ь правду.  Если
она без вины, тут же вас и обвенчаем, а если умысел имела...  -  Попов  на
секунду задумался,  словно  подыскивая  достаточно  веское  заключительное
слово.
     -  Что  тогда?  -  спросил  Пряжкин,  забыв,  что   перебивать   Силу
Гораздовича так же опасно, как всуе поминать имя Перуна-Громовержца.
     - А тогда свершится закон, - в голосе Попова появилось что-то  такое,
от чего у Пряжкина похолодело в животе. -  Ты  сам  все  знаешь.  Смертной
казни у нас нет, и ради  какой-то  девчонки  вводить  ее  нецелесообразно.
Изгоним из пределов государства и все. А теперь иди. Помни, сподвижник, мы
тебе верим.


     Пряжкин, еле переставляя враз ослабевшие ноги, пересек  площадь  и  у
штаба  наткнулся  на  Пашку,  который  втолковывал  что-то   низкорослому,
плосколицему человеку в оленьей кухлянке, которого  придерживали  за  руки
два амбала из пограничной стражи.
     - И кто же ты такой есть? - спрашивал Пашка  тоном,  не  предвещавшим
ничего хорошего.
     - Никифоров я, - примирительно отвечал человек в кухлянке. - Отпусти,
начальник. Моя за оленем шла.
     - Нет, ты не Никифоров. Никифоров  знает,  как  отвечать  на  вопросы
коменданта штаба.
     - Чучмек Никифоров по  вашему  приказанию  прибыл,  -  бодро  доложил
Никифоров.
     - Прибыть ты прибыл. Вижу. Да только не по  моему  приказанию...  Где
его взяли? - Это относилось уже к пограничной страже.
     - В двух верстах  от  рубежа.  Балкой  гнал  нарты.  Чуть  оленей  не
угробил.
     - Неправда, начальник. Моя оленя не угробит. Моя оленя уважает.
     - Молчи. Отвечай, что возле рубежа делал?
     - То молчи, то отвечай... Злой ты, начальник. Как медведь-шатун злой.
     - Если не ответишь, я твои кишки сейчас на эту дуру намотаю. -  Пашка
указал на Святовида.
     - Моя оленей искал. Олень рубеж не знает. Олень от стада  отбился,  в
тундру ушел. Моя искать поехал. Без оленя чучмеку Никифорову  нельзя.  Без
оленя моя помирать будет.
     - За этим задержки не будет. Предупреждали тебя, что к рубежу  ходить
нельзя?
     - Предупреждали. Давно Предупреждали. Забыл совсем.
     - Палец к бумаге прикладывал?
     - И палец прикладывал и крест рисовал.
     - Идола целовал?
     - Целовал, однако. Попробуй не поцелуй твоего идола.
     - Значит, теперь не обижайся.
     - Чучмек Никифоров не обижаться.
     - А-а-а, это ты, - Пашка заметил, наконец, Пряжкина.  -  Вот,  чучмек
попался. Сбежать хотел. Что делать с ним будем?
     - Как будто не знаешь, - ответил, занятый своими мыслями Пряжкин. - В
первый раз, что ли?
     - Не в первый раз. Да только все  одно,  не  доходит  До  них  наука.
Признавайся, ведь хотел сбежать? Признавайся, ничего тебе за это не будет.
Отпущу.
     - Правильно. Хотел сбежать. Давно задумал.
     - Почему?
     - Есть  нет.  Табака  нет.  Оленей  отбирают.  Рыбу  отбирают.  Песец
отбирают. Скучно жить.
     - А за рубежом, думаешь, лучше?
     - Там олень свободно ходит.
     - Ну раз так, иди. Отпускаю.
     - Пешком не дойду. Оленей отдай, нарты отдай, хорей отдай.
     - Ничего себе! - делано  удивился  Пашка.  -  Олени  не  твои.  Олени
государственные. Воровать не позволю.
     - Оленя не государство рожал.  Оленя  важенка  рожала.  Нарты  я  сам
делал. Хорей сам делал.
     - Бес с тобой. Нарты и хорей бери, а оленей придется оставить.
     Несколько минут они  молча  стояли  друг  против  друга,  по  разному
одетые, но  удивительно  схожие  обликом  -  оба  коренастые,  узкоглазые,
кривоногие.
     - Ладно, начальник, - сказал наконец Никифоров. - Пойду, однако. Путь
не близкий. Не обижай моих оленей.
     - Э, братец, это еще не все. Кухлянку снимай.
     - Кухлянку моя жена шила.
     - Жене, значит, и вернем.
     Никифоров кряхтя стащил меховую одежду и остался в  каких-то  жуткого
вида полуистлевших портках.  На  лице  его  не  отразилось  ровным  счетом
никаких чувств.
     - Исподнее, так и быть, тебе оставим, - сказал Пашка.  -  Срамить  не
будем. Счастливого пути.
     - И тебе счастливо оставаться, начальник. - Босой и голый  человек  с
синей нечистой кожей повернулся к ним спиной  и  вприпрыжку  устремился  в
тундру. - На небесных пастбищах свидимся.
     - Свидимся, не сомневайся.
     - Убежит  ведь,  гад,  -  сказал  один  из  стражников,  глядя  вслед
Никифорову. - Они, черти, к любому морозу привычные.
     - Не убежит, - заверил его Пашка. - Я тундровых псов уже три дня  как
не кормил. Растаскают его,  как  сдобную  булку,  будь  спокоен...  А  ты,
начальник, почему такой хмурый?.
     - Ты сделал, что я у тебя просил?
     - А как же! Этот сопляк сначала от рубежа отъехал версты  на  три,  а
потом назад повернул. И за холмиком, значит,  спрятался.  Да  разве  такую
машину спрячешь. Мы с ребятами ночью и подползли к этому чудищу железному.
Глянули,  а  у  него  на  крупе  бочка  с  керосином  приторочена.  Только
керосинчик уж  больно  густой  и  вонючий.  Мы  бочку,  продырявили  да  и
подожгли. Занялась эта дура  синим  огнем,  как  миленькая.  Мы  отползать
стали, а она как рванет! Всю тундру кусками  железа  засыпало.  Вот  такие
пироги, начальник.
     -  Керосинчиком  это  вы  зря,  -  сказал  Пряжкин,  ощущая  какое-то
нехорошее, тягостное предчувствие. - Не надо было так...
     - Назад уже не воротишь, - равнодушно сказал Пашка. -  Что  было,  то
сплыло. А за это дело ты мне бутылку будешь должен. Я так понимаю, что это
твоей милашки хахаль был, вечный ему покой.


     - Что-нибудь случилось? - спросила Наташа.
     - Нет, - ответил Пряжкин.
     - Но я же вижу!..
     - Так, мелкие неприятности...
     - Из-за меня?
     - Нет.
     - Только не обманывай.
     - Зачем тебе знать всякую гадость.
     - Значит, из-за меня...
     - Это не имеет никакого значения. Даже если меня поставят  караульным
на башню, я не откажусь от тебя.
     - Может и такое случиться?
     - Все может случиться. Нам сейчас нужно все время быть  вместе.  Тебя
могут похитить. Или устроить какую-нибудь  пакость.  Все  должно  решиться
завтра. Мы спустимся  под  землю,  туда,  где  находится  командный  пункт
стратегических ракетных войск. Тебе придется пойти со мной и поговорить  с
людьми, которые живут там. От твоего  выступления  зависит  очень  многое.
Конечно, я не  заставляю  тебя  лгать,  но  постарайся  как  можно  точнее
исполнить мою просьбу. Смысл выступления прост: так, откуда ты  пришла,  -
все плохо, здесь - все прекрасно. Ты понимаешь?
     - Понимаю. Только оратор из меня неважный.
     - Скажи, а там... действительно плохо?
     - По-всякому... но там все другое. Тебе будет трудно это понять.
     - Не хочешь рассказывать?
     - Не хочу растравлять душу. Лучше поцелуй меня.
     - Хорошо...
     - Ты целуешь меня, как будто в последний раз.
     - Я целую тебя в последний раз как невесту. Завтра я поцелую тебя как
жену.
     - Ты хоть сам веришь в это?
     - Да! Да! Да! Верю! Хочу верить!


     Кроме Наташи  Пряжкин  захватил  с  собой  только  коменданта  Пашку,
который всегда сопровождал его  во  время  спусков  в  подземелье.  Слежки
заметно не было. Или Сила Гораздович  доверял  ему,  или  наблюдение  было
организовано весьма ловко.
     - Это Кром, - сказал Пряжкин, указывая на тесовый забор высотой в три
человеческих роста. -  Укрепление  вокруг  пусковой  шахты.  Скоро  вместо
дощатых стен будут  возведены  каменные.  Заходи  в  эту  калитку.  Только
нагнись. - Он постучал в стену деревянной чуркой, подвешенной на цепи.
     - А почему калитка такая низкая? - спросила Наташа,  опускаясь  почти
на корточки.
     Пряжкин смолчал, зато идущий последним Пашка буркнул:
     - Чтоб головы врагу было удобней рубить.
     И действительно, сразу за калиткой стояло пять или шесть караульных с
занесенными алебардами. Убедившись, что  врагов  среди  прибывших  нет  (о
Наташе их предупредили заранее), они заперли калитку  огромным  засовом  и
опустили оружие.
     - Ржавчина! - Пряжкин провел пальцем по лезвию одной  из  алебард.  -
Разве так за оружием следят? Чтоб  завтра  как  огонь  горела!  Коменданту
проследить за исполнением.
     - Будет сделано, - сказал Пашка и,  не  глядя,  ткнул  провинившемуся
кулаком в рожу.
     - Хочешь подняться на башню? - спросил Пряжкин  у  Наташи.  -  Оттуда
далеко видно во все стороны.
     - А можно?
     - Нам можно.
     По скрипучей лестнице, перила  на  которой  были  устроены  только  с
правой стороны, они забрались на сторожевую башню. Пашка остался  внизу  -
он терпеть не мог высоты и вообще был сегодня не в настроении.
     На смотровой площадке башни,  прикрытой  сверху  лишь  четырехскатной
крышей из замшелой дранки, было, казалось, куда холоднее,  чем  внизу.  На
караульном было надето столько одежек, что если бы он вдруг упал,  то  без
посторонней помощи уже не встал бы.  Кроме  его  бочкообразной  фигуры  на
башне находился  еще  только,  один  предмет  -  установленный  на  турели
огромный пулемет.
     - Оказывается, у вас и огнестрельное оружие есть, -  сказала  Наташа,
заглядывая в прицел. - И сколько же ему, интересно, лет?
     - Столько же, сколько и этой башне.
     - Исправен?
     - Думаю, что исправен.
     - Ты сам хоть из него стрелял?
     - Стрелять из него будут тогда, когда появится  враг.  Смотреть  надо
вот в эту штуку, а нажимать вот здесь...
     Не дожидаясь окончания его разъяснений,  Наташа  припала  к  плечевым
упорам, схватилась за рукоятки и с натугой повела стволом слева направо.
     - Бах-бах-бах! - протараторила она и засмеялась. - Смазка  загустела,
да и не чистили его давно.
     - Откуда ты, интересно, в таких вещах разбираешься?
     - Разбираюсь. В детстве по музеям любила ходить.  Если  не  ошибаюсь,
это крупнокалиберный пулемет ДШКМ, калибр 12,7 миллиметра, по-вашему  0,26
вершка... Скорострельность 125 выстрелов в минуту, дальность  поражения...
примерно тысяча саженей. Ну, как?
     - Молодец, - сказал Пряжкин, внимательно наблюдая за ней.
     В том, как Наташа стояла у пулемета, как  смотрела,  прищурившись,  в
ракурсный прицел, как прошлась пальчиками по предохранителю  и  магазинной
коробке, было что-то от опытного, ухватистого вояки.  Напоследок  подергав
свисающую с правой стороны пустую патронную ленту, она потеряла интерес  к
пулемету и сразу стала тем, кем была всегда, - немного взбалмошной,  милой
девчонкой. Покрутившись немного на одной ноге, она принялась рассматривать
расстилавшийся  перед   ней   бело-серо-черный   пейзаж,   состоявший   из
бревенчатых избушек с подслеповатыми окнами,  словно  крепостными  стенами
окруженных поленницами дров, узких, изъезженных нартами улиц,  упиравшихся
в снежную пустыню, да бессчетного количества  идолов,  похожих  отсюда  на
бесплодных, оставшихся не у  дел  фаллосов.  Центром  города  был  Кром  -
дощатое укрепление, по периметру коего располагалось  двадцать  башен,  на
каждой  из  которых  пританцовывали  у  дедовских  пулеметов   окоченевшие
караульные.
     - Эта башня называется Боровицкая, - сказал Пряжкин. - А та...
     -  Знаю,  знаю,  -  перебила  его  Наташа.  -  Спасская,  Водовозная,
Никольская, Троицкая, Беклемишевская и так далее.
     - А это откуда ты знаешь? - уже не на шутку удивился Пряжкин.
     -  Нетрудно  догадаться...  А  там  что?  -  Она  ткнула  пальцем   в
размещенное внутри стен приземистое здание с дымящейся трубой. - Оружейная
палата?
     - Это электростанция.
     - Ух ты,  ах  ты!  А  я-то  думала,  что  у  вас  кроме  коптилок  да
керосиновых ламп ничего другого нет.
     - Под землей  нельзя  обходиться  без  электричества.  Электричеством
питаются все составные части пускового комплекса.
     - Значит, если электростанцию разрушить, ракеты не взлетят?
     - Странные вопросы ты задаешь... Конечно же, взлетят. Существуют  еще
резервные  источники  электроснабжения  -  дизеля,  аккумуляторы.  Мы  все
предусмотрели.
     - Мы! - Наташа фыркнула. - Ты хоть  мне  сказки  не  рассказывай.  Вы
здесь и гвоздя не забили. Пришли когда-то на все готовое. Скажешь, нет?
     - Наташа, - Пряжкин покосился на караульного. - Мы здесь не одни.
     - Ах, прости, забыла... Ну, рассказывай дальше.
     - А дальше - все.
     Действительно, кроме электростанции внутри огороженного  пространства
не было больше ничего, кроме снежных  сугробов,  через  которые  в  разных
направлениях тянулись цепочки собачьих и человеческих следов.
     - Где же ваша знаменитая шахта?
     - Здесь. Но она замаскирована.
     - Подумаешь! - Наташа опять фыркнула. Сейчас она была явно не в себе.
Не то волновалась, не то специально нарывалась на скандал.  -  Вон  в  том
месте снег просел. Тепло, значит, из-под земли поднимается.
     - Действительно, - Пряжкин присмотрелся  повнимательней.  -  Придется
подсыпать снежку.
     - Ладно, полезли вниз. Здесь задубеть можно.
     Стараясь не поскользнуться на обледеневших ступеньках, они спустились
к подножию башни, где  их  все  еще  дожидался  Пашка,  который,  судя  по
окуркам, приканчивал десятую самокрутку.
     - Наташа, сейчас ты окажешься там, где уже много лет не бывал ни один
чужак. Не все министры имеют  право  посещать  пункт  управления  запуском
стратегических ракет. Люди, которых ты встретишь,  могут  показаться  тебе
странными. Они живут в особых условиях и по особым законам. Постарайся  их
понять или хотя бы будь снисходительной, - сказал Пряжкин как можно  более
убедительно. - Прежде чем сказать или сделать что-нибудь, подумай.
     - Отстань, - Наташа кусала губы. - Я никуда не пойду.
     - Почему? Мы же договорились.
     - Я передумала. Что я вам, мартышка цирковая?
     - Наташа, прошу тебя... Я уже говорил, что от того, как  ты  поведешь
себя сегодня, зависит очень многое, - сказал Пряжкин.
     - Для тебя?
     - Для нас обоих.
     - Хорошо, только потом не обижайся. - Она резко вырвала руку.
     - Если так, то не пойдем.
     - Нет, пойдем. - Наташа почти кричала. - Раз  ты  все  уже  решил  за
меня, пойдем?
     - Вот тебе и любовь, - философски заметил Пашка. - Вчера как  голубки
ворковали, а ноне как собаки лаются.


     Люди, населявшие подземелье ракетной базы, никогда не  видели  солнце
и, возможно, даже не подозревали о его существовании. Конечно, они  знали,
что где-то существует некий другой мир, но  ничего  хорошего  от  него  не
ждали. Там царили  кровожадные  чудовища,  озверевшие  враги  и  стихийные
бедствия, именно оттуда могли прилететь чужие ракеты  и  самолеты.  Иногда
зимой в разгар пурги или летом в самую буйную  грозу  кого-нибудь  из  них
доставляли на поверхность, чтобы позволить  самолично  убедиться  во  всех
ужасах жизни вне бункера.
     Когда  ракетчики  обоего  пола,  дисциплинированные  до  абсурда,   в
мгновение ока собрались в центральном посту управления, Пряжкин сдержанно,
без особых эмоций сообщил,  что  сейчас  состоится  встреча  с  человеком,
который родился и вырос за рубежом, в полной  мере  испытал  все  тамошние
невзгоды и лишения, однако несмотря на многочисленные препоны сумел бежать
в пределы самого справедливого, самого человеколюбивого и самого  сильного
государства. Сразу послышались сочувственные  ахи  и  охи.  Обреченные  на
малоподвижный образ жизни и обильно снабжаемые мукой, сахаром и солониной,
ракетчики  привыкли   считать   образцом   красоты   своих   расплывшихся,
широкозадых  жен,  любивших  наряжаться  в  пыжиковые  жакеты,  ватники  и
песцовые горжетки, поэтому стройная и тонконогая Наташа, одетая  в  мягкий
свитерок и  коротенькую  юбочку,  одним  своим  видом  лучше  всяких  слов
доказывала все неоспоримые преимущества здешнего существования.
     Девушка выглядела больной и потерянной. На вопросы она отвечала  тихо
и  односложно,  иногда  надолго  умолкала.  Ракетчики,   расстроенные   ее
горестным прошлым, вели себя максимально конкретно.
     - Скажите, а оленины вам хватало? - спрашивали они.  -  Вы  ее  часто
ели?
     - Нет, - отвечала Наташа. - Оленины я вообще не ела.
     - Ай-я-яй! - переживали ракетчики. -  А  сколько  сахара  в  день  вы
употребляли?
     - Мало. Ложечки две.
     - Это надо же! До чего людей довели! Сегодня  за  завтраком  я  целый
фунт умяла. А какой чай вы больше любите, брусничный или луковый?
     - Я просто чай люблю.
     - Вот жизнь! Даже чая приличного не хватает. А что вы  вообще  любили
там есть?
     - Бананы и апельсины.
     - А что это такое?  -  протиснулся  вперед  чумазый  малыш  с  явными
признаками рахита.
     - Если ты когда-нибудь пробовал мыло, значит, и вкус бананов  знаешь.
- Наташа прижала к себе малыша. - А ананасы и того хуже.
     - Говорят, вам даже змей приходится есть?
     - Приходится. Я сама ела. Угри называются.
     - А что же вы  так  одеты  плохонько?  Неужто  ватников  на  всех  не
хватает.
     - Мне вот не хватило.
     - Не расстраивайся, родимая! Я тебе свой старенький подарю.
     - А как насчет веры истинной? Забыли, поди, кумиров? Жертвенный огонь
не разводите?
     - Не разводим. И кумиров забыли.
     - И Перуна? - с ужасом воскликнул кто-то.
     - И Перуна.
     - И Даждьбога?
     - И Даждьбога.
     - До чего народ замордовали, бесы! Чтоб их леший разорвал!
     - Хватит дитя мучить! - дородная баба обняла Наташу.  -  Да  на  ней,
бедной, лица нет. Покормить  надо  вначале  гостью  дорогую,  а  уж  потом
вопросами мучить. Я сегодня как раз шанег напекла.
     Обед   накрыли   прямо   на   плоской   панели   пульта   управления,
предварительно  убрав  с  него  недосушенные  пеленки.  Посуду  и  пеленки
извлекли из аппаратных стоек, в которых клацали реле и стрекотали  шаговые
искатели. Наташа ела исключительно мало, выпила только кружку  брусничного
чая, да слегка поклевала шанежку размером с колесо от детского велосипеда.
На все уговоры сердобольной хозяйки  она  отвечала  отказом,  ссылаясь  на
отсутствие привычки к такой хорошей пище, чем едва не довела ту  до  слез.
Пряжкин, впавший в мрачное состояние духа, также не притронулся ни к  еде,
ни к самогону. Зато Пашка, ввернув за двоих, сразу  повеселел  и  принялся
популярно  разъяснять  Наташе  устройство  индикатора  кругового   обзора,
методику   заправки   стратегических   ракет   топливом   и   преимущества
разделяющихся боеголовок над всеми остальными.
     "Откуда  он  только  всего  этого  нахватался,  -   подумал   Пряжкин
рассеянно. - Впрочем, скорее всего от меня самого, от кого же еще.  Болтаю
много, особенно по пьянке".
     На душе было муторно и хотелось  выпить,  но  слово,  данное  Наташе,
сдерживало.
     - Пойдем, - сказал ей он. - Посмотришь пусковую шахту.
     - Не хочу. - Наташа отрицательно покачала головой. - Я устала.
     - Тогда отдохни. У меня здесь есть своя комната.
     - Хорошо. Проводи меня. Только сразу  договоримся,  не  трогать  меня
сегодня.


     В маленьком кабинетике, где пахло одновременно и затхлым  погребом  и
вокзальным сортиром, Наташа сразу забилась в угол дивана и положила голову
на согнутую руку. Пряжкин расхаживал из  угла  в  угол,  не  зная,  что  и
делать. Злость и нежность разом терзали его.  Он  хоть  и  старался  гнать
прочь все невеселые мысли, но тем не менее, ни на минуту  не  мог  забыть,
что всего через несколько  часов  вновь  предстанет  пред  очами  кабинета
министров, да еще не один, а с Наташей.
     Что скажет он им? Как поведет себя она? Чем все это  закончится?  Еще
до конца этого дня он будет или бесконечно счастлив, или растоптан в пыль.
     Заснуть бы крепко-крепко и проснуться после того,  как  все  решится,
подумал Пряжкин.
     - Сядь, - сказала Наташа неожиданно спокойным,  хоть  и  безжизненным
голосом. - Сядь, не суетись.
     - Хорошо. - Он сел подальше от нее, у дверей.
     - Говори. Ты ведь хочешь что-то сказать.
     - Я хочу спросить. Зачем ты пришла сюда?
     - А ты как думаешь?
     - Ты шпионка?
     Пусть бы она рассмеялась в ответ или даже неловко сов