Мемуары Александра Вальпургиевича Ромашкина
   Я - из Кронштадта (глава первая, в которой  рассказывается  о  полной
опасностей и приключений судьбе моего родителя, о том, как он познакоми-
лся со своей будущей супругой, и об их совместном путешествии через  всю
Европу)
 
   Батюшку моего звали Вальпургий Порфирьевич Ромашкин. Затрудняюсь ска-
зать, как было допущено, что ему дали при крещении имя, которого  нет  в
святцах, но доподлинно известна причина столь необычного наречения моего
родителя: он появился на свет аккурат в  годовщину  вальпургиевой  ночи.
Дед мой Порфирий Степанович был матросом российского императорского фло-
та в третьем поколении, и о крещении отца сохранилась следующая легенда:
дед пригласил в крестные отцы своего первенца  боцмана  Настегаева,  из-
вестного на всей Балтике балагура, картежника и матершинника.  Этот  ве-
сельчак бросил моего будущего родителя в купель со святой водой с крика-
ми: "Плыви, сученок!". Младенец забарахтался в воде
   - и впрямь поплыл, а Настегаев тут  же  получил  от  попа  серебряным
крестом по лбу за употребление непристойных выражений  в  храме  божьем.
Боцман не сдержался и оттолкнул обидчика - тот побежал за подмогой и за-
вязалась жестокая драка один против пятерых,  которая  закончилась  тем,
что Настегаева завернули в рясу, как в смирительную рубашку, и долго би-
ли канделябрами по пояснице. Затем под вопли обезумевших  от  всей  этой
шумной суеты малюток и под заунывные причитания крестных  матерей  обряд
был продолжен. Но планида моего отца была предопределена: всю  последую-
щую жизнь судьба-индейка безжалостно забрасывала его в эпицентр  всевоз-
можных потасовок, восстаний, войн и революций. Этот зловеще-игривый  рок
передался по наследству и мне.
   Мой отец с младых ногтей служил верой и правдой  Государю  Императору
Всея Руси, Малороссии и Чухонии (кажется, так звучал  официальный  титул
держателя престола). Русско-японская война застала его матросом на кано-
нерской лодке "Кореец" в дальневосточном порту Чемульпо. Ему тогда  едва
минуло восемнадцать. Команда канонерки называла его ласково "Валик". Про
"Кореец" нужно сказать особо. Благодаря популярной песне все  знают  про
крейсер "Варяг", но мало кому известно о том, что в неравном бою с япон-
цами "Варяг" был в паре с "Корейцем".
   По рассказу отца, события развивались следующим  образом:  27  января
1904 года (эту дату я назубок знаю с детства) капитан "Корейца" построил
на верхней палубе команду и зачитал  полученное  от  японского  адмирала
послание о начале военных действий. Да, мой отец был  одним  из  первых,
кто узнал о начале русско-японской  войны!  В  столице  об  этом  узнали
только через две недели: столько тогда шло сообщение от  Порт-Артура  до
Санкт-Петербурга - и этом в нашем, двадцатом веке!
   Российским кораблям был предъявлен ультиматум выйти в открытое море и
сдаться. Но русские решили иначе: они вышли за пределы рейда  и  приняли
неравный бой против шести крейсеров и восьми миноносцев  японцев.  После
ожесточенного часового боя "Варяг" лишился почти всей артиллерии,  полу-
чил пробоину ниже ватерлинии и потерял вместе с "Корейцем" двести матро-
сов. Но и врагу досталось: наши моряки потопили крейсер "Такачихо" и ми-
ноносец, а также серьезно повредили крейсер "Асама". После часового  об-
мена снарядами русские корабли вернулись на  рейд.  Командиры  отправили
раненых на французский крейсер "Паскаль" и приказали открыть кингстоны.
   Среди раненых оказался и мой отец - он был контужен в  голову.  "Пас-
каль" двинулся в Марсель с заходом в Гонконг, Бомбей, Кейптаун и Гибрал-
тар, но почти все путешествие отец пролежал  без  сознания.  Он  очнулся
лишь при подплытии к Гибралтарской скале и, приняв пролив за широкую ре-
ку, решил, что Харон уже везет его через Стикс.  В  Гибралтаре  французы
высадили русских. Отца и других раненых должен был забрать пароход  "Ма-
лайя", но он по какой-то причине запаздывал на неделю.
   Эта недельная задержка оказалась для отца роковой. Не  знаю,  откуда,
но узнал романтическую историю про сигаретчицу Кармен и солдата Хозе,  и
ему нестерпимо захотелось побывать в Севилье, где произошла эта драма, и
сходить на бой быков. Как бы то ни было, он выпросил у командира "отпуск
по ранению" и отправился на три дня на попутных бричках в Севилью.
   Как гласит старинная испанская поговорка, "Кто не видел Севилью,  тот
не видел маравилью", то бишь чудо. И это чудо произошло в сказочном  го-
роде с юным русским моряком: на набережной Гвадалквивира,  перед  входом
на арену для корриды, на том месте, где безумно влюбленный Хозе  зарезал
несчастную Кармен, папа Валик увидел  ослепительной  красоты  смуглянку,
продававшую "сигарильос" (кстати, с конца пятидесятых годов на этом мес-
те стоит бронзовый памятник Кармен в натуральную величину). Отец влюбил-
ся в мою будущую мать с первого взгляда. Он подошел к ней покачивающейся
походочкой, лихо заломил бескозырку и с уверенностью представителя вели-
кой страны, язык которой должны понимать все, спросил ее по-русски: "Те-
бя зовут Кармен?" Каким-то образом испанка поняла его вопрос и,  пересп-
росив для приличия - "Como?", - призналась, что ее зовут Карменсита.
   Опьяневший от такой волшебной встречи Валик тут же купил у Карменситы
на половину своего годового жалования весь  сигаретный  лоток,  выбросил
его в реку и пригласил девушку на корриду. Она, смеясь,  согласилась.  И
тут опять вмешался рок: на корриде папаша был сильно озадачен и никак не
мог понять, что происходит, потому как он думал, что "бой быков"  -  это
когда дерутся два быка. А тут быку втыкают в загривок  пики,  но  делают
это весьма неумело, и бык никак не может сдохнуть. И почему в  загривок?
"В глаз коли, в глаз!" - орал что есть мочи Валик, но и пикадоры, и  ма-
тадор делали вид, что не понимают "великого и могучего".  Тогда  русский
матрос бесстрашно выбежал на ринг и с криком "уйди, я сам!" изловчился и
воткнул кортик в левый глаз быку. Бык рухнул на песок и придавил ошалев-
шему матадору ногу. Публика неистовствовала от восторга! Тут же на  ринг
выбежала толпа, и русского укротителя быков три раза пронесли  на  руках
по кругу под звуки вовремя очнувшегося духового оркестра, а трибуны  за-
пестрели белыми платочками в знак высшего одобрения.
   Кончилось это, тем не менее, печально: при выходе со стадиона  Валика
арестовала полиция, и его посадили в тюрьму для выяснения  обстоятельств
происшествия. Весь комизм ситуации состоял в том, что папа был не в  зуб
ногой по-гишпански, а местные жандармы не могли найти во всем городе че-
ловека, который говорил бы по-русски. Семь дней они пытались объясняться
на пальцах, а потом испанцы опустили руки... или не захотели связываться
с великой северной империей. Как бы то ни было, папашу отпустили  с  ми-
ром.
   У выхода из кутузки его  поджидала  очаровательная  Карменсита  -  он
просто взял ее за руку и сказал "пошли!" Не знаю, появился бы я на свет,
если бы она знала, что идти придется через всю Европу в холодную Россию,
но она пошла без вопросов, а когда через три дня наконец спросила,  куда
русский матрос ее ведет, поворачивать назад было поздно: она без  памяти
влюбилась в этого рослого белокурого парня со светлой душой.
   Ровно тридцать дней они пробирались через всю Европу. Можете предста-
вить себе удивление жителей какого-будь Шварцваальда, которые никогда не
видели моря, когда на окраине их горной деревушки появлялся русский  мо-
ряк. Шествие моих родителей по Европе было поистине триумфальным:
   чтобы посмотреть на эту экзотическую  пару,  собирались  целые  толпы
крестьян. От деревни до деревни, от города до города их услужливо подво-
зили на повозках и даже собирали деньги на поезд в тех  местах,  где  он
был (карта европейских железных дорог состояла тогда из  отдельных  раз-
розненных линий). Не обошлось и без курьезов: когда жители одной протес-
тантской деревушки узнали полное имя моего папаши, они чуть было не под-
няли его на вилы. Пришлось спасаться бегством. С той поры папа  особенно
полюбил свое прозвище "Валик".
   Валик торопился, ведь в случае длительной задержки его  могли  счесть
дезертиром - тогда это слово было еще позорным. Его старание  было  воз-
награждено: он прибыл в Санкт-Петербург на день раньше остальной  коман-
ды, которая добиралась поездом от Одессы, и встречал своих боевых  това-
рищей на Николаевском вокзале. Прямо от вокзала моряки  прошли  торжест-
венным маршем по Невскому проспекту, на всем протяжении которого их при-
ветствовали бурной овацией. В тот же день в Зимнем дворце героям был дан
обед. После обеда Николай Второй обошел фронт выстроившихся команд  "Ва-
ряга" и "Корейца" и каждого лично поблагодарил за верность Отчизне. А  в
память об этой встрече морякам разрешили взять с собой серебряные прибо-
ры с царского стола.
   Из-за нехватки сведений о жизни моих родителей  я  вынужден  ускорить
повествование: в конце апреля родители обвенчались, в середине мая русс-
кая эскадра была разгромлена в Цусимском проливе, в начале сентября
   - подписан Портсмутский мирный договор, а через год  после  этого,  2
сентября 1906 года, родился я.
   Революционный экстаз (глава вторая, в которой рассказывается о
   вычеркнутом из истории капитане "Авроры", погоне за Керенским и охра-
не
   Ленина) От батюшки, Вальпургия Порфирьевича Ромашкина, я  унаследовал
славянскую внешность - прямые и мягкие русые волосы и голубые  глаза  (с
возрастом они сперва посерели, а потом позеленели), а также высокий рост
(по тем, доакселератским временам) и напевность интонаций, а от матушки,
Кармен Ана Алонсо, - южный темперамент и зажигательный иберийский харак-
тер. Что и говорить, смесь вышла гремучая.
   По потешному семейному преданию, я родился без рубашки, но с  эрекци-
ей.
   Еще не научившись ходить, я, ползая на четвереньках, приставал к  ку-
харкиной дочке, а целоваться научился раньше, чем  говорить.  К  моменту
поступления в гимназию на нашей улице не оставалось ни одной моей ровес-
ницы, которой бы я не задрал мимоходом подол. В гимназии я не  проучился
и трех лет: меня исключили за то, что я перочинным  ножиком  вырезал  на
парте обнаженную женщину с подписью "Иха де пута" ("сукина дочь") -  это
выражение я почерпнул от матушки, когда она ругалась на соседку.  Да,  в
старорежимные времена за такое исключали из школы, слава Богу, не с "бе-
лым билетом". Вернувшийся из плавания батюшка задал мне капитальную пор-
ку, а после отдал меня на флот - "набираться ума".
   Так я стал юнгой на крейсере "Аврора". В ту пору мне было десять лет,
а на дворе стоял суровый 1916 год - разгар войны с  германцем.  "Аврора"
патрулировала акваторию Финского залива.  До  активных  боевых  действий
крейсер не допускали по одной простой причине: его капитан был  обрусев-
шим немцем. Про капитана "Авроры" здесь нужно сказать особо, потому  что
ни в одном из архивов вы не найдете про  него  никаких  сведений.  Сразу
после революции наш капитан таинственно исчез, а затем на протяжении де-
сятилетий чекисты методично истребляли любую о нем информацию, начиная с
земских записей о рождении и заканчивая приказами адмиралтейства о  наг-
раждении и повышении по службе. К концу тридцатых годов была к  тому  же
расстреляна вся бывшая команда "Авроры", и легендарный  крейсер  превра-
тился по сути в корабль-призрак, "летучий голландец" революции  без  ко-
мандиров и команды. Причина была самой простой: большевиков не устраива-
ло то, что судьбоносная команда  "пли!",  положившая  начало  революции,
прозвучала из уст немца.
   Звали капитана Марк Оттович Фокке. Когда началась первая мировая вой-
на, он сменил фамилию на Фокин. С виду в капитане Фокине не было  ничего
немецкого, не говоря о том, что он говорил на чистейшем русском языке.
   Единственной чертой, выдававшей  его  истинную  национальность,  была
фантастическая педантичность. По "Авроре" можно было сверять часы,  и  я
думаю, именно поэтому большевики доверили крейсеру роковой  выстрел.  Но
не только поэтому, конечно: командир "Авроры" после февральской  револю-
ции стал открыто симпатизировать большевикам, выступавшим за прекращение
войны с его исторической родиной.
   Ко мне капитан относился как к своему родному сыну. Все свое  свобод-
ное время он посвящал моему образованию. К одиннадцати  годам  я  вполне
овладел грамотным письмом и арифметкой, а также  в  совершенстве  познал
немецкий язык: капитан в целях образования говорил со мной исключительно
по-немецки. Учил он меня и военной науке.
   Однажды поздним осенним вечером капитан приказал мне подойти к  носо-
вому орудию. После команды "заряжай" последовали распоряжения по  навод-
ке. Я отнесся к этому как к очередной учебе, но все же удивился,  когда,
выполнив команды по углам наведения, увидел в окуляре орудийного прицела
фронтон Зимнего дворца. Далее последовала команда "Огонь", которую я вы-
полнил совершенно автоматически, и лишь после этого  с  ужасом  осознал,
куда именно выстрелил. Когда у меня отложило уши,  я  услышал  радостные
вопли матросов и далекие ружейные выстрелы.
   Сразу вслед за этим поступил приказ спустить на воду шлюпку, и  отряд
матросов во главе с капитаном причалил к набережной Невы у Зимнего.
   "Гляди, гляди, чего ты, шельмец натворил!" - сказал мне  матрос  Сте-
панцов, показывая пальцем на хрустящие под ногами осколки стекол,  выби-
тых из окон Эрмитажа взрывной волной. (С легкой руки большевистских ист-
роков в анналы вошла версия о холостом залпе, но я как очевидец  утверж-
даю, что на Авроре не было учебных снарядов, да и к чему они  на  боевом
корабле?!). Я ничего не понимал. Казалось, мир сошел с  ума.  Зачем  мне
приказали стрелять по дворцу? Кто и в кого палит из ружей? Отчего  капи-
тан и матросы так возбуждены? Никто не объяснял мне значения  происходя-
щих событий - по серьезным лицам взрослых я чувствовал только, что  слу-
чилось нечто важное.
   На дворцовой площади царила  суета.  Сновали  обвязанные  пулеметными
лентами моряки и бородатые люди в кожанках. (Ниже вы можете увидеть аме-
риканскую фотографию штурма Зимнего. Как говорится, комментарии излишни.
Я уже молчу о том, что на этом фото солдаты почему-то одеты в противога-
зы - выдумка, достойная самого Мюнхаузена!). У входа во дворец толпилась
очередь: двери не могли пропустить внутрь сразу всех желающих.
   Наш капитан быстро сообразил, что к чему, и мы проникли во  дворец  с
северной стороны, выбив окно на первом этаже и приставив к  нему  подыс-
кавшуюся широкую доску. В северном крыле Зимнего, куда  мы  попали,  был
полный мрак, и нам приходилось пробираться буквально наощупь. В  добавок
ко всему, мы заплутали в многочисленных залах и добрались  до  эпицентра
событий только через час, когда все уже было кончено:  женский  охранный
батальон без боя сложил оружие, а временное правительство,  лучше  повс-
танцев ориентировавшееся во входах и  выходах  из  дворца,  благополучно
смылось.
   На лицах восставших было написано  уныние:  большинство  пребывало  в
уверенности, что переворот не удался, поскольку председателя  Временного
правительства и его главных министров арестовать не удалось. Стайки сол-
дат и матросов из пяти-десяти человек отчаянно носились по всему дворцу,
яростно хлопая тяжелыми дверьми, в поисках Керенского, но всем уже  было
ясно, что их усилия тщетны. Неожиданно пронесся  слух,  будто  Керенский
бежал из дворца в "авто", переодевшись в женское платье.
   Возбужденные красногвардейцы ломанулись на выход: перед дворцом стоял
грузовой "Паккард" Военревкома - в его открытый  кузов  набилось  стоймя
человек сорок. Под крики "Гони, пристрелю!" перепуганный водитель бешено
рванул с места - человек десять посыпалось на мостовую, как картошка.  Я
еле удержался, схватившись за винтовку кряжистого солдата.
   Когда выехали на Невский, оказалось, что никто не  знает  направления
поиска. Одни кричали, что Керенский дал деру в  Финляндию,  другие  -  в
Москву, третьи - в Псков. Стали биться об заклад. Наконец, одному росло-
му матросу эта бодяга надоела и он, засунув в нос по щепотке белого  по-
рошка, объявил, что берет командование на себя, а кто  будет  возражать,
того "порешит и баста". Это был легендарный матрос Железняк. "Слушай мой
приказ номер один! - заорал он зычным сиплым голосом. - Едем на  еродром
за еропланом и летим в Выборг". Речь накокаиненного матроса произвела на
крестьянского вида солдат благоприятное впечатление: все, как один, воз-
бужденно загудели в предвкушении воздушных приключений, а те, кто  рато-
вал за финский след, стали требовать себе в награду марафета.
   На аэродроме Железняк в два счета эксроприировал "этажерку", а солда-
ты привели под багинетами очумевшего со сна дежурного пилота. И тут нашу
команду постигло разочарование: пилот категорически  отказался  брать  с
собой больше одного человека. "В крайнем случае - полтора", -  покосился
он на меня, когда солдаты обрушили на него шквал матюков. С трудом  уго-
монив разбушевавшихся крестьян в шинелях, Железняк забросил меня на зад-
нее сидение, уселся сам, и мы воспарили. По тем временам это было  почти
то же самое, что сейчас слетать в космос. Но  не  буду  описывать  своих
ощущений от полета: в лучшем случае они вызовут лишь ироническую  улыбку
у искушенных технической революцией современников.
   Когда мы подлетели к Выборгу, оказалось, что нам некуда сесть: аэрод-
рома там, естественно, не было, а поле было слишком  неровным.  Железняк
показал пилоту на тускло отсвечивающее в первых лучах слабого рассветно-
го солнца небольшое заледенелое озерцо. Пилот  изобразил  пальцами,  что
лед, должно быть, слишком тонкий, но Железняк воткнул ему под ребро дуло
"маузера", и тот, перекрестившись,  повел  самолет  на  посадку.  Лед  и
впрямь оказался толщиной всего в несколько дюймов, и пока  аэроплан  ка-
тился по его зеркальной поверхности, он  трещал,  но  держал,  а  стоило
грузной машине остановиться у берега - со страшным хрустом просел и  об-
валился. Шасси и полфюзеляжа ушли под лед, а фанерные  крылья  легли  на
потрескавшиеся ледяные пласты. Пропеллер, вращаясь  по  инерции,  поднял
сомн мелких брызг, которые тут же расцветились маленькой радугой.
   Завороженный дивным зрелищем, Железняк нюхнул изрядную дозу порошка и
задумчиво произнес: "Революция - это экстаз". - "Все отлично! Не потонем
   - он ведь деревянный!" - облегченно  рассмеялся  пилот.  Лишь  только
много лет спустя я осознал всю метафоричность этой ситуации: революцион-
ный экстаз опьяневших от свободы масс, нахлынувший  на  деревенско-дере-
вянную непотопляемую Русь.
   Выбравшись по крыльям аэроплана на лед и прыжками добравшись до бере-
га, мы вскоре отыскали дорогу из Петрограда в Выборг и, разведя на  обо-
чине костер для обогрева промокших ног, устроили революционный пост.  Но
все было напрасно: за день через нас проехало лишь несколько  крестьянс-
ких подвод и всего один автомобиль. С автомобилем вышел  конфуз:  в  нем
вместе с мужем-инженером (инженер по тем временам был большим человеком)
ехала молоденькая дамочка, которую Железняк отказывался пропускать, пока
она перед ним не разоблачится и не докажет, что она не "мужеского полу".
Муж устроил скандал, грозясь пожаловаться "самому  Керенскому".  Вдоволь
насмеявшись над "техническим прислужником буржуазии", Железняк  объяснил
наивной парочке суть текущего момента и, дернув девушку для проверки па-
ру раз за волосы, экспроприировал автомобиль.
   На обратном пути в Петроград мы от нечего делать травили анекдоты про
царя и все трое так сдружились, что Железняк тут же зачислил меня и  пи-
лота в свой особый отряд Красной Гвардии (да-да, Красной  Армии  еще  не
было и в помине, а гвардия уже была - ее создали специально для  восста-
ния). Прибыв в штаб революции в Смольный, мы узнали,  что  Керенского  в
Зимнем не было - он находился в Гатчине, где его успешно арестовали  без
нашего участи