ообщить!
     Я предложил:
     -  Давайте,  для  начала,  заявим  свой  протест  руководству   этого
дурацкого института.
     - Толку-то? - буркнул Жора.
     - Ну, не знаю. Вдруг подействует.
     -  Дело  Славик  глаголит,  -  вдруг  поддержал  меня  Юра.  -  Нужно
попробовать - чтоб бумага, и все подписались. А  уж  если  по-хорошему  не
выйдет, тогда уж мы...
     -  Не  надо!  -  прервал  его  рыжий  экономист.  -  Нас  ведь  могут
подслушивать.
     - Верно, - задумчиво  погладил  усы  Юра.  -  А  давайте-ка,  хлопцы,
микрофоны пошукаем.
     Мы разбрелись по помещению, кое-кто закурил, но Юра решительно пресек
это дело и выставил курящих в коридор -  "не  положено".  Мы  ползали  под
кроватями, тщательно обнюхивая  каждую  щелочку  между  половыми  рейками,
забирались  на  спинки  второго  яруса,  осматривая  потолок,   развинтили
светильники и электрические розетки. Но так и не нашли ничего мало-мальски
предосудительного. И все же, самые важные сообщения  (если  таковые  будут
иметь место) условились передавать друг другу письменно.
     Собравшись снова, принялись за составление петиции Зонову. Мы долго и
бесплодно спорили, пока нас не прервал звонок на обед.  И  в  столовой  за
каждым столиком продолжались бурные дебаты, в  итоге  которых  выяснилось,
что все эту петицию представляют  по-разному.  Решили  так:  пусть  каждый
желающий напишет свой вариант и зачтет  его,  затем  голосованием  выберем
лучший, коллективно доработаем его, и все подпишемся.
     Весь процесс этот занял добрых два послеобеденных часа.  Все-таки  не
случайно создалось у меня мнение о Рипкине, как о  самом  въедливом  среди
нас мужике; именно его вариант оказался самым лаконичным, самым полным  и,
в то же время, не слишком уж оскорбительным (чего не скажешь о большинстве
остальных:
     "Мы, группа научных сотрудников, обманом собранные в  помещение  т.н.
НИИ   ДУРА,   считаем   действия   названного   учреждения   антинаучными,
антигуманными, противозаконными, противоречащими основам Конституции СССР.
Мы выражаем свой протест и официально заявляем: если в течении трех  суток
все мы, без исключения, не будем освобождены, при первой же возможности мы
добьемся возбуждения против руководства  названного  института  уголовного
дела, а по окончании следствия -  суровейших  наказаний  в  отношении  его
сотрудников.  Кроме  того,  по  истечении  трехдневного  срока  с  момента
передачи данного документа сотрудникам НИИ ДУРА, мы снимаем с себя  всякую
ответственность и не гарантируем им сохранность их жизней и здоровья".
     Была в последней фразе сдержанная, но явно  ощутимая  угроза.  И  это
всем понравилось. Каждый расписался под двумя экземплярами текста.  Только
слово "Собранные" в начале его заменили словом "заключенные".
     А ночью мне приснилась армия - первые дни службы. "Дедами"  там  были
Зонов и Борис Яковлевич. Они заставляли меня стирать носки, я отказывался,
а они били меня. И когда я "сломался", стал кричать, что согласен, они  не
слушали меня, а все били и били.
     Я проснулся с ног до головы липкий от пота. Хоть я и понимал, что это
только сон, тяжесть внутри осталась. И мысль: не нужно никаких  телекамер,
достаточно всего лишь одного "стукача".
     Я еле  заснул  снова.  И  только  тогда  все  стало  на  свои  места.
Приснилась Элька.


     Зонов появился в расположении часов в двенадцать дня, и нота протеста
была торжественно ему вручена. Он прочел, аккуратно сложил листок и  сунул
его во внутренний карман. На лице его не  отразилось  и  тени  какого-либо
чувства.
     Всеобщее  состояние  в  течении  трех  дней  можно   выразить   одним
единственным словом - "томление". Мы окончательно перезнакомились  друг  с
другом, наметились даже небольшие товарищеские  компании.  Мы  маялись  от
безделья и до одури обкуривались в туалете; и, в то же  время,  ухитрялись
не  высыпаться,  потому  что  до  двух-трех  ночи  не  умолкали  анекдоты,
житейские (в основном - армейские) байки и сопровождающий их хохот.
     Наверное, каждый из нас минимум один раз попытался подойти поближе  к
КПП или хотя бы просто  завести  беседу  с  часовыми,  носившими,  кстати,
погоны внутренних войск. Но те службу несли четко: неуставных "базаров" не
допускали, только - "стой, кто идет?" и "стой, стрелять буду!"  А  однажды
даже был произведен положенный предупредительный выстрел в  воздух,  после
чего белый,  как  ватман,  камикадзе-Жора  пулей  влетел  в  расположение,
плюхнулся на табурет, сломал,  прикуривая,  несколько  спичек,  затянулся,
наконец, и сказал: "Настоящий!.." (патрон? автомат? часовой?)
     К концу третьего дня нас лихорадило. Должна же быть, в конце  концов,
хоть какая-нибудь  реакция  на  наш  опус.  Ночью  меня  разбудил  Жора  и
предложил вместе готовить побег, если в течении  нескольких  дней  нас  не
отпустят по-хорошему. Я согласился. Но когда он вознамерился разбудить еще
майора Юру и Бориса Яковлевича, я отговорил его. Юра  по  натуре  своей  -
ярко выраженный реформист. Он будет  только  тормозить.  Что  же  касается
Рипкина, я просто не доверял ему. Да, без всяких  к  тому  оснований.  Но,
вот, не доверял. Жора вяло поспорил со мной и признал:  чем  меньше  людей
будет готовить побег, тем больше шансов на успех.


     На сей раз Зонов был одет в спортивный костюм и куртку-аляску. Но при
кобуре.
     - Так, - сказал он, вновь собрав  нас  в  коридоре,  -  вижу,  вы  не
слишком-то удручены отсутствием работы: ни одной заявки  на  оборудование.
Впрочем, мне же меньше мороки.
     - А мы о вас и заботимся, - съехидничал  Сан-Саныч,  -  отец  вы  наш
родной. - Но Зонов замечание проигнорировал.
     - Вы наш протест  начальству  передали?  -  напористо  спросил  Борис
Яковлевич.
     - Не посчитал нужным, - бросил Зонов и пошел к выходу.
     Мы ожидали чего угодно, только не этого. Не передал?! А на  кой  черт
он нас сейчас строил?!
     - Сволочь, - емко выразив общий порыв, послал ему вдогонку Жора.
     - Возможно, - обернулся и пожал  плечами  Зонов.  Потом  поговорил  о
чем-то с заспанной комендантшей и удалился.
     Страсти кипели весь  день.  Одни  предлагали  взять  охрану  штурмом,
другие  -  подкупить  дежурного  на  КПП,  третьи   -   устроить   лежачую
забастовку... Пыл охладил Юра:
     -  Нужно  хорошенько  обсосать  все  варианты.  Затея  с   протестом,
например, лопнула. Теперь нужно бить только наверняка. А пока... - Он взял
ручку и написал на листке: "Давайте попробуем сорвать эксперимент. Беру на
себя роль старшины. Будем дисциплинированны. Если надо,  будем  строиться,
ходить в ногу и т.п. Если даже ничего не придумаем, через  неделю-две  они
поймут, что никаких интересных вещей у нас не происходит, что  исследовать
нечего и отпустят нас". Когда бумажка прошла по кругу, он спросил вслух: -
Кто "за"?
     Сразу или помедлив, "за" проголосовали все.
     - Кстати, анекдот, - влез Жора. - Офицер у своего  друга-гражданского
спрашивает: "Правда, что вы, гражданские, всех военных  тупыми  считаете?"
Тот: "Да нет, что ты..." "А если честно? Я не обижусь". "Ну, если  честно,
то считаем". "Вот так, значит, - говорит офицер,  -  но  если  вы  все  на
гражданке такие умные, что же вы строем-то не ходите?"
     В эту ночь я не успел как следует досмотреть свой любимый сон, потому
что меня опять разбудил Жора,  и  мы  принялись  разрабатывать  план.  Две
недели - слишком долгий срок.



                                    2

     После ужина, выходя из столовой, мы чуть  задержались  и  отозвали  в
сторону майора Юру.
     - Земляк, - начал Жора, - ты нас на проверке не  ищи,  мы  тут  чуток
задержимся.  -  Надо  сказать,  что  два  дня  после  общего   "секретного
соглашения" все вели себя образцово и  ежевечерне  строились  на  проверки
(хотя, казалось бы, куда мы отсюда денемся?). -  Это  почему  это  так?  -
насторожился Юра.
     - Да мы тут договорились... - я кивнул в сторону протирающих  столики
поварих.
     - Мужики мы, или кто? - напористо задал Жора риторический вопрос.
     - А-а, - заулыбался Юра (у нас уже начали входить  в  обиход  смачные
эротические воспоминания и шуточки после отбоя), - это дело святое. Жалко,
двое их, я бы и сам с вами остался, - он игриво подкрутил усы.  Ладно,  ни
пуха вам, хлопцы, ни пера; расскажите после.
     Оставшись одни, мы немного отступили  в  коридор,  чтобы  женщины  не
увидели нас раньше времени. Через пару минут они - румяная  дородная,  лет
тридцати пяти Наташа (Жора при виде  нее  каждый  раз  мурлыкал:  "Я  свою
Наталию узнаю по  талии:  там,  где  ширше  талия,  там  моя  Наталия")  и
сухопарая лошадь Варвара - покрикивая друг на друга, вошли в подсобку.  Мы
выждали еще немного, и, только услышав лязг железных тарелок, пробежали  в
ту же дверь и свернули в посудомойку.
     - Вот что,  бабоньки,  -  сказал  Жора,  -  кхе-кхе,  короче,  это...
раздевайтесь.
     - Вы чего это, дураки, удумали? - всей своей талией грозно  двинулась
на нас Наталия. Жора растерянно попятился к двери.  И  все  дело  было  бы
загублено  на  корню,  если  бы  я,  убоявшись  провала,  не  выхватил  из
умывальника огромный хлебный нож  и  не  заорал,  вспоминая  на  ходу  все
виденные когда-либо детективы:
     - Стоять, шампунь блатная! Век воли не видать, порешу, как  котят!  -
На том мой запас уголовных выражений иссяк, и я добавил  только  последнее
известное мне "блатное" слово: - В натуре.
     Но  Наташе  этого  вполне  хватило.  Она  остановилась  и,  торопливо
расстегивая ворот  блузки,  нерешительно,  с  какой-то  полувопросительной
интонацией крикнула:
     - Ой?..
     А потом еще, с тем же выражением:
     - Насилуют?!
     - Размечталась, - буркнул осмелевший Жора, Помогая ей стянуть блузку.
     Я даже не ожидал, что женские тела  могут  быть  такими  некрасивыми.
Одно - жирное, бесформенное, другое - костлявое,  угловатое,  с  обвисшими
худыми грудями. Я стал смотреть в  сторону  и  попытался  представить  мою
стройную загорелую Эльку, но не смог. Однако, Жора, кажется,  моих  чувств
не разделял. Собрав одежду в охапку, он потоптался нерешительно на месте и
спросил меня:
     - А может того... задержимся, а?.
     - Иди, иди, ядерщик ядреный, - подтолкнул я его к двери.
     - Эх, - с нескрываемым сожалением вздохнул он, - вы уж нас,  женщины,
извините. - А за что извиняется - за грабеж  ли,  за  раннее  ли  отбытие,
одному богу известно.
     - Дураки, они и есть дураки, - сварливо крикнула нам вслед Варвара, а
мы ножкой  стула  заперли  дверь  снаружи  и  принялись  переоблачаться  в
женское.
     В костюмах беглого Керенского мы без приключений  добрались  до  КПП.
Часовой, прохаживающийся неподалеку, даже не взглянул на нас. От  волнения
у меня образовалась очень неудобная слабость в коленках. Войдя в дверь, мы
увидели вертушку и окошечко дежурного напротив нее. Я сунул туда найденный
в кармане сарафана пропуск,  заключенный  в  мутно-прозрачный  пластиковый
футляр. То же сделал и Жора.  Пропуска  были  тут  же  возвращены  нам,  я
толкнул вертушку, но она не поддалась. Спрашивать, в чем дело, я не смел -
голос-то у меня отнюдь не женский. Но все разъяснилось само собой:
     - Чего долбишься, - просипел вахтер, руки сюда давайте.
     Я испуганно покосился на Жору. Тот, задев губами мое ухо,  прошептал:
"Это какой-то тест". Мы сунули руки в окошко. Я почувствовал, как к ладони
прикасается что-то плоское и холодное.
     - Э-э, кто вы? - спросил  вахтер  озадаченно.  Я  выдернул  ладонь  и
кинулся к двери  его  комнатки.  Толкнул.  Естественно,  заперто.  Ко  мне
подскочил Жора, тоже попробовал дверь рукой, а потом принялся  всей  своей
массой с размаху биться в нее.  И  с  четвертой  попытки  мы  вломились  в
прокуренную каморку. Уже вовсю ревела сирена.  Старик  тряс  ладонями  над
головой, бормоча: "Сдаюсь, сдаюсь, в  плен  бери,  давай..."  Жора  дернул
какой-то рубильник, и сирена смолкла. Я  нажал  на  педаль  под  столом  и
защелкнул ее специальным замком; вертушка теперь должна быть свободной. Мы
ринулись к выходу, но на пороге столкнулись нос к  носу  с  двумя  бравыми
охранничками.
     - Стой! - рявкнул один из них.
     Смелость тут ни при чем, наоборот, именно от страха у меня  полностью
атрофировался инстинкт  самосохранения.  Я  бросился  в  дверь,  прямо  на
автомат.
     Но в меня не стреляли. Зато я получил оглушительный удар прикладом  в
висок и моментально провалился в темноту.


     ...Наверное,  только  после  того,  как  тебя  побьют,  по-настоящему
осознаешь, что ты - в тюрьме. Не в общежитии, не в  казарме,  а  именно  в
тюрьме. Кажется, я понял это первым.  Шел  второй  день  объявленной  мной
голодовки.
     Вчера, когда я перед строем заявил о своем решении Зонову, он  сделал
вид, что ему наплевать. Но я видел: именно СДЕЛАЛ ВИД. Рассчитывал, что я,
столкнувшись с безразличием, откажусь от своего  намерения.  На  самом  же
деле он начал нервничать, я заметил это. А сегодня  майор  Юра  рассказал,
что утром Зонов как бы мимоходом справлялся о моем самочувствии.
     По книжкам о революционерах я знаю, что голодая, нужно лежать, меньше
двигаться -  сохранять  энергию.  Я  же,  наоборот,  без  нужды  суетился,
слонялся по спальне,  слушал  анекдоты,  пил  чай  (почти  каждый  взял  в
командировку пачку чая и кипятильник), курил,  ругался,  ложился  и  снова
вставал. Не то что истощенным, просто голодным я себя почувствовать еще не
успел. Только башка трещала, но это, наверное, от удара.
     В нашем углу Жора со смаком описывал сцену раздевания поварих Рассказ
этот "по просьбам трудящихся" он повторял уже в четвертый или в пятый раз,
но вновь  и  вновь  успех  имел  место  значительный.  И  с  каждым  разом
повествование его обрастало все более интимными  подробностями,  а  убогие
прелести несчастных женщин расцветали все пышнее и пышнее.
     Вообще, женщины стали главной и едва ли не единственной  темой  наших
разговоров. Но сейчас ее  на  время  потеснило  обсуждение  нашей  попытки
бегства; благо, нашлись и точки соприкосновения этих двух тем. Большинство
относилось   к   нам   сочувственно.   Майор   Юра   пожурил    нас    "за
недисциплинированность", но не очень строго: посчитал,  что  мы  свое  уже
получили. Но один человек был настроен крайне агрессивно. Сан-Саныч.  Мол,
из-за вас теперь наши тюремщики усилят бдительность,  пискляво  митинговал
он, и достанется всем. Нечего было лезть в бутылку,  нужно  было  обсудить
план побега коллективно. Возможно, он и прав, только все равно обидно.
     - Если еще кто дернется без спроса, темную  устроим,  -  закончил  он
угрозой очередную тираду. - А этих пидеров (это нас с  Жорой)  простим  на
первый раз.
     Вся моя нервозность вылилась  во  вспышку  лютой  ненависти  к  этому
мозгляку.
     - Слушай ты, умный, - взял я  его  за  грудки,  -  пойдем-ка  выйдем,
поговорим.
     - Пойдем, пойдем, - пискнул он воинственно.
     - Бросьте, - попытался урезонить нас Юра, - не хватало нам еще промеж
себя собачиться.
     Но неожиданно бесстрашный Сан-Саныч  сам  поволок  меня  за  рукав  к
дверному проему, бросив мужикам:
     - С нами не ходите, сами разберемся.
     В коридоре он вдруг дружелюбно спросил:
     - Ручка есть?
     Я опешил и ручку ему дал. Он вынул блокнот и стал писать:
     "Уверен, среди нас есть осведомитель. После ужина зайди в лабораторию
N_1, есть дело. Если хочешь бежать, нечего переть напролом".
     Он передал ручку мне.
     "Что такое лаборатория N_1?"
     Сан-Саныч вырвал из блокнота исписанный листок и  сжег  его,  чиркнув
зажигалкой.
     - Пока вы с Жорой дурью маялись, - ехидно ответил  он  вслух  на  мой
письменный вопрос, - мы подали Зонову заявки, и он их все выполнил.  Лично
я работаю уже третий день. Под лаборатории  нам  отдали  пустые  кладовки,
вон, - он указал  пальцем  на  три  двери  в  конце  коридора,  в  стороне
противоположной столовой. - Ключ от первой - у меня. Все понял?
     - Хорошо.
     Мы вернулись в  спальню,  демонстративно  не  глядя  друг  на  друга,
создавая видимость, что хоть до драки дело не дошло, но отныне мы -  враги
лютые.


     На ужин я, естественно, не пошел. Уже начало сосать под  ложечкой,  и
предательница-фантазия принялась подсказывать способы утолить  голод  так,
чтобы  никто  об  этом  не  узнал.  Говорят,   это   особенность   совести
современного человека: она чиста, пока  о  твоем  преступлении  не  узнают
окружающие. Стоит преступлению  открыться,  как  совесть  начинает  мучить
тебя, не дает тебе спать... Вплоть до самоубийства. Но только если  кто-то
узнал.
     Когда народ вернулся с ужина, я поднялся и на всякий случай подошел к
койке Сан-Саныча. Пусто.
     ...Он открыл сразу, только я постучал.
     - Заходи быстрее, - он запер за мной дверь. - Я тут один, и никто нас
точно не подслушивает, я каждый миллиметр облазил.
     Я огляделся. Небольшая комната была доверху забита колбами, ретортами
и  иными  алхимическими  принадлежностями.  На  верстаке  в  углу   стояло
угнетающего вида приспособление в полуразобранном состоянии с несколькими,
торчащими в разные стороны, металлическими прутьями  впереди  и  змеевиком
(пружиной? скрученным кабелем?) позади.
     - Сколько вас тут занимается?
     - Пятеро. Но что другие делают, я не знаю, я и  сам  им  не  объясняю
ничего. А тебе можно верить.
     - Почему?
     - Стукач бы первым в бега не подался. Да и  разукрасили  тебя  больно
хорошо. Своего бы так не стали.
     Он подошел к столу и, внезапно смутившись, сказал:
     - Вот, посмотри чего я здесь нахимичил... У меня давно уже эта  мысль
вертелась, но то времени не  было,  то  препаратов  нужных,  то  не  везло
просто, да и всегда что-нибудь поважнее находилось...  -  говоря  это,  он
достал из-под стола кирпич и поставил на него две склянки - с прозрачной и
мутно-зеленоватой жидкостями.
     - Не самогон?
     - Между прочим, я и сам удивляюсь, как  Зонов  такую  возможность  не
учел: мы тут вполне можем наладить производство первача на широкую ногу, и
хана бы всему ихнему эксперименту.
     - А может, наоборот, это и был  бы  успех?  Может,  это  как  раз,  и
подтвердило бы какие-то его теоретические выкладки? Например, что в неволе
интеллигенция спивается.
     - Это-то мы и без него знаем. Вот,  -  Сан-Саныч  открыл  пробирку  с
прозрачной жидкостью и плеснул ее содержимым на кирпич. -  Сейчас  минутку
подождем, и готово будет. Если хорошенько подумать, то куча перспектив.  -
Он разволновался. - Так, теперь дальше, -  он  открыл  вторую  пробирку  и
чуть-чуть капнул из нее. - Все. Покурим.
     Закурили. Я поглядывал на кирпич, но ничего сверхъестественного с ним
не  происходило.  У  меня  появилось  подозрение,  что  Сан-Саныч   просто
свихнулся от переживаний. Помешался. На кирпичах.
     - Так, - он встал с табуретки, - ну-ка, потрогай.
     - Не ядовито?.
     - Давай-давай.
     - Я потрогал. Кирпич как кирпич.
     - Посильней нажми.
     Я  нажал,  но  твердости  не  почувствовал.  Пальцы  вошли  в   рыжую
субстанцию легко, как в мокрую глину.
     - Ясно?
     - Здорово! Только зачем?
     -  Трудно,  наверное,  быть  глупым.  Слушай  сюда.  Как   основу   я
использовал самые обыкновенные бактерии гниения. Здесь, -  он  показал  на
пустую пробирку, - питательный раствор, он же и катализатор.
     - Э-э, - я тщательно вытер руку о штаны, - а у меня пальцы не того?.
     - Не того, не бойся.  И  штаны  -  не  того.  Узкая  специализация  -
строительные материалы - бетон, кирпич, кафель, шифер.
     - А весь дом эти твои бактерии не сожрут?
     - Даже не знаю, как тебе объяснить. Короче, они действуют строго там,
где поверхности коснулся катализатор. Если я  на  стене  толщиной  в  метр
мазну пятнышко в сантиметр диаметром, они "выгрызут" отверстие  длинной  в
метр, а диаметром - ровно сантиметр.
     - Лихо. И как же ты за два дня вывел новый вид  бактерий?  Я