивать, где я была с четырех до пяти утра...
     - А что случилось в это время?
     - Они твердят, что именно в это время и был ограблен магазин.
     - Да какой, к черту, магазин? Ты им объяснила, что Ром  в  это  время
был уже мертвым?
     - Не стала я об этом говорить. Что-то меня удержало.  Понимаешь,  все
это так глупо звучало. Чушь какая-то.  Я  просто  ждала,  когда  они  меня
отпустят. Но потом они показали мне запись...
     Голос ее задрожал, и она примолкла.
     - Какую еще запись? - У меня снова, как вчера, слегка поехала крыша.
     - Этот магазин - частный. И хозяин там, видимо, крутой. У него в доме
напротив, в одном из окон, установлена камера. И она ночью пишет все,  что
возле дверей делается. Он хозяину квартиры, чье окно, башляет за  то,  что
тот кассеты меняет.
     - Ну и что?
     - Это был Ром. Мертвый. Понимаешь?! Он мертвый этот магазин грабил.
     - Слушай, Настя, ты в порядке?
     - Нет.
     - Я и чувствую.
     - Как ты думаешь, Крот, в порядке я, когда Ром умер? И когда я своими
глазами видела, как он, мертвый, ломает дверь магазина?
     Я слышал, что она  сейчас-сейчас  сорвется.  Но  произнес,  наверное,
самую идиотскую фразу, какую только мог:
     - Ну, ты что-то не так увидела.
     - Пошел ты!.. - крикнула она и бросила трубку.
     Я сварил кофе и завалился на диван.  Похоже,  я  слегка  перегрузился
впечатлениями. Мозги просто отказывались соображать.
     Но после получасового разглядывания табачных колец и  потолка  сквозь
них,  я  мало-помалу  пришел  к  выводу,  что  разговор  с  Настей   нужно
продолжить. Я набрал ее  номер,  но  трубку  никто  не  поднимал.  У  меня
засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. Я спустился вниз, сел  в
"Жигуленок" и двинул к ней.
     На этот раз я не мчался очертя голову, как ночью, и  добрался  только
часа через полтора. И застал перед ее  подъездом  небольшую  кучку  зевак.
Чуть поодаль стояла "скорая". Я даже не удивился. Пробившись к  дверям,  я
увидел, как двое санитаров выносят на носилках прикрытое простыней тело. А
за ними по пятам - зареванная Настина младшая сестренка Тома. Я тронул  ее
за плечо:
     - Что с ней?
     - Я открыла... А она... - и сколько я не тряс  ее,  сквозь  слезы  не
смогла вымолвить больше ни слова. Тогда я догнал носилки и тот  же  вопрос
задал санитару.
     - Вроде, отравление. С час назад  она  кончилась.  Но  точно  сказать
можно будет только после вскрытия и анализов.
     - Я взгляну на нее? Я ее друг.
     Настя лежала  с  закрытыми  глазами,  неестественно  закинув  голову.
Бледное лицо ее чуть припухло. Мертвая.  Мертвее  не  бывает.  Но,  словно
стараясь  оттянуть  время,  я  снова  и  снова  пытался  прощупать  пульс,
прослушать сердце.  В  конце  концов,  санитарам  надоело  стоять,  и  они
двинулись к машине; а я, как заводная кукла, не  отставая,  брел  рядом  с
носилками.
     Дверцы захлопнулись и машина выехала со двора. Перед тем как сесть  в
нее, один из санитаров сочувственно похлопал меня  по  плечу  и  вроде  бы
хотел что-то сказать. Но потом только рукой махнул.


     Я отвез Томку домой - к Настиным родителям. По дороге спросил, как  у
нее дела с  поступлением  в  театральный,  но  она  была  не  в  состоянии
произнести что-нибудь членораздельное, и ехали мы, в  основном,  молча.  Я
остановился у подъезда, и когда она выходила, поймал за руку,  притянул  к
себе и, как мог нежнее, погладил волосы - такие же мягкие,  как  у  Насти.
По-моему, она слегка неравнодушна  ко  мне,  как  это  бывает  с  младшими
сестренками старых друзей или подруг. Как бы не было мне  худо  самому,  я
должен был ее поддержать. Пусть помнит, что у нее есть друзья, которые  ее
никогда не подведут. Я отпустил ее, она шмыгнула носом, мне показалось,  с
благодарностью, и пошла. Страшные слова готовилась она сейчас сказать отцу
и матери... Я с ней подняться не набрался духа. Постоял немного и  поехал.
В прокуратуру поперся.
     В вестибюле я спросил у похожего на ворону дежурного, кто  занимается
делом Романа  Хмелика.  Тот  подозрительно  меня  оглядел,  но  потом-таки
звякнул куда-то и сказал мне: "В тринадцатую пройдите - на третий этаж".
     Встретил меня мрачный, но, сразу видно, умный мужик.  Лет  сорока,  в
официальном прикиде.  Он  назвался  следователем  Евгением  Валериановичем
Гридневым и поинтересовался, чем может быть мне  полезен.  Но  цепкий  его
взгляд говорил о том, что он как раз решает, чем могу быть полезен ему я.
     Я назвал свое имя, место работы и объяснил, зачем явился:
     - Я хотел бы увидеть запись - из магазина.
     - Какую запись?
     - Вы понимаете, какую. Которую его жене показывали.
     - А вы откуда об этой записи знаете?
     - Настя мне и рассказала.
     - А вы, простите, когда в последний раз видели Хмелика?
     - Вчера на концерте.
     - И как он вам показался?
     - Очень усталым... Вы мне запись покажете или нет?
     - Вы, как я понял, журналист?..
     Все ясно. И я попер на понт:
     - Вот что, Евгений Валерианович, я вам клянусь, что  писать  об  этом
без вашего специального разрешения не буду. Роман - мой старый  друг.  Это
нужно лично мне, понимаете? А если вы мне откажете,  тогда  я  точно  буду
звонить на каждом углу и все следствие вам попорчу.
     Гриднев тихонько постучал пальцем по краю стола, говоря:
     - Вот только пугать меня не надо, молодой человек. Я сам кого  хочешь
напугаю... А запись я вам покажу, черт с вами.
     Он полез в сейф и вытащил кассету. Потом открыл стенной шкаф, а там -
КИМовские видик и телевизор.
     ...Перед скудно освещенной дверью, стоя на  коленях  голой  спиной  к
объективу, возится человек. Рядом с ним на асфальте лежит небольшой темный
прямоугольный предмет. Эта картина не меняется с полминуты. Вдруг на спине
человека появляется  несколько  небольших  черных  пятен.  Человек  быстро
хватает  лежащий  рядом  предмет,  который   оказывается   пистолетом   и,
поднявшись во весь рост, оборачивается лицом к камере.
     Да, это Роман, сомнений быть  не  может.  Но,  господи,  что  с  ним?
Неестественно перекошенный открытый рот; выкатившиеся из орбит глаза...  А
там, где спину его только что покрыли пятна, спереди, на животе и груди  -
зияют ужасные рваные раны. Словно  и  не  замечая  их,  он  стоит,  вперив
невидящий взгляд в темноту. Около минуты рука  с  пистолетом  подрагивает,
методично отклоняясь то вправо, то влево.
     - Это он расстреливает машину патрульно-постовой  службы,  -  нарушив
тишину, пояснил Гриднев. - Милиционеров было двое. Теперь уже  не  у  кого
спросить, как в деталях было дело, и почему они начали палить в него, даже
не попытавшись взять.
     Меня прошиб озноб. Жуть. Роман - труп,  это  коню  ясно.  Права  была
Настя. Пули, пройдя насквозь, не остановили его. Я что есть силы  прикусил
губу и почувствовал солоноватый привкус. Если это сон, то  он  -  реальнее
реальности.
     А на экране -  мертвый  Ром  засовывает  пистолет  за  пояс  джинсов,
расправившись, видимо, с находившимися вне поля зрения камеры ментами,  и,
снова опустившись на колени, продолжает  свое  загадочное  занятие.  Спина
ниже ран залита черной кровью, жирным пятном расплывающейся на джинсах.
     Еще через мгновение он вдруг резко встает на ноги и выходит из кадра.
     Вспышка!!!
     С минуту в дыму и  строительной  пыли  ничего  нельзя  разобрать.  Но
какое-то неясное движение там все-таки есть. Вот становится виден пролом -
примерно в ро