был  бы
дураком, если бы поверил.
     - За минуту у них сменяется  сотни  поколений.  Так  что,  научившись
влиять на отбор, можно и за час новый вид вывести.
     Я прикинул возможности его изобретения и предположил:
     - А ведь это страшное оружие.
     Сан-Саныч пренебрежительно махнул рукой:
     - Брось. Что угодно можно заставить работать на войну. Я же не  бомбу
сделал. У этой штуки масса  мирных  применений.  Да  хотя  бы  дом  старый
снести. За полчаса можно. И без больших затрат. А в геологии...  Оружие-то
это как раз неудобное: надо чтобы людей убивало, а  материальные  ценности
сохранялись, как нейтронная бомба. А у меня - все наоборот.
     - Ну и когда приступим?
     - К чему?
     - Когда начнем НИИ уничтожать?
     - Не надо суетиться, Слава. У нас в руках теперь крупный козырь, ни к
чему вскрывать его раньше времени.


     Я никак не мог уснуть. Попытался считать слонов, но они не считались.
Считались только пельмени. На двести шестнадцатом я понял, что  спать  мне
от такого счета расхотелось и вовсе. А захотелось есть. Еще сильнее.
     Кому она нужна, моя голодовка?  Но  нет,  это  уже  "дело  чести".  А
пользы-то никакой. Как было бы здорово все-таки, если бы  я  ел,  а  никто
вокруг об этом не знал...  И  тут  меня  просто  подкинуло.  Да  ведь  все
элементарно, как репа. Только такой дебил,  как  я,  мог  столько  времени
потратить на эту детсадовскую задачку. Перед глазами стояла готовая схема:
бери детали и паяй.
     Я даже забыл на минутку, где я, и решил срочно позвонить  Эльке.  Она
ни черта, конечно, не поймет, но зато честно порадуется со мной на пару. И
хотя она будет далеко, на том конце провода, я буду знать, как смешно  она
морщит  от  удовольствия  свою  кнопку-нос.  Во  всяком  случае,  я  сумею
втолковать ей, что изобрел способ, как сделать ее талию еще тоньше.
     Но я не дома. Тут никому ничего лучше не рассказывать. И все же...
     Я встал, достал ручку и общую тетрадь, вышел в  коридор,  уселся  там
прямо на пол и принялся рисовать.  А  схемка-то  выходит  вовсе  не  такая
простая, как мне  показалось  сначала.  Но  выполнимая.  Даже  в  нынешних
ублюдочных условиях. Мысли мои  ощутимо  подгонял  так  и  не  сосчитанный
пельмень, следовавший за двести шестнадцатым.
     Меня  немного  трясло  от  возбуждения.  И  зрение   стало   каким-то
особенным: далекие предметы  кажутся  ближе,  а  тетрадка,  на  которой  я
выводил  свои  каракули,  казалось,  была  очень  далеко.  И  рука  моя  с
авторучкой, соответственно, стала невообразимо длинной. Я с трудом ворочал
этой  рукой-бревном,  зато  голова   работала   с   предельной   ясностью.
Единственное, чего я боялся, что не успею перенести  на  бумагу  все,  что
пока так четко стоит перед внутренним взором.
     Но  не  успел.  Посмотрел  напоследок  схему,  кое-что  поправил   и,
убедившись, что завтра сумею все разобрать, пошел к постели. Но не  дошел.
Вернулся и принялся составлять список Зонову. В нем оказалось, ни много-ни
мало, триста двадцать  два  наименования.  Три  первых:  паяльник,  олово,
канифоль; остальное - блоки и отдельные  детали.  Слава  богу,  почти  без
дефицита. И объем невеликий.
     Закончив список, вернулся в комнату, лег и мгновенно, не  раздевшись,
уснул. Снилось, как всегда.


     Когда четверо солдатиков под предводительством Зонова в самом  начале
обеда втащили в коридор ящик с приборами, инструментами и  деталями,  я  в
гордом одиночестве возлежал на койке  и  продолжал  на  собственной  шкуре
постигать мудрость старых революционеров; оказывается,  вовсе  не  так  уж
трудно не двигаться, экономя энергию, нужно просто дойти  до  определенной
кондиции. Вот двигаться - это сложнее.
     Зонов подошел к кровати и спросил с  таким  видом,  будто  ответ  его
ничуть не интересует:
     - Долго еще будете дурака валять?
     - А вы?
     - Чего вы добиваетесь?
     - Освобождения. Вы знаете.
     - Срок вашей командировки не истек.
     - Это не командировка, это тюрьма.
     - Если вы такой специалист по тюрьмам, вы должны знать  и  что  такое
принудительное питание.
     - Ну тут-то вы  загнули,  -  попытался  я  усмехнуться  понаглее,  но
ухмылочка, по-моему, вышла какая-то скорбная, - не может у вас быть  таких
полномочий.
     Зонов наклонился, и  я  заметил,  что  лысина  его  покрыта  большими
блеклыми веснушками. Прямо мне в ухо негромко, но отчетливо он сказал:
     - Есть у меня такие полномочия. И другие - тоже. Если понадобится,  я
вас и убить могу. - Он резко выпрямился и пошел к двери.
     Я ему поверил.
     ...В лаборатории N_2, где мы  определились,  было  душно  от  плотной
смеси табачного дыма и испарений канифоли. Жора чертыхался и ныл: "Хоть бы
не темнил, сказал, чего делаем, а то ж ведь ни за грош здоровье гроблю..."
Но я только подгонял его, как ленивого подмастерье, да  повторял  изредка:
"Скорее соберем, скорее отсюда выберемся".
     К четырем утра в общих чертах установка была готова. К этому  моменту
мы с Жорой остались  одни:  "ушли  спать  ребята,  возившиеся  с  синтезом
шаровой молнии, ушел и мрачный физиолог, ежечасно берущий у себя кровь  из
вены для каких-то мрачных анализов.
     - Давай, посидим напоследок и начнем. - Я сел на пол и, прислонившись
спиной к стене, закрыл глаза. Под  веками  жгло,  на  щеки  выкатилось  по
слезинке. Как я себя чувствовал? Так, как если  бы  я  изобрел  реактивный
двигатель, наспех сляпал примитивную ракету и, без всяких  испытаний,  без
Белок и Стрелок решил немедленно запустить себя на Луну.
     Жора присел рядом на корточки и доверительно спросил:
     - На дорожку сидим, да? Сразу домой или только через забор? - он явно
решил, что мы соорудили, как минимум, средство нуль-транспортировки. Ох  и
разочаруется же он, бедолага.
     Собрав остатки воли,  я  ремешками  пристегнул  клеммы  к  запястьям,
пристегнул к икрам, положил в рот пятак, припаянный в качестве электрода к
концу изолированного провода, мысленно перекрестился  и  крутнул  рукоятку
реле времени.
     Эти две с половиной минуты я и по сию пору  вспоминаю,  как  одно  из
самых отвратительных событий моей жизни. Был бы я медиком, мне,  возможно,
было бы легче, ведь им со студенческой скамьи внушают, что  нет  на  свете
ничего благороднее, чем экспериментировать на  собственном  организме.  Во
имя и во славу. Но я-то - технарь. И чувство гордости не переполнило меня,
когда я обнаружил, что по всему моему телу растут зубы, и  каждый  из  них
изрядно ноет. Гортань пересохла, в  висках  стучало,  в  ушах,  пробиваясь
через ватные пробки, гудел шмелиный рой... Я уже набрал в легкие  воздуха,
чтобы от души заорать, как все вдруг прекратилось, и я впал в  эйфорию.  Я
был счастлив. И СЫТ.
     Жора глядел на меня во все  глаза.  Глуповато  хихикая,  я  привстал,
потом снова сел. Потом  опять  встал  и  прошелся  по  лаборатории,  боясь
взлететь.
     -  Кажется,  вышло,  -  сообщил  я.  -  Все,  Жора,  конец  войнам  и
революциям, я теперь, как Иисус,  всех  накормлю.  Отныне  человек  сможет
пополнять энергетический запас тела непосредственно из электрической сети.
     - И как же нам это поможет выбраться отсюда? - подозрительно  и  даже
чуть угрожающе спросил  прагматик  Жора,  явно  не  просекая  глобальности
происшедшего.
     - Голодовка! - вскричал я, несколько переигрывая в убедительности,  -
все та же голодовка! Мы устроим суперголодовку: мы не  будем  есть  месяц,
два, три, и, рано или поздно, нас отсюда выпустят.
     - Тьфу ты, - рассердился Жора, - знал  бы,  ни  за  что  бы  тебе  не
помогал. Вот уж точно, "сытый голодному не товарищ". Сдвинулся ты  что  ли
на почве жратвы?
     Я обиделся:
     - Ты -  свидетель  рождения  великого  открытия.  И  в  такую  минуту
болтаешь такую чушь.
     - Ладно, Славик,  -  сказал  он  примирительно,  почесав  затылок,  -
как-нибудь мы эту штуку приспособим. Слушай, - он  озаренно  уставился  на
меня, - а если частоту сменить или еще чего-нибудь, напряжение,  например,
может быть, из электричества не только еда, но и питье  может  получиться?
Алкоголь. Вот тогда тебе благодарное человечество точно памятник поставит.
Вернее, НАМ поставит.
     Ну что ему - дураку - объяснишь?



                                    3

     Я понимал, что затея моя не выдерживает и самой  мягкой  критики.  Но
выбора не  было.  Теперь  мы  голодали  втроем  -  я,  Жора  и  Сан-Саныч.
"Электропитание" не могло, конечно, полностью  заметить  нормальную  пищу.
Происходила только энергетическая поддержка организма, а чувствовал я себя
неважно  -  болел  желудок,  часто  кружилась  голова.  Но   хоть   как-то
чувствовал.
     Зонов заметно нервничал. Но к обещанному "принудительному  кормлению"
пока не прибегал. Майор Юра вел с нами душеспасительные беседы, сам же при
этом с аппетитом ел, спал, блаженно похрапывая, отдыхал,  короче,  на  всю
катушку и ни на что не жаловался.
     Население НИИ ДУРА тем временем разделилось на  несколько  стабильных
"семеек" (говоря языком "зоны"), со своими укладами и  своими  тайнами.  Я
часто замечал, что когда подхожу к оживленно беседующей  кучке  "дураков",
разговор их становится каким-то  уж  очень  неопределенным.  Или  смолкает
вовсе. Хотя я, вообще-то, был в несколько привилегированном положении -  я
был мучеником за общую идею - идею освобождения.
     Безделье - как сумерки:  всех  красит  в  серый  цвет.  Мне  кажется,
большинство "дураков" уже напрочь забыло, что они -  интеллигенция.  Перед
сном Юра командирским голосом сообщал: "Вот еще день прошел!" И остальные,
поддерживая старый солдатский ритуал, с энтузиазмом хором отвечали: "Ну  и
хрен с ним!" А однажды я проснулся, разбуженный приглушенными  стонами.  В
конце  комнаты  слышалась  какая-то  возня.  Я  встал  и,  пошатываясь  от
слабости, двинулся туда. На полдороге меня остановил Рипкин. Он  сидел  на
постели. Одетый. Явно "на шухере".
     - Слава, - сказал он, - не надо вам туда, - и, как  всегда,  принялся
яростно протирать очки.
     - Что там?.
     - Там происходит "темная". Поверьте, все по  справедливости.  Человек
поступил нечестно по отношению ко всем нам. Вам идти не следует.
     Я вернулся и лег. И вдруг понял: я совсем забыл, как  жил  раньше.  В
смысле, всю прошлую жизнь. Точнее, головой-то я все понял, но так,  словно
видел кино. А нынешний тоскливый кошмар - это и есть единственная реальная
жизнь.
     Еще немного, и я не сумею терпеть дальше. Увеличу по Жориному  совету
напряжение. Раз в пятьдесят. Наемся. На всю жизнь. На всю смерть.
     Слава богу, ожидаемые изменения произошли на  следующее  же  утро.  А
именно. После завтрака, куда вся наша троица, естественно, не ходила,  Юра
дал команду  на  построение.  Мы  продолжали  лежать.  Но  Юра  специально
заглянул в расположение и попросил персонально:
     - Хлопцы, ну будьте ж людьми, встаньте. Все-таки из-за вас ведь Зонов
строит. Тем паче, вы-то, наверное, в последний раз постоите.
     Заинтригованные, мы великодушно соизволили подчиниться.
     Самое жалкое из нас зрелище, как ни  странно,  представлял  не  я,  а
Жора: он осунулся, обвисшими щеками и грустным взглядом стал  походить  на
собаку-сенбернара и вроде бы даже  немного  позеленел.  Прошлой  ночью  он
разбудил меня и спросил так, словно речь  шла  о  чем-то  страшно  важном:
"Братан, знаешь, как меня в детстве дразнили?" "Ну?" "Жора-обжора..."
     Зонов  стоял  перед  строем,  откровенно  держа  руку  на  кобуре.  И
правильно; озлобление в наших рядах достигло наивысшего накала.
     - Товарищи ученые, - начал он.
     - Граждане, - поправил кто-то.
     - Дураки, - добавил другой.
     - Что ж, - согласился  Зонов,  -  если  угодно.  Граждане  дураки.  Я
попросил вас собраться здесь для того, чтобы сделать важное сообщение.
     Надежда ударила в виски слушающим, но Зонов  продолжал  совсем  не  о
том, о чем хотелось бы всем:
     - Вы знаете, что трое  ваших  товарищей  голодают.  Их  требование  -
немедленное освобождение из-под  охраны.  В  интересах  успешного  ведения
эксперимента я не могу выполнить это требование. Тем более, это значило бы
провоцировать на  подобные  действия  и  остальных.  Однако,  их  жизни  в
опасности.  Я  мог  бы  применить  к   ним   жесткие   меры,   вплоть   до
принудительного кормления. Но вы знаете, что процедура  эта  болезненна  и
вредна.  Есть  более  гуманный  путь.  Надеюсь  на  вашу  поддержку.  Трое
голодающих будут переведены в госпитальное отделение, где  о  их  жизни  и
здоровье квалифицированно позаботятся. Но с тем лишь условием, что ни один
из вас не воспользуется тем же или подобным методом борьбы.
     Погудев, народ ответил согласием.
     - Собирайтесь, - приказал нам Зонов, распустив строй, - через час  за
вами придут.
     Мы послушно принялись за сборы. Но в  этот  час  уложилось  еще  одно
событие, не рассказать о котором нельзя.
     Я заторможенно складывал в чемодан свои шмотки, когда  меня  окликнул
Борис Яковлевич. Чувство у меня к нему  сложное.  Я  сделал  вид,  что  не
слышу. Но он подошел, присел на корточки прямо передо мной и спросил:
     - Слава, у вас есть девушка?
     "Тебе-то, черт возьми, какое дело?" - подумал я. Но ответил.  Ответил
честно - утвердительно.
     - А вы любите ее?
     Я был окончательно обескуражен, но собрался с духом и  снова  ответил
честно:
     - Очень.
     - Тогда пойдемте быстрей, - потащил он меня за руку, -  у  вас  может
получиться.


     В лаборатории  N_1  двое  бородатых  ребят  в  джинсах  (я  давно  их
приметил, приятные ребята,  но  жутко  законспирированные)  колдовали  над
установкой, которую я во  время  своего  первого  визита  сюда  принял  за
модернизированный  самогонный  аппарат.  Перед   установкой   сидел   тоже
бородатый, но еще и рыжий экономист Павленко. Он сосредоточенно смотрел на
нелепый металлический веник, торчащий из прибора ему в лицо, и  напряженно
шевелил губами.
     - Товарищи,  -  обратился  Рипкин  к  нескольким  мужчинам,  сидящим,
прислонясь к стене, поодаль, - позвольте Славе без очереди.
     - Почему это? - зашумели ожидающие, - у нас тут ветеранам Бородинской
битвы льгот не установлено. Пусть как все - ждет.
     - Слышали же: через час он будет в изоляторе. А вы успеете еще.
     -  Ладно,  фиг  с  ним,  пусть  идет,  -  сказал  один.  И  остальные
промолчали.
     Один из бородачей (не знаю, может быть они и совсем разные  по  своим
генетическим  задаткам,  но  бороды,  джинсы  и  худоба  превратили  их  в
однояйцовых близнецов) приблизился к Павленко и потряс его за  плечо.  Тот
ошалело взглянул на  него,  потом  на  "веник",  потом  опять  на  него...
засмеялся, сказал: "Класс" и  пошел  к  двери.  Потом  резко  обернулся  и
попросил до  истеричности  проникновенно:  "Еще  немножко,  а?  Я  там  не
успел..." "Все, все, - сурово ответили ему. - Следующий".
     Борис Яковлевич подпихнул меня, я сел на табуретку и стал пялиться на
"веник". "Костя", - протянул мне  руку  бородач;  "Слава",  -  ответил  я.
"Правильно смотришь, сюда", - он стал делать что-то на пульте прибора, а я
неожиданно испытал такую дикую тоску, такую щемящую,  сладкую  тоску...  Я
ужасно давно не видел Эльку. И вдруг я почувствовал,  как  соскучилась  по
мне она. Она сидит в "научке", перед ней учебник по термодинамике, но  она
не читает, а мысленно разговаривает со мной: "Славка-Сливка, - думает она,
- куда же ты запропастился, обезьяна ты этакая? Я уже и запах твой забыла,
еще немного, и я забуду, как я люблю тебя..." "А  вот  ты  всегда  пахнешь
какой-нибудь косметикой, и только чуть-чуть - собой.  Это  очень  вкусно".
"Господи, мне кажется, ты сейчас где-то совсем рядом".  "Я  или  Господи?"
"Ты, ты". "Пахнет обезьяной?" "Кажется, открою глаза, нет  этой  проклятой
книги, этой проклятой библиотеки, а есть ты". "И мне кажется, протяну руку
и коснусь тебя". "Но ведь я просто разговариваю с тобой про  себя.  Я  все
время разговариваю с тобой". "И ты всегда рядом". "Но не так, как  сейчас.
Мне кажется, я все про тебя знаю - где ты, как ты себя чувствуешь, как  ты
меня любишь, как тебе плохо... Ты почему такой худой, одни кости?.."  "Все
в порядке, я худею, чтобы зря время не терять". "Не лги, обезьяна. Знаешь,
твоя мама болеет; она вбила себе в голову..."
     - Все, парень, -  постучал  меня  по  плечу  Костя,  -  уступи  место
товарищу.
     На ватных ногах я выбрался в коридор.  Рипкин  поддерживал  меня  под
локоть и все спрашивал: "Получилось? Получилось?"
     - Получилось, - выдавил я. - Это что, телепатия?
     - Не у каждого получается. У меня, вот, например, не вышло.
     - Это телепатия?
     - А кто их знает.  Так  объясняют:  "Любовь,  -  говорят,  -  это  не
элементарное чувство, как страх или радость. Это когда и страх  и  радость
на двоих. Люди как бы настроены друг на друга, в унисон.  И  когда  звучит
один, другой резонирует". Влюбленные понимают друг друга  с  полуслова,  с
полувзгляда.  Мы  так  к   этому   привыкли,   что   не   считаем   чем-то
сверхъестественным. А у них вот такая  теория.  И  прибор  этот  усиливает
резонанс.
     - Какая  романтическая  гипотеза  -  психополе  любви,  пронизывающее
пространство... И все-таки я не понял, я разговаривал с ней? То есть,  она
слышала мои мысли?.
     - Они и сами не знают. Проверить-то нет возможности. Говорят,  скорее
всего, нет. Между вами всегда есть слабая связь,  и  они  на  одном  конце
сигнал усилили. Как если люди говорят по телефону, и  вдруг  к  одному  из
аппаратов подключили усилитель. У тебя - орет на всю улицу,  а  на  другом
конце ничего даже и не заметили.
     Вот же черт, у меня даже ее фотографии с собой нет.


     Под конвоем я, Жора и Сан-Саныч прошли вслед за Зоновым через дворик,
где в мерзлой земле копался один наш "дурак" -  селекционер  из  института
Вавилова, к  небольшому  двухэтажному  каменному  домику.  Мы  уже  успели
выяснить, что на первом его этаже находятся склады и  живет  Зонов,  а  на
втором - "канцелярия", оружейная комната охраны и  госпитальное  отделение
на шесть коек.  Вслед  нам  брехали  сторожевые  псы,  и  Жора,  плутовато
ухмыльнувшись, пропел: "Собака лаяла на дядю-фраера, сама не знаяла,  кого
кусаяла..."
     Все. Доступа к моей системе электропитания больше нет.  Если  мы  еще
хоть пару дней поголодаем, не миновать нам  дистрофии.  А  можно  и  вовсе
коньки отбросить. А это в наши планы не входит. Так что,  когда  Зонов  на
новом месте предложил нам обед, мы  благосклонно  ответили  согласием.  Но
дали понять, что это - в первый и последний раз, как бы небольшая  уступка
в благодарность за заботу  и  честное  ведение  игры.  Съели  мы  лишь  по
нескольку ложек бульона и  по  кусочку  хлеба.  Но  животами  после  этого
маялись до самого отбоя.
     А ночью состоялся "военный совет". Решили: ждать смысла нет, вряд  ли
что-то изменится к лучшему. Тем  более,  завтра  должны  появиться  врачи,
которые будут нас лечить, и задача усложнится. Нынешние условия - наиболее
благоприятные.
     И  вот  Сан-Саныч  лезет  под  матрац  и   достает   внесенные   сюда
контрабандой флакончики. По нашему плану, преодолеть предстоит минимум три
стены - от нас в оружейку, из нее в коридор и, спустившись на первый этаж,
из коридора в комнату Зонова.  Поэтому  Сан-Саныч  экономен.  Он  отрывает
клочок от простыни, смачивает его одним раствором и  рисует  им  на  стене
небольшой, в половину человеческого роста, прямоугольник. Затем  повторяет
операцию с другим раствором.
     Сели на две-три минуты, и я затеял разговор:
     - Заметили, все здесь чего-то изобретают? Интересно, почему?
     - Со скуки, - проворчал Жора. - Если б только изобретали. Ты  знаешь,
что прошлой ночью Псих учудил?
     "Психом" мы за глаза называли толстого  носатого  дядьку,  сотрудника
института то ли психиатрии, то ли психологии. В нашем засилье технарей  он
смотрелся белой вороной.
     - Мужики р