о
путного из этого не получилось. ЭВМ стала  выдавать  ленту  с  бестолковым
набором знаков.
   "Дура безграмотная!" - обозлился Олег Петрович и  даже  лягнул  машину.
Правда, осторожненько, чтобы не повредить ее  "внутренностей".  "Глупа  не
она, а я, разве можно было ожидать иного результата!"  -  признался  он  и
ушел домой расстроенным.
   Вот тут он и взялся за основательное изучение анатомии и физиологии,  в
результате чего пришел к выводу о возможности диалога с машиной  на  языке
двухстороннего обмена  электрическими  импульсами,  минуя  перфорированные
промежуточные записи.
   "По сути дела, - рассуждал он, - органы чувств  -  всего  лишь  датчики
импульсов, которые в конечном счете мозг перерабатывает в образы и  звуки.
Так пусть он получит эти импульсы прямо от машины, не  затрагивая  органов
чувств".
   Олег Петрович пока еще не задавался вопросом, на основании чего  машина
будет формировать нужные импульсы, были бы хоть  какие,  лишь  бы  ощутить
свет и звук, не прибегая к зрению и слуху, но и это представляло непростую
задачу. Порой ему казалось, что у него действительно  "голова  трещит"  от
напряжения, и тут он лишний раз убеждался, насколько благотворным является
переключение внимания и чередование  работы  разного  вида.  Ему  было  бы
гораздо тяжелее, не будь у него служебных дел и забот.
   В отделе, впрочем, все складывалось весьма  благополучно,  и  вовсе  не
потому, что он "тащил его на себе",  но  участие  в  работе  конструкторов
давало ему хорошую разрядку. Ему  удалось  привить  большинству  инженеров
вкус к  работе,  новаторской  и  углубленной,  такой,  которая  доставляет
радость самим процессом и становится внутренней потребностью человека.
   - Есть люди, которые собирают марки, а то и спичечные коробки, - сказал
ему как-то парторг. - Чушь собачья все эти хобби, они  показывают  только,
что такой человек не нашел своего призвания, он и тычется во  что  попало,
лишь бы создать видимость занятия. А у  нас  вон  Погорельский  уже  пятое
авторское свидетельство получил, - вот в этом можно почувствовать  радость
жизни...
   "Да, уже и зима кончается, а я все это время так и не оформил  даже  ни
одной заявки!" - отметил про себя Олег Петрович, но не огорчился, понимая,
что от своего "ангельского  хобби"  ему  не  уйти,  хотя  оно  порой  тоже
смахивает в его глазах на "чушь  собачью",  что  ему  с  задачей  обратной
связи, может быть, не справиться, да и  не  очень  ясно,  следует  ли  тут
чего-то ожидать от самого себя.
   - Не хватало тебе еще заниматься медицинскими науками! - фыркала  Афина
Павловна, заставая его углубленным в посторонние, по ее мнению,  книги.  -
Хочешь примерить на себя белый халат и врачебную  шапочку?  Не  поздновато
ли, да и зачем? Посмотри лучше, к лицу ли мне этот комбинезон. Сама сшила.
С понедельника у меня начнется месяц работы на  фрезерном  станке.  Скажи,
берет мне надевать или кепку?..
   Биология,  однако,  помогла  Олегу  Петровичу  найти  путь  к   решению
очередной задачи. Каску энцефалографа он разбил на участки датчиков  и  на
участки индукторов, разместив  их  согласно  расположению  соответствующих
секторов головного мозга, а паутинные  провода  от  тех  и  других  подвел
раздельно к приемной и выходной  части  "Шехерезады".  Это  была  нелегкая
работа, так как делать ее он мог только сам, без чьей-либо помощи,  и  она
отняла у него чуть не всю зиму.
   "Ну, - подумал он, надевая изготовленную наконец  новую  каску,  -  это
тебе не Афинин берет, сейчас произойдет не изведанное никем. Если убьет  -
не жалко, пожил, записи в дневнике предостерегут других. А  если  сойду  с
ума? С мозгом не шутят!"
   Напоследок он тщательно выравнял перед заранее  укрепленным  на  пульте
зеркалом каску по линиям лба и переносицы, словно  по  осям  координат,  и
вспомнил, как Афина примеряла берет.
   "Будем считать, что эта каска мне к лицу", - подумал он и нажал  кнопку
дистанционного управления.
   Свет  в  помещении  "Шехерезады"  продолжал  гореть,  слышалось  легкое
гудение ее трансформаторов и отдаленный гул цехов вечерней смены, но вслед
за нажатием кнопки сразу же возник еще  другой  свет  и  послышались  иные
звуки. Этот добавочный свет не создал никаких образов, а звук нельзя  было
определить. Казалось, что перед глазами появляются бесформенные  всполохи,
беспорядочно мечущиеся цвета и слышались плещущие, повизгивающие, а иногда
журчащие тонкие или басовитые звуки.
   "Остался жив, - механически установил Олег Петрович, а перед  ним  косо
метнулись синеватые язычки.  -  И  умом  не  тронулся,  -  с  начинающейся
радостью подумал он, - и язычки стали наливаться сиреневым цветом, а звуки
сделались ровней. - Проверим все-таки, не разучился ли  я  соображать",  -
придирчиво продолжил он и стал припоминать математические  формулы,  потом
начал читать стихи, перечислять фамилии сотрудников и названия  городов  в
алфавитном порядке, а под конец тихонечко запел:
   "Там, где багряное солнце встает, песню  матрос  об  Амуре  поет".  Все
вспоминалось  легко  и  свободно,  как  и  всегда,  и  каждой  его   мысли
сопутствовало особенное световое, цветовое и звуковое сопровождение, -  то
узорчатое, как кружевное, то графическое, как фигуры  Лиссажу,  строгое  и
выверенное, или феерическое, словно в  большом  вращающемся  калейдоскопе.
Это был несомненный успех, хотя результат  был  совершенно  неожиданным  и
несколько озадачивающим.
   - Уж из-за одной только красоты всего этого стоило  потрудиться!  -  не
удержался от  восклицания  Олег  Петрович,  и  перед  ним  вдруг  возникли
радужные  кольца,  которые  подобно  кольцам  табачного  дыма,   ширились,
удалялись и возникали вновь в сопровождении высоких, постепенно  густеющих
звуков. И все это  он  видел  не  глазами,  а  мозгом:  закрыв  глаза,  он
продолжал видеть то же самое, только без обстановки комнаты.
   "Так вот же оно - зрение  для  слепых!  -  всплыла  сразу  практическая
догадка. - Пусть они увидят хотя и не то, что их окружает, но все же нечто
зримое, красивое, и это осчастливит тысячи несчастных. Ради  одного  этого
стоило затратить целую жизнь!"
   А цвета и звуки тут же отозвались на  мысль  затейливыми  комбинациями,
замелькали, вытянулись, поплыли.
   Чуть не до полночи сидел Олег  Петрович  перед  "Шехерезадой",  вызывая
мыслями прихотливую игру света и красок, даже  не  пытаясь  искать  в  них
закономерности, потом нажал кнопку "стоп", снял каску и бережно спрятал ее
в своем кабинете в сейф.  Уходя  домой,  он  еще  раз  зашел  в  помещение
компьютера и, прежде, чем погасить свет, нежно погладил машину по  панели:
"Умница моя, красавица! Прости, что тебя  поругивал,  спасибо,  труженица,
отдыхай, охлаждайся".
   Несколько  вечеров  после  этого  он   оставался   на   час-полтора   у
"Шехерезады", любуясь из-под каски феерией и размышляя,  с  какой  стороны
подойти к дальнейшим поискам, чтобы  дисциплинировать  безудержную  пляску
световых и звуковых впечатлений, внести в процесс  движения  образность  и
упорядоченность.
   При этом у него была маленькая надежда, что некая закономерность таится
в самом процессе, которую надо только уловить при наблюдении, что  наконец
машина как бы сама подскажет, как ее "настроить" или "подрегулировать", но
ничего похожего уловить не смог. Возможно, ему надо было просто  отвлечься
от  достигнутого  результата,  оторваться  от  чисто  технической  стороны
задачи, перейти в другие области, а у него  все  связывалось  с  привычным
миром формул и координат, среди которых  он  пытался  найти  материал  для
какого-то управляющего алгоритма.
   Но в наш век слишком много  надо  знать  для  достижения  значительного
открытия, для объяснения его, и многие полагают, что  такое  не  под  силу
одиночке, что только мощные коллективы  способны  на  это.  Олег  Петрович
сознавал или разделял это мнение, однако, для него помощь коллектива  была
исключена, а новый барьер на пути его поисков выглядел столь трудным,  что
преодоление его отодвигалось, кажется, на неопределенное будущее.
   Однако на самом деле Олегу Петровичу была все же оказана помощь  совсем
иного рода. Однажды под утро он проснулся от чувствительного толчка в  бок
и, открыв глаза, увидел, что горит ночник, а сбоку сидит Афина и глядит на
него злыми глазами.
   -  Разве  уже  пора?  -  пробормотал  он  и  тут  же  получил  оплеуху,
окончательно разбудившую его.
   - Ты что, взбесилась!  -  воскликнул  он,  стараясь  выпутаться  из-под
одеяла, и получил пощечину с другой стороны.
   - Не смей любезничать с другими  женщинами,  когда  спишь  со  мной!  -
прошипела Афина и ударила  бы  вновь,  если  бы  Олег  Петрович  не  успел
выпростать руки.
   - Да уймись ты, окаянная, - озлился и  он,  повалив  ее  через  себя  и
прижав к стене.
   - Сладил с женщиной, да? Сладил! - извивалась она. - Пусти, пока  я  не
плюнула в твои бесстыжие глаза!
   Это она могла. Олег Петрович поспешил закрыть ей лицо подушкой, а когда
она стала вывертываться, пришлось навалиться всем телом.  Она  побрыкалась
под ним, пытаясь высвободиться, но через минуту затихла, и он отпустил ее.
   - Скажи наконец, какая муха тебя укусила?
   - Ты - негодяй! - ответила она, поднявшись и приводя себя в порядок.  -
Ты вторую ночь сюсюкаешь во сне с какой-то умницей, красавицей...  Неужели
тебе мало меня? Чего ты  от  нее  добиваешься,  какую  еще  тайну  просишь
открыть?
   - Послушай, Афина...
   - Нет, уж теперь ты послушай! Думаешь, я так просто уступлю тебя?
   Она соскочила с кровати и стала одеваться, не прекращая говорить  и  не
замечая собственных противоречий:
   - Вот я уйду сейчас, и ты зачахнешь от ревности. Заведу себе нескольких
любовников и натравлю их на тебя, а Люсиному мужу скажу  в  лицо,  что  ты
завел с ней шашни. Ты думаешь, я не знаю, что она ходит  к  тебе?  Нашлись
добрые люди, вывели тебя на чистую воду. А теперь  у  тебя  появилась  еще
какая-то Фада? Сколько же тебе их нужно!
   - Ну уж это - из рук вон! Фада - дитя далекой звезды!  -  взметнулся  с
кровати и Олег Петрович. Он вырвал из рук Афины сапожок, поднял  другой  и
забросил их на шкаф.
   - Никуда ты не пойдешь, пока не выслушаешь меня...
   - Этим меня не удержишь, босиком по снегу уйду.
   В пылу перебранки Олег Петрович вел себя, как всякий на его  месте,  но
вспомнил наконец, что может укротить Афину иначе, и, когда она рванулась к
двери, сказал тихо, но с нажимом:
   - Афина, стой!
   И она остановилась, недоуменно поднеся руки к лицу.
   - Возьми из-под кровати тапочки, надень, сядь у стола и помолчи, пока я
приведу себя в порядок.
   Он оделся,  сходил  умыться,  налил  и  поставил  на  плиту  чайник,  а
притихшая Афина Павловна послушно сидела и ждала, все это было сделано им,
чтобы собраться с мыслями и окончательно  успокоиться,  да  и  Афине  дать
остыть.
   - Приди в себя, глупышка, - сказал он, вернувшись в спальню,  поцеловал
Афину и сел рядом. - Сейчас я тебе все объясню.
   - Не подлизывайся, пожалуйста, - ответила она, приходя в себя.
   - А зачем мне врать, Афина? Люся и была-то здесь всего один раз,  да  и
то без меня, когда я был на ГРЭС.
   - А кто эта, "дитя далекой звезды"? Циркачка какая-нибудь?
   - Да вот же она перед тобой! - сказал Олег Петрович  и  снял  с  ангела
колпак.
   - Этот урод! А откуда я знаю, что она - Фада?
   - Ну, если тебе в городском адресном бюро найдут хоть одну  Фаду,  я...
куплю тебе автомобиль.
   - Положим, там и Фина вряд ли значится, а ведь ты меня  называешь  так.
Она, может быть, Фекла, на самом-то деле. -  Афина  Павловна  повертела  в
руках статуэтку и вдруг чисто по-женски выпалила и попала  в  точку:  -  А
ведь она рыжая!
   - Не все ли равно?
   - Рыжая, рыжая! А почему она - дитя звезды?
   - Это ее тайна, Фина, так мне приснилось!
   - Ну так вот что: не было чтобы при мне здесь этой девки!  Куда  хочешь
девай, не потерплю, чтобы она тут подглядывала!
   - Афина, ведь я ее и без того под колпак спрятал.
   - А она и из-под колпака тебе снится! Я давно поняла,  что  тут  что-то
неспроста, не зря ты свою Фаду не просто под колпак поставил,  но  снабдил
еще и механизмом. Но я в ее тайну не лезу, пусть и она в  мою  не  суется.
Еще раз увижу ее тут, крылья отпилю, так и знай.
   - Будь по-твоему, уберу.
   - Ладно, пора завтракать, чайник, слышишь, кипит вовсю...
   Уходя из дому, Олег Петрович сунул ангела в портфель, а потом положил в
сейф и вечером перенес в отделение для запчастей компьютера, куда  еще  до
этого поместил каску, чтобы не таскать ее каждый раз туда  и  обратно.  Во
избежание ненужного любопытства, он не поленился врезать в  дверцу  замок.
Гася свет, он увидел в окне  серп  месяца.  Он  знал,  конечно,  что  окно
компьютерного помещения выходит на ту же сторону, что и окна его квартиры,
а теперь нашел, что это кстати: "Тут и буду встречать полнолуние, здесь  и
Афина не помешает, а то я давненько  не  грезил  при  Луне,  -  и  тут  же
посетовал: - Ведь вот, вложила же Фада в программу  импульсатора  какие-то
сведения о Комбинаторе, почему они не  выплывают?  А  сколько  я  труда  и
времени вложил  в  него,  даже  голову  обрил  для  лучшего  контакта,  не
пожалел!"
   Афина, увидев его бритую голову, ужаснулась: "Какая шевелюра была!  Что
из того, что волосы седые, они же у тебя были совсем, как у Эйнштейна".



23

   Красочный плакат "Алгоритм изобретения", вывешенный на  почерневшем  от
долгой службы щите за проходной, вряд ли бы возбудил особый интерес,  если
бы ниже названия лекции не стояла фамилия Прохорова - лучшего фрезеровщика
инструментального   цеха,   прозванного   вторым   Сугробиным    за    его
"ушибленность" новаторством: Его хорошо знали  на  заводе,  и  потому  под
вечер к рабочему клубу потянулось по аллейке  довольно  много  любопытных.
Направился туда, конечно, и Олег Петрович.
   В лекционном зале Олег Петрович увидел почти всех своих  конструкторов,
пришел кое-кто из заводоуправления, и,  больше  всего  оказалось  рабочих.
Послушать было что. Хитроумный  фрезеровщик  по  путевке  областного  ВОИР
побывал,  оказывается,  во  время  своего  отпуска   в   одной   из   школ
изобретателей в соседней области, и,  вернувшись,  получил  направление  в
свой клуб по путевке общества "Знание".
   Прохоров говорил интересно,  содержательно,  толково,  а  потом  дельно
отвечал на многие вопросы, из которых  Олегу  Петровичу  запомнился  один,
оцененный им как стратегический.
   - Скажите, Виталий Николаевич,  в  чем,  по-вашему,  основная  сущность
школы, с которой вы нас познакомили?
   - А ведь я и сам задумывался над этим. Когда я поступал на завод, зашел
как-то раз в обед в нашу библиотеку "Крокодил" посмотреть,  а  подвернулся
под руку "Бюллетень изобретений". Полистал и заинтересовался... Ну  это  -
не к делу, а суть в том, что был "Бюллетень" тогда тощенький,  а  выходил,
помнится, раз в месяц. А нынче он сильно потолстел, и выпускают его  чаще.
Вот и смекайте, с чего бы это?
   - А вы-то сами как полагаете?
   - Как взглянуть! Можно порадоваться: растет,  мол,  культурный  уровень
масс, очень хорошо это. Только есть тут одна заковыка: в корень  взглянешь
если, так, может, и не все так оборачивается. Мелочи больно много стало  в
"Бюллетене"-то. Вот и получается: то ли у нас изобретать научились, то  ли
экспертов наловчились по кривой объезжать. Тут особое нутро надо иметь,  с
этим родиться нужно. А писать пробивные заявки научить  можно  всякого.  А
школа? Школа учит поиску целенаправленному, логике, ухватистости мысли...
   Олег Петрович тоже не удержался от вопроса:
   - Виталий Николаевич! Вот побывали вы в такой специальной и  интересной
школе, есть у вас склонность и способности в технике, а почему  бы  вам  в
институт не поступить? Правда, вопрос не по существу доклада...
   - Верно, не по существу он! Не стоит  людей  задерживать,  лучше  потом
скажу, коль надо.
   И не обманул. Подождал на выходе из клуба Олега Петровича,  окликнул  и
заговорил первым:
   - Вы меня, извиняюсь, с подковыркой спросили или как?
   - Какая тут может быть подковырка?
   - Да встречаются иногда среди вашего брата любители одернуть рабочего.
   - В мыслях не держал.
   Прохоров откашлялся, поправил воротник пальто.
   - Тогда скажите-ка мне, сколько вам платят на вашей должности, если  не
секрет?
   - Ну, двести пятьдесят, а что?
   - А то, что на своем фрезерном я худо-бедно эти две с  половиной  сотни
наскоблю. А после института мне ваш оклад не дадут. Нет, хорошо, если  сто
двадцать наскребут на первых-то порах.
   - Работа работе  -  рознь,  кому  что  нравится,  -  не  выдержал  Олег
Петрович.
   - Верно! Так мне и моя работа не противна. К тому же и то надо  понять,
что у станка от меня - польза  явная.  А  как  же!  Что  ни  смена,  то  и
продукция, ее видно сразу, ее пощупать можно, она весома. А в институте из
меня еще не известно что получится...
   На этом они и разошлись, каждый со своими думами. "Счастливей будет или
несчастливее тот же  Прохоров,  если  его  поучить  или  изменить  у  него
что-либо? А я? Для чего мне навязался ангел и какого рожна я от него  жду?
Не лучше ли забросить его куда-либо да позабыть и жить, как все  люди?"  -
размышлял Олег Петрович. Но это он уже явно лукавил перед самим собой,  не
таким был создан Олег Петрович, и он понимал, что  теперь  ему  никуда  не
уйти от доставшегося ему наследства, пока не раскроет всех  его  тайн.  Он
ждал, он жаждал новых откровений.
   Очередное полнолуние Олег  Петрович  встретил  у  компьютера,  поставив
ангела на столик у окна, и настроил механизм колпака на двадцать минут для
пробы в новой обстановке. Взволнованности прежних опытов уже не было,  они
сделались привычными, утратилась и загадочность явлений.
   Действительно, в истории пришельцев все встало как будто на свои места,
и необъяснимыми оставались только побочные обстоятельства. С какой  стати,
например,  привиделся  отец?  Ведь  к  пришельцам  он  не  имел   никакого
отношения, они не могли знать его и заложить в программу импульсатора!
   Об отце как раз и думалось  Олегу  Петровичу,  сидящему  у  пульта  еще
невключенной "Шехерезады". Как  и  всегда,  очертания  окружающего  начали
слегка перекашиваться, как бы мерцать, но почему-то не расплылись и  вновь
сделались устойчивыми и четкими.
   "Похоже на осечку, возможно сказалась  близость  больших  металлических
масс", - подумал Олег Петрович, но остался, на месте, услышав, как  далеко
сзади открылась входная дверь, и кто-то вошел в бюро.
   "Кого это там несет не ко времени, вахтер, что ли, обход делает?  Из-за
него, наверное, сорвалось явление", - передумал он, вслушиваясь. Пришедший
был, видимо,  хорошо  знаком  с  помещением,  шел  по  неосвещенному  бюро
неторопливым уверенным шагом, тихонько насвистывая. Олег Петрович подвинул
поближе пачку бумаги, всегда лежавшей на столике, и когда открылась  дверь
компьютера, нагнул голову к таблицам программы.
   - Здравствуй, сынок! - услышал он знакомый голос, и крепкая рука  легла
ему на плечо.
   - Вот уж не думал, что это ты! - воскликнул Олег  Петрович,  вскочил  и
обнял отца. - До чего же я рад тебя видеть! Я ведь думал, что это охранник
идет. Здравствуй, отец!
   - Ладно, не суетись, сядь. А "здравствуй"-то мне говорить  негоже,  мне
уж не поздравствовать, - ответил отец, и сам сел на второй стул у столика.
   На  нем  была  черная  сатиновая  косоворотка,  перехваченная  плетеным
шелковым пояском с кистями, и брюки, заправленные в яловые сапоги.  Волосы
на голове курчавились без единой сединки, а черные усы были лихо закручены
кверху "под Поддубного", что было в моде давно ушедших лет.  Таким  помнил
Олег Петрович отца еще тогда, когда он был простым заводским рабочим.
   Отец достал из кармана штанов кисет,  хлопнул  по  нему  ладонью:  "Эх,
спички Дунаева, бумага Зимина, махорка Чумакова в кармане у меня!"
   - Здесь лучше бы не курить, отец, вы