авершено.
   И тут, впервые за все это время, карлик сменил  свою  окаменелость  -  он
весь передернулся, он совсем позабыл  про  Михаила  и  Унти,  и  бросился  к
девушке.
   - Смотри, смотри - среди звезд пролетела одна...
   Дальнейшего Михаил уже не слышал, так как он  погрузился  в  причудливые,
колдовские виденья. Рука подносила ко рту ложку  с  кипящим,  меняющим  свои
цвета варевом, но тут же теплым поцелуем вспыхивали зажатые в ладони волосы,
и он вспоминал звездное небо на полотне, а потом и  тот  бесконечно  далекий
парк, возле родного дома, наконец и  Таню  вспоминал  -  колдовство  карлика
пропадало, но все-таки не совсем - ему приходилось бороться,  чтобы  отвести
ложку ото рта, чтобы выплеснуть  ее  в  одну  из  трещин  которые  покрывали
освобожденный от соломы пол  -  каждый  раз,  когда  он  это  делал,  словно
раскаленные тиски сжимали его голову, и в конце концов он застонал и потерял
сознание...

                                      *                        *                      *

   Очнулся в том же подвале, и прежде всего обнаружил, что все кроме  одного
светильников были куда-то  убрано;  этого  же  шара  с  заключенными  в  нем
красными светляками было явно недостаточно чтобы осветить это  помещение.  В
зловещем кровавом полумраке выступали некие расплывчатые зловещие контуры, и
можно было подумать, что жизнь уже закончена, и что ты уже в царствии  теней
из которого  нет  исхода,  в  котором  одни  лишь  стенания  да  постепенное
затухание, если бы не девушка,  которая  сидела  рядом  с  ним,  и  окружала
кольцом своих золотистых волос не только его, но и маленького Унти.  Мальчик
был с закрытыми глазами, но не в забытьи, а сладко спал, положив  голову  на
ее колени.
   Ну а с внешней стороны  круга,  беспрерывно  шевелилось,  визжало  что-то
черное.  Сначала  Михаилу  подумалось,  что  там  беснуется   некая   темная
многоголовая змея, однако, приглядевшись повнимательней, понял, что  никакая
и не змея, а сонмы здоровых, обезумевших от  голода  крыс.  Ловили  отблески
кровавого света их выпученные черные глаза, и ничего кроме ненасытной  жажды
поглощать все не было в них. Они сцеплялись между собою, и у кого появлялись
кровавые раны тут же раздирали в клочья, поглощали - однако  этого  было  не
достаточно, это только больше разжигало их жажду поглощения. Из черных дыр в
стенах выбегали все новые и новые - забирались  на  головы,  в  одном  месте
таким образом набралась целая живая, яростно воющая, истекающая кровью горка
в  полметра  высотою  -  горка  покачнулась,  завалилась  и  несколько  крыс
оказались внутри круга  золотистых  волос.  Тут  они  совершенно  обезумели,
заверещали,  заметались,  наконец  -  стали  перескакивать  назад  ко  своим
соплеменникам, и сцеплялись с ними. Одна из крыс  осталась  и  бросилась  на
Михаила - ядовитая, темная слюна капала из ее зева - и  неизвестно,  как  бы
подействовал на него этот яд, если бы девушка не успела дотронуться  до  нее
золотой спицей, которой ткала. Крыса повалилась без всякого движенья.
   А Унти что-то почувствовал, открыл глаза, увидел крыс и тут же заплакал.
   - Тихо, тихо, маленький. - утешала его девушка.
   Мальчик и слушать ничего не хотел - очень уж страшна была эта  картина  с
крысами. Он все плакал, озирался по сторонам,  и  тогда  девушка  развернула
перед ним свою пряжу. И засверкало, переливаясь словно живое, звездное небо.
И стоило только Унти взглянуть на эту красоту, как он успокоился, протянул к
звездам маленькую свою ручку, стал  гладить  их  -  и  Михаил  тоже  смотрел
завороженный - такого чудесного волшебства он не ожидал  увидеть:  казалось,
что не существовало больше пространства, и мальчик держал в  своих  ладошках
бесконечно далекие, бесконечно большие нежели он сам небесные светила.
   Потом мальчик посмотрел в бледный, светлый лик девушки, и  улыбнулся.  Он
прошептал едва слышно: "Ведь все  будет  хорошо?..  Ведь  я  еще  увижу  эту
красоту, правда?..", и уткнулся ей в колени, заплакал - но это уже  не  были
прежние его слезы отчаянья.
   Но вот девушка подняла свою легкую, плавную руку, и повинуясь этому жесту
все замерли - даже и крысы на несколько мгновений прекратили свою  ужасающую
возню. А дело было в том, что потолок над их головами заскрипел -  явственно
различались шаги, по видимому - это крик Унти встревожил карлика.
   - ...Понимаешь - прядью  своих  волос  я  защитила  тебя  и  мальчика  от
колдовства. - быстро зашептала Михаилу девушка. -  Если  бы  вы  выпили  его
питье, то сейчас бы уже превратились в двух крыс.  Он  был  уверен,  что  вы
выпил, и пошел немного отдохнуть. Он  то  ожидает  увидеть  уже  двух  новых
крыс... Сейчас войдет сюда - скорее надо что-нибудь придумать...
   - Надо светильник разбить. - кивнул на единственный кровавый шар  Михаил.
Правда, он сам же поежился от этого предложения  -  перспектива  остаться  в
темноте с крысищами ужасала.
   Но девушка поддержала его:
   - Да - это раньше он в темноте видел так же  хорошо,  как  на  свету.  Но
теперь, на старости лет совсем ослеп. По крайней мере, на время это отвлечет
его...
   А шаги  уже  замерли  возле  того  места,  где  был  люк.  Тогда  девушка
неожиданно сильным движеньем оторвала кусок звездного неба,  прошептала  ему
несколько непонятных слов, после чего  отпустила  -  это  серебристо  темное
полотно плавно и стремительно, словно  парус  наполненный  ветром  пролетело
через комнату, и обвило наполненный кровавыми светляками шар - теперь  среди
бывших там звезд появилась одна красная крапинка -  словно  планета  Марс  -
остальные же звезды остались прежними  -  словно  бы  еще  одно  окошечко  к
небесам открылось в том месте - еще  одно,  более  широкое,  сияло  рядом  с
девушкой; и теперь уж казалось, что это маленькое, темное  помещение  плывет
где-то среди звезд - что там красота,  что  там  бесконечность,  а  они  вот
заперты в ненавистной темницы.
   Но вот люк в  потолке  стал  открываться  -  оттуда  вырвалось  несколько
тусклых лучиков, вот на едва-едва видимые  ступени  опустилась  кривая  нога
карлика, вот вторая - вот, кажется, он сам стал опускаться. И тогда  девушка
окликнула его:
   - Ты только не делай  свет.  Сейчас  я  заканчиваю  полотно,  и  если  ты
осветишь его сейчас, то все испортится!.. Лучше оставь меня -  я  сама  тебя
позову, когда все будет закончено.
   Карлик не стал колдовать, чтобы  появлялся  свет,  однако,  он  продолжил
спуск и вскоре слился с тем мраком который был у подножия лестницы. А  крысы
вновь заверещали, вновь забились где-то  совсем  поблизости.  Вскоре  Михаил
смог различить их безумные,  кровавым  отсветом  исходящие  глаза;  смог  он
разглядеть и волосы девушки, так как слабое золотистое  свечение  возле  них
виделось. И девушка продолжила свою работу  -  в  ее  умелых  пальцах  вновь
появились  золотистые  иголки,  вновь  неведомо  откуда   стала   появляться
волшебная нить. Видно было, что она теперь очень  старается  и  торопится  -
ткала она с такой скоростью, с какой ни один человек не мог бы ткать.
   И тут совершенно неожиданно, к ужасу Михаила и Унти из мрака, приближаясь
к ним, стали вытягиваться две непроницаемо  черные  руки  -  это  были  руки
карлика, он хотел потрогать полотно, а еще - убедится, что у него  появилось
двое новых слуг, так как ему почудилось дыхание толи Михаила, толи Унти -  в
общем, его раздирали сомнения, но он по прежнему не издавал никаких звуков -
эта тишина угнетала, этого напряжения нельзя было  терпеть  долго,  хотелось
вопреки всему сказать что-нибудь громко, или же рассмеяться.
   И тогда девушка, ни на мгновенье не прекращая своей работы, запела:

   - Среди скал и ущелий далеких,
   Корабль волшебный плывет,
   К просторам безбрежно-широким
   Он спящие души несет.

   И в трюмах его сновиденья,
   На палубе дети стоят;
   И сладки и тихи моленья,
   От них к милым звездам летят:

   "Возьмите, возьмите в объятья,
   Нам будет средь вас хорошо,
   Мы с вами как милые братья,
   Примите наш малый стишок.

   И там далеко, в мертвом мире,
   Останутся наши тела,
   Ах милые, пойти на лире,
   И лейте потоки тепла.

   Так тихо у вас и спокойно,
   Такая у вас благодать,
   Примите в ваш мир ясно-стройный,
   Не дайте назад, в бездну взять".

   Вместе с этими строками на Михаила стало надвигаться забытье - в  забытье
были видения, из них он узнал о жизни девушки. Это была трагическая судьба.

                                 *                        *                            *

   Это была маленькая-маленькая, загрязненная коморка, в этом мрачном городе
- в одном из домов исполинов. Казалось, здесь навсегда поселились морозящие,
отчаянные, темно-серые ноябрьские сумерки.  За  грязными,  оплывшими  окнами
постоянно выл, надрывался ветер; небо полностью  было  сцеплено  завесой  из
темных туч, из них неслись потоки крупных снежинок - вместе с напором стихии
они врезались в стекло и стекло гудело и дрожало  так  сильно,  что  главным
кошмаром для маленькой, болезненной девочки, которая почти все время  лежала
на своей кроватки, было, что - это окно разобьется и мириады  этих  снежинок
ворвутся в  комнату,  унесут  ее  в  свое  страшное  царствие.  Единственным
спасением от этого кошмара, было отвернуться к стенке, да укрыться с головою
одеялом. Только вот одеяло было совсем  старое,  дырявое,  почти  совсем  не
греющее, а ведь ветер выл в каких-то  щелях,  проникал  в  комнату,  и  было
нестерпимо холодно.
   Помимо девочки, в комнате была ее старая матушка или  бабушка  -  девочка
даже не знала кто, так как эта изможденная, похожая  на  потемневшую  мумию,
страшная женщина, почти все время сидела склонившись над маленьким  столиком
в противоположном конце комнаты, и беззвучно, горько рыдала - девочка не раз
видела ее крупные, полные страдания слезы, и сама начинала плакать. Время от
времени  женщина  поднималась,  и  тяжелой  поступью,  от   которой   что-то
мучительно скрипело, выходила из комнаты - непременно вслед за  этим  щелкал
замок, и девочка оставалась запертой. Тогда ей было особенно жутко,  и  она,
одинокая, болезненная, дрожала, и молила у кого-то, неизвестно у кого, чтобы
матушка поскорее возвращалась. Но матушки очень-очень долго не было, а когда
она наконец возвращалась,  то  казалось  еще  более  страшной,  умирающей  -
девочка не могла смотреть на нее без рыданий. А матушка (или  бабушка,  если
хотите) - протягивала в своих костлявых,  изъеденных  морщинами  руках  либо
краюшку черствого хлеба, либо еще какую-нибудь весьма непривлекательную еду,
которую, однако, девочка тут  же  съедала,  так  как  буквально  умирала  от
голода.
   День за днем, месяц за месяцем, год за годом - все  надрывался  за  окном
снежный ветер, и не уходила тоска. Все так же было холодно, одиноко,  жутко.
Девочка видела, что матушка ее день становится все более слабой, похожей  на
мумию. Теперь все реже поднималась от стола, и все рыдала, рыдала. И девочка
привыкла к постоянному голоду, сама стала похожа на мумию - у нее  время  от
времени сильно кружилась голова, когда  же  она  поднималась  с  кровати,  и
пыталась пройтись по комнате, то ноги ее подгибались - она совсем ослабла, и
большую часть времени тоже рыдала...
   ...А за окном все ветер, тьма, снег - все воет, все  кружится  -  девочка
очень много спала, ведь во снах она видела что-то светлое, пусть и не ясное,
пусть и забывающееся сразу после пробуждения - все-таки это было бегство...
   ...Однажды матушка очень долго не поднималась из-за стола - девочка звала
ее, а потом, дрожа от холода и от ужаса, решилась  на  то,  на  что  никогда
прежде не решалась - поднялась и подошла к сидящей матушке. Лицо  той  стало
темным, жутким - она уже  давно  умерла.  Девочка  закричала,  бросилась  на
кровать, и тут же погрузилась в темное забытье  -  это  было  хоть  какое-то
бегство из кошмара.
   Должно быть, она очень долго пролежала так, но, в конце концов  очнулась,
и поняла, что не сможет больше спать - с трудом поднялась, и с  еще  большим
трудом, сильно покачиваясь из стороны в сторону, прошла  к  маме  -  та  еще
больше потемнела. Девочке немалого труда стоило перебороть себя, протянуть к
ней руку, дотронуться - тогда матушка рассыпалась в прах. Ничего не осталось
кроме сухой горстки, которую тут же подхватил ток холодного  воздуха,  да  и
утащил в узкую расщелину под дверь.
   Девочка осталась совсем одна, и, не зная что делать, куда  деваться,  она
уселась за этот темный стол, за который никогда не садилась - просидела  так
неведомо сколько  времени,  а  потом  вновь  лишилась  чувств  от  голода  -
повалилась головой на стол. Какие тогда ей  привиделись  сладкие,  волнующие
видения - города сотканные из солнечного  (никогда  ей  прежде  невиданного)
света; мосты радуг украшающие небо; много-много чего прекрасного видела  она
тогда, и, верно, никогда бы  уже  не  вернулась  в  эту  маленькую,  грязную
комнатушку, и вскоре бы холодный ветер развеял ее опустошенное тело в  прах,
но вернул ее странный, никогда прежде не слышанный скрежет... Точнее - это в
первое мгновенье ей показалось, что никогда прежде  она  такого  не  слышала
такого, а потом вспомнила, что, в самые страшные,  темные  ночи,  когда  еще
была жива матушка, когда еще сидела, согнувшись над этим столом, то  слышала
она подобный скрежет за окном.  Тогда  она  лежала  под  одеялом,  медленно,
осторожно переворачивалась, и совсем  уж  осторожно  приоткрывала  маленькое
отверстие, из которого и выглядывала одним глазом на окно -  там,  за  окном
бесновался  ветер;  там,  хоть  и  с   большим   трудом,   виделось   что-то
расплывчатое, темное - в этом темном была  жуть,  оно  хотело  проникнуть  в
комнату. И девочка спешила отвернуться обратно к стене, свернувшись комочком
лежала под одеялом, не смела пошевелиться, не  смела  вздохнуть  громко.  Но
тогда в комнате была мама, тогда на столе горела свеча -  пусть  и  блеклая,
пусть и жалобно трепещущая; тогда было некое внутреннее  чувствие,  что  это
страшное, что было за окном, не сможет ворваться.
   Теперь девочка подняла голову и обнаружила, что свеча давно уже  затухла,
что в комнате почти совершенная, непроглядная темень  -  взгляд  метнула  на
окно, и увидела, что это старое, залепленное грязью  стекло  выгибается  под
страшным напором стихии, и вот-вот лопнет - с той стороны слышались стонущие
заклятья, некая бесформенная тень носилась там. И тогда девочка бросилась  к
двери, из под которой выбивалась  полоска  бледного,  зеленоватого  света  -
никогда прежде не доводилось девочке выходить за пределы их комнаты  -  мать
никогда не брала ее, а она и не хотела - тот неведомый мир представлялся  ей
ужасным, и она знала, что ничего кроме боли он ей не принесет. И вот  теперь
она жаждала вырваться в тот "ужасный" мир, лишь  бы  только  ускользнуть  от
тени, которая нависла за окном. Она из  всех  сил  дергала  ручку  (но  что,
право, за силы у маленькой девочки?), она стучала  кулачками,  и  наконец  -
закричала. Никогда прежде она не кричала, и плакала всегда безмолвно, но вот
теперь, слыша как нарастает треск и яростный  стон  за  спиною  -  закричала
пронзительным, жалобным голосом - она звала на помощь, и вкладывала  в  этот
крик все свои силы.
   И ответ пришел! С той стороны двери раздались тяжелые шаги, и  не  успела
девочка опомниться, как дверь  вдруг  распахнулась,  и  на  пороге  предстал
карлик Сроби, который едва доходил девочки до пояса - он тут же  схватил  ее
своей могучей рукою и выволок в коридор, другой же рукой он захлопнул дверь.
В комнате раздался треск выбитого  стекла,  и  что-то  с  силой  от  которой
дрожали окружающие стены, стало биться с той стороны об дверь. Карлик стоял,
упершись в нее рукою, но не рукою удерживал, а заклятьем.  Наконец  -  дверь
отпустил, девочку же подхватил обеими руками, и понес  по  коридору.  Позади
вздрагивала дверь, слышались вопли и стенания неведомой стихии, впереди была
неведомая жизнь - девочка вновь почувствовала  головокружение,  вновь  стала
проваливаться в забытье. Но Сроби чувствовал, что ей  нельзя  погружаться  в
грезы, что, если это произойдет, то и его волшебство уже не  сможет  вернуть
ее душу, и потому он поддерживал в ней жизнь - не яркую,  но  только  слегка
подбрасывал в сердце маленьких веточек, чтобы хоть тлело - и девочка  видела
то, что вовсе и не хотела видеть, отчего все новые и новые слезы катились по
ее щекам; видела бесконечные переходы, лестницы, туннели; тянущиеся  куда-то
вдаль коридоры, с  сотнями  а  то  и  тысячами  дверей  -  неслись  какие-то
приглушенные, болезненные стоны, что-то скрипело, трещало, ломалось... Потом
долго-долго опускались они вниз на дребезжащей, черной платформе,  и  вокруг
приносились призраки, и все полнилось их жалобными стенаниями.
   Затем они  вышли  в  город  -  впервые  вдохнула  девочка  не  стесненный
комнатными стенами воздух, и тут же  закашлялась  -  воздух  был  нестерпимо
морозным - снежная круговерть так и неслась, так и выла  со  всех  сторон  -
порывы ветра были настолько сильны, что, если бы карлик  не  держал  ее,  то
девочка улетела бы как одна из снежинок (а она  была  настолько  худой,  что
почти ничего и не весила).
   Карлик проворно спустился по ступеням, и оказалось, что там их  поджидает
черная, запряженная черными громадными крысами  карета.  Кучером  тоже  была
крыса, в черном аккуратном костюме, в цилиндре, и с кнутом в  лапах.  Карета
была просторной для карлика. но девочке пришлось согнуться в  три  погибели,
чтобы уместится там - спиной она упиралась в потолок, и тот  трещал,  грозил
разорваться. Как только карлик захлопнул дверцу, кучер-крыса взмахнул кнутом
и погнал, погнал своих сородичей по заснеженным, пустынным,  темным  улицам,
которые вопили ветром, по которым носились призрачные тени.
   Ну, а потом девочка оказалась в доме карлика, и он сразу же  повел  ее  в
наполненный кровавым светом подвал, где было множество черных крыс. Сохраняя
безмолвие, он повелел им приготовить еду, но не  такую  как  для  Михаила  и
Унти, а  вполне  нормальную,  и  когда  девочка  наелось,  то,  по  прежнему
довольствуясь одними жестами, протянул к ней золотистые спицы, повелел ткать
- и что же оставалось девочке, как не подчиниться ему?.. Она и начала ткать.
Она и сама не знала, откуда в голове ее  рождаются  эти  чудесные  образы  -
весенние,  пробуждающиеся  леса,  ветви   обласканные   солнечными   лучами,
перелетающие среди них, радующиеся жизни птицы;  поля  на  которых  восходят
нежные подснежники и многие иные цветы; реки широкие, могучие, над  которыми
лебедями белеют святые города; вдали - горы могучие, горы  прекрасные,  горы
величественные вздымаются снежными вершинами к самому небу лазурному, где  и
облака, где и солнце, и звезды - все, все что  было  прекрасного  в  природе
выходило из под ее спиц, а ведь она никогда ничего этого не видела,  даже  и
не слышала...
   Потом у нее было много-много времени на размышления, и  она  поняла,  что
карлик когда-то давно, каким-то образом (должно быть, колдовством)  -  узнал
об этом ее даре, потому и пришел, когда она закричала. Она поняла,  что  ему
нужно это полотно, чтобы вырваться из этого мрачного города. Не знала она  -
весьма сомневалась, что он,  такой  жестокий,  черствый,  каменный,  мог  бы
расчувствоваться от красот звездного неба, радугой любоваться - скорее, ради
каких-то материальных выгод стремился туда, ради ли каменьев, ради ли еды  -
так или иначе он всегда торопил девушку, ибо полотно  должно  было  получить
завершение. Шло время - день за днем, неделя за неделей, месяц  за  месяцем.
Точнее, единственным отличием дня от ночи было то, что на ночь  (а  она,  по
хотению карлика, была очень непродолжительной) - кровавые шары со светляками
затухали, и в наступающей темени она погружалась в забытье,  так  как  очень
уставала за этот долгий-долгий день. Она все ткала и ткала, а  к