, и теперь они стояли  на  голой  с  выпирающими  голыми
корнями земле. Ковер был соткан из нескольких слоев листьев, и сам напоминал
по форме огромный лист, с удобной выемкой посредине. Таня  прошептала  листу
несколько слов, после чего отпустила - он не упал, но повис в воздухе  перед
нею.
   - Пора. - прошептала она - словно птица в вечернем лесу  последнюю  песнь
заходящему солнцу пропела. - Теперь он уже совсем близко...
   Михаил прислушался, и понял, что земля, окружающие  деревья,  ветви,  сам
воздух - все часто-часто  вздрагивает  от  все  нарастающего  топота.  Ветер
грохотал  в  изгибающихся,  выпускающие  последние  листья  кронах;  черное,
изгибающееся небо стремительно проносилось над их головами, и там в разрывах
по прежнему зияли внимательные  красные  глаза.  Некие,  едва  уловимые,  но
грозные тени метались на некотором отдалении среди ветвей.
   Тут налетел какой-то особый, необычайно резкий,  похожий  на  удар  порыв
леденящего ветра, и весеннее сияние Тани не то чтобы  отступило,  но  как-то
отступило, стало незначительным против того ужаса который надвигался.
   Завороженный, смотрел он на то, как тьма в одном месте сложилась в  некий
темный контур, который показался ему  исполинским  -  выше  самих  деревьев.
Контур надвигался столь стремительно, такая в нем  мощь  чувствовалась,  что
всякая надежда на спасение тут же оставила  Михаила.  Вот  уже  распахнулась
пасть - это был некий непроницаемый, в бездну уводящий темный зев.  Раздался
оглушительный рык, ударил порыв смрадного ветра.
   Так бы и стоял Михаил до самого конца, но  его  взяла  за  руку  Таня,  и
вдруг, как сестра, нежно поцеловала в щеку, промолвила:
   - Лети же, Миша... А я задержу его...
   И тогда он обернулся,  увидел  ее  нежный,  неземной  лик,  и  поддавшись
порыву, поцеловал ее в губы - от этого поцелуя почувствовал небывалый приток
сил, и тут же бросился  к  окруженному  зеленоватым  сиянием  ковру-листу  -
уселся на него.
   - Не оборачивайся... - молвила Таня, но он тут же обернулся.
   Ковер стремительно нес его вперед по аллее, и в то  же  время,  все  выше
поднимал в небо. То, что он успел увидеть заняло не больше мгновенья,  но  и
это мгновенье многое в себя вместило.
   Брунир вылетел на ту освобожденную от листьев поляну,  в  центре  которой
стояла, окутанная нежным зеленоватым сиянием Таня. И, хотя этот пес  не  был
выше деревьев - он все-таки был много выше любых псов - он по  крайней  мере
на две головы возвышался над Таней, которая на фоне его перекатывающихся, из
тьмы сотканных боков казалась необычайно хрупкой. У Михаила был даже порыв -
бросится назад, погибнуть вместе с нею - такой прекрасной. Но  он  не  успел
этого  сделать,  так  как  в  то  же   мгновенье,   окружающее   это   место
многочисленные листья встали стенами, стремительно, со свистом  закружились,
и вдруг, словно морские валы метнулись на штурм утеса  -  Брунира.  Раздался
яростный вой этого чудовищного пса, а дальнейшего Михаил уже не видел.

                                              *                         *                       *

   Раньше чем Михаил успел опомнится и парк,  и  город  его  остался  далеко
позади. Ковер нес его с невероятное скоростью, при которой  встречный  ветер
сразу бы должен был вырвать его, закружить, метнуть на землю. Однако, Михаил
совсем  не  чувствовал  ветра  -  его  лица   касалось   солнцем   согретое,
благоуханное дыхание, и все казалось ему, что рядом с ним по прежнему Таня.
   Он  смотрел  назад,  и  видел  как  там  в  отдалении  стремительно  тает
электрическое, отражающееся от низких туч свечение родного города. Низкие то
тучи низкие, но, по крайней мере, двести метров их отделяло от земли,  и  на
этой же высоте, едва не касаясь этих стремительных, грозящих посыпать снегом
увалов нес его стремительный ковер. Вот сияние города померкло в  отдалении,
теперь на фоне темно-серой земли отлетали назад  непроницаемо  черные  леса,
перелески; словно трещины в великую бездну вытягивались там черные реки. Еще
несколько слабых электрических пятен отлетели назад - это  были  деревеньки;
затем долгое время никакого света не  было,  и  только  по  почти  неуловимо
отлетающим назад лесным массивам, понял Михаил, что ковер еще  ускорил  свое
движение.
   Некоторое время он смотрел на все это, таящее  позади,  и  ни  о  чем  не
думал. Потом задумался: "На сколько я уже отлетел?.. Ведь он несется гораздо
быстрее  любого  самолета,  даже  сверхзвукового,  и  уже  так   долго   это
продолжается. Вон поле промелькнуло в одно мгновенье, а ведь широченное поле
- часа два надо, чтобы ногами его  пройти...  Должно  быть,  уже  за  тысячу
километров, а то и за две..." - Тут  вздыбилась  и  тут  же  исчезла  позади
рокочущая, вздымающаяся пенными брызгами прибрежная полоса, и вот потянулось
под ним бурное, темное  море.  Весь  этот  простор  был  покрыт  высоченными
валами, они рокотали, с грохотом падали. Там, среди них, виделись маленькие,
слабенькие крапинки - огни попавших в эту бурю  кораблей.  И  Михаилу  стало
жалко тех людей, захотелось им помочь, а вместе с тем стало жалко и себя, он
почувствовал себя одиноким, оторванным от  дома.  И  ему  было  бы  намного,
намного тяжелее, если бы не  нежное  весеннее  дыхании  весны-Тани,  которое
согревало его.
   Вот осталось позади море, некоторое время, почти касаясь  ковра  мелькали
изодранные ветром верхушки скал - но  вот  они  откинулись  назад,  и  вновь
потянулись поля да перелески - кажется, ковер еще увеличил свою скорость.
   - Довольно! Довольно! - взмолился тогда Михаил. - Ты уж так  далеко  унес
меня от дома!.. Так далеко, что и за целый год не возвратится...
   Говоря так, он позабыл о  том,  что  в  мире  существуют  такие  средства
передвижения как самолет, или, на худой конец, поезд. В последнее время  его
окружало столько необычного, сказочного, что он и мир уже стал  воспринимать
как сказочный, и вспоминались ему те истории, которые еще мама читала, когда
он был совсем маленьким. Там герой и год, и три года,  и  тридцать  лет  мог
странствовать по белому свету, мог сносить при этом множество пар лаптей,  и
даже какой-то железной обувки. Вот и представлялось ему,  что  придется  все
это огромное расстояние проходить ногами. И он молил ковер:
   - Опустись же к земле. Этот Брунир  никогда  нас  теперь  не  найдет.  За
тридевять земель теперь Брунир...
   Ковер начал опускаться, и тут раздался ужасный рев -  ни  с  чьим  нельзя
было спутать этот яростный, исступленный рев стихии, которая жаждала  только
разрушать, разрывать. И страшно было  осознавать,  что  могучая  эта  стихия
несется  именно  за  ним.  К  этому  времени  его   глаза   уже   достаточно
приспособились ко мраку,  и  он  смог  разглядеть,  что  там  внизу,  теперь
действительно возвышаясь над деревьями, несся Брунир. Была видна  ведущая  в
адскую бездну пасть, видны были красные  глаза  -  те  самые  глаза  которые
следили за ним с неба в далеком-далеком парке -  тело  же  все  состояло  из
вихрей, и видно было как гнуться и ломаются при его  приближении  деревья  -
чудовищный пес совершал исполинские прыжки. в  каждом  из  которых  было  не
менее сотни метров.
   - Вверх! Неси скорее! - что было сил прокричал тогда Михаил.
   Ковер послушался - тут же набрал прежнюю высоту, и помчался еще  быстрее.
Теперь  мир  отлетал  назад,  как   второстепенная   декорация   -   слишком
стремительно было движение, чтобы разглядеть хоть  что-то,  зато  Брунир  не
отставал. Теперь, когда добыча оказалась так близко, и ушла  из  под  самого
носа, он пришел в неистовство. Он ревел беспрерывно, он совершал  все  более
длинные прыжки, и самое главное - при этих прыжках он еще и разрастался.  Из
темного неба вытягивались к нему отростки вихрей, поглощались в его плоть, и
он был подобен уже живой горе, из глубин вырывались отсветы молнии - вот  он
совершил исполинский прыжок - распахнулась многометровая  пасть,  заполонило
все небо.
   - Вверх! - за мгновенье до того как этот ужас должен  был  поглотить  его
скомандовал Михаил, и ковер, прорезая толщу туч, устремился ввысь.
   Прошло несколько мгновений этого стремительно движения вверх.  Несколько,
показавшихся ему нескончаемых мгновений. Ведь ничего-ничего не было видно, и
уж думалось ему, что мрак поглотил его, даже душно словно в клети, в темнице
стало. Но в самое страшное  мгновение,  когда  вопль  ужаса  уже  готов  был
вырваться из него, он вновь почувствовал теплое весеннее дыхание, и, кажется
нежные губы коснулись его щеки, что-то шепнули не в ухо  -  нет  -  в  самое
сердце. Только вот ни одного слова не мог он разобрать в этом шепоте  -  это
было как пение древесной кроны.  А  страшная  пелена  вдруг  разорвалась,  и
распахнулось бесконечное звездное небо.
   Никогда, никогда не думал Михаил, что на небе может быть столько звезд  -
таких ярких, таких прекрасных. А ведь в прошлой своей жизни он  очень  часто
любовался звездным небом. Иногда летом в деревне, оставлял дом, и  уходил  в
дальние поля, где лежал на стоге под  этой  красотою,  и  выдавались,  между
прочим, ночи очень многозвездные - но  такого  неба  он  никогда  не  видел!
Казалось, стоит только протянуть руку и можно дотронуться до любой  из  них.
Вот красочным полотном, переливаясь  развесилось  северное  сияние  -  какие
необычно нежные, трепетные краски, какое плавное созвучие  -  казалось,  всю
жизнь  можно  было  бы  любоваться  этой  красотою,  и  во  всю   жизнь   не
налюбоваться. Михаилу захотелось складывать стихи, но он  не  был  поэтом  -
только чувствовать мог поэтически, но вот выражать эти чувства  в  словесной
форме - нет - к сожалению у него не было такого дара, и от этого сожаления у
него даже защемило в сердце.
   Нет - не возможно было удержать в себе это, разрывающее грудь чувство,  и
он закричал из всех сил:
   - Люблю тебя, Таня!!! Люблю!!! Я вернусь к тебе!!! Обязательно вернусь  -
ты только жди!!!
   Но тут та окрашенная серебристым светом звезд, и переливчатыми отблесками
северного сияния толща облаков,  которая  подобно  волшебной  горной  стране
проплывала под ним - вздулась, разорвалась в одном месте, и из этого разрыва
показалась ужасающая, заходящаяся в яростном вопле морда  Брунира.  Это  был
уже исполин много больший кого-либо когда-либо жившего на  земле  -  он  уже
разросся на несколько верст, это  была  стихия,  которой  ничего  не  стоило
раздробить целый горный хребет или море своей яростью в пар обратить.
   Михаил вновь почувствовал, что он совершенно против этого  бессилен,  что
сейчас это громада допрыгнет до него, но  тут  Брунир  бешено  взвыл,  вдруг
сжался и исчез - словно  водоворот  над  затонувшим  судном  сомкнулись  над
местом  его  падения  облака.  И  тогда  Михаил   почувствовал   облегчение,
почувствовал радость, он понял, что это сияние небес лишило сил адского пса.
Он должен  был  бы  рассмеяться,  но  дело  в  том,  что  в  глубине  сердца
чувствовал, что - это еще далеко не окончание  его  злоключений,  что  самое
страшное еще впереди.
   И вот ковер стремительно стал снижаться.
   - Нет. Неси  меня  домой.  -  говорил  ему  Михаил,  но  ковер  никак  не
реагировал - продолжал снижаться.
   Тогда Михаил обернулся и обнаружил, что из ковра один за другим  вылетают
листья. Остаются позади, на этой высоте, на которую никакие листья  залететь
не могут, медленно кружат в серебристом  сиянии  звезд.  И  вспомнились  ему
слова Тани о том, что ковер не вечен, что через какое-то время  он  потеряет
свою волшебную силу.
   Только он вспомнил  это,  как  ковер  погрузился  в  облачную  пелену,  и
дальнейший спуск продолжался уже в совершенном  мраке.  Михаил  почувствовал
усталость, и заснул.

                                        *                          *                           *

   Очнулся Миша в престранном месте.  Это  был  широкий,  покрытый  гладкими
каменными плитами двор, с одной стороны открывалось широкое поле,  окончания
которого не было видно, так как там поднималась  холмовая  гряда.  Над  этим
полем сияло яркое голубое небо,  но  все  травы  были  пожухшими,  осенними,
такими хрупкими, что, казалось подуй посильнее ветер, и они все  рассыплются
в прах. С другой  стороны  поднималось  несколько  гладких  желтых  стен,  с
маленькими окошечками; некоторые из которых  были  темными,  а  в  некоторых
мерцали живые, трепетные свечи. Это были не высокие стены, но  их  прорезали
пустынные узкие улицы, которые уводили к высоким домам. Над теми же высокими
домами высились уже настоящие исполины, этажей в сто, а то и больше - однако
это не были небоскребы в привычном  Михаилу  дизайне  двадцатого  века.  Это
исполинские сооружения напоминали скорее средневековые постройки, и  было  в
них что-то грозное, пугающее - казалось, стоило войти туда и можно  было  бы
блуждать хоть всю жизнь, и если над полем небо было ясное,  то  над  городом
этим нависала пелена непроницаемо черных туч - от  нее  весь  город  казался
размытым, наполненный глубокими, загадочными  тенями,  которые  таили  нечто
гораздо большее, чем можно было приметить с первого взгляда.
   Михаил поднялся и обнаружил, что лежит на остатках Таниного ковра. В  нем
не было уже никаких сил  -  почти  все  листья  распались,  а  когда  Михаил
поднялся, то налетевших ветер подхватил большую часть их,  и,  закручивая  в
темном, тревожно шелестящем вихре понес по улице.
   Михаил глядел вслед им и тут почудилось ему  на  улице  некое  призрачное
движение. Стало не по себе, захотелось поскорее покинуть этот чуждый  город,
бросится на пожухшее осеннее поле, он уже сделал несколько  шагов  туда,  на
простор, как услышал детский плач. Обернулся, увидел, что  у  желтой  стены,
под темным окном сидит маленький мальчик, и горько плачет. Михаил подошел  к
нему, присел на колени,  стал  вглядываться  в  лицо.  Лицо  было  ничем  не
примечательно, разве что через чур бледное - видно было  что  ребенок  очень
напугал; судя по покрасневшим глазам, плакал уже давно.
   - Пойдем отсюда. Здесь нельзя оставаться ребенку. - прошептал Михаил.
   - Куда пойдем? - с надеждой потянулся к нему мальчик.
   - В поле пойдем.
   Мальчик сразу же поник, и новые слезы по его щекам покатились.
   - Я думал, вы знаете выход. Но в поле идти нельзя...
   - Почему же нельзя? Там по крайней мере лучше, чем в этом жутком  городе.
Я знаю, почему ты плачешь...
   - Ничего вы не знаете! - с горечью выкрикнул мальчик,  и  кулачком  вытер
слезы. -  Вы  же  пришлый!  Время  от  времени  здесь  появляются  такие,  и
приходится им все разъяснять. В поле нельзя - там ветер суховей, он  высушит
нас насквозь.
   - Но можно же пробежать!
   - Никто не знает, как далеко тянется поле - никто не видел его  окончания
- смерть там страшна и мучительна. Но я плачу потому, что вчера в наш  город
прилетела ведьма Брохаура. Злая  прилетела,  потому  что  кто-то  обманул  и
покалечил ее пса Брунира. Она остановилась  в  одном  из  зданий,  и  теперь
требует, чтобы на каждый завтрак, обед и  ужин  ей  готовили  по  тринадцать
мальчиков  и  тринадцать  девочек.  Наш  правитель,  Атук  жестокий  конечно
слушается ее. Говорят, что он и сам не прочь поучаствовать в этих трапезах.
   - Так ты боишься, что тебя...
   - Я боюсь, и уже точно знаю, что меня. Ведь был брошен жребий,  и  выпало
на меня... Вот теперь вы знаете! И ничем мне все равно помочь не можете.
   - Могу!
   Мальчик с удивлением уставился на Михаила, и даже слезы прекратились:
   - Как же?
   Он пожал плечами и тут же торопливо добавил:
   - Но ты послушай: я ведь знаю эту ведьму. Как  ты  сказал  -  Брохауру?..
Понимаешь ли - мне до нее так или иначе надо добраться. Метлу ее похитить...
   - Метлу похитить... - вторя ему, прошептал мальчик.
   - Да-да - именно так. Хорошо, что ты мне попался.  Я  же  в  этом  городе
совсем ничего не знаю. Так вот - ты мне должен указать мне дорогу.
   - К ведьме провести? - и тут по щекам мальчика вновь покатились слезы.  -
...Меня ведь и так и так поймают, к ней отведут. Я  то  думал,  вы...  Я  то
думал, хоть немного погуляю напоследок, а вы меня и этого лишаете - сразу  к
ней ведете!
   - Подожди, подожди - не горячись. Ты мне только дорогу укажи, ну а там уж
я сам что-нибудь придумаю. Непременно что-нибудь придумаю. Должен что-нибудь
придумать.
   Мальчик тяжело, совсем  не  по  детски  вздохнул  и  закрыл  свое  личико
ладошками. Некоторое время просидел так, затем же  поднялся,  и  внимательно
взглянул на Виталия - молвил раздумчиво:
   - Вы великий герой, или полный безумец - никто еще кроме Атука  жестокого
и его слуг не ходил по доброй воле к  Брохауре  -  не  родилось  еще  такого
богатыря  или  волшебника,   который   мог   бы   с   нею   совладать.   Ну,
пойдемте-пойдемте...
   Мальчик  пошел  по  пустынной  улице  над  которой  возвышались  мрачные,
пугающие громады средневековых небоскребов, шел он так быстро,  что  Михаилу
приходилось прикладывать весьма не малые усилия, чтобы не отставать от него.
И он испытывал некоторое облегчение, что вот с ним рядом идет этот мальчик -
он чувствовал, что если бы шел один, то ему было бы намного  более  страшно,
все было бы таинственное, зловещее - так же  он  мог  спросить  обо  всем  у
жителя этого престранного города.
   Так и  не  попалась  им  навстречу  ни  одного  человека.  Ветер  налетал
порывами, начинал протяжно завывать по сторонам  и  над  головою.  В  каждом
порыве ветра неслись потемневшие, иссохшие листья - иногда они рассыпались в
прах, и прах этот продолжал  кружить;  порою  складывался  в  некие  неясные
образы. Несколько раз Михаил вздрагивал, один раз едва сдержал крик ужаса  -
он услышал что-то за спиною, обернулся  и  показалось  ему,  будто  сам  пес
Брунир несется за ним - вот распахнулась черная пасть, вот раздался яростный
вопль, и... на него налетел, на несколько мгновений  ослепил  особо  сильный
вихрь;  дыхнул  иссушенным  жарким  дыханием,  пронесся  мириадами   мертвых
крапинок - жалобно стеная, дальше по улице унесся.  И  еще  некоторое  время
Михаил не мог унять дрожь. Стоял на месте, глядел  вслед  унесшемуся.  Потом
спросил:
   - Что же с этим ведьминым псом?.. - сначала он хотел спросить не  "псом",
а "Бруниром", но так и не решился; показалось ему, что если он так  спросит,
так непременно жуткое это создание окажется рядом.
   Мальчик же отвечал:
   - Обжегся он о свет звездный, многие силы потерял...
   - Так значит не погиб?
   - Да нет - что вы. Если бы все так  легко  было...  -  мальчик  вздохнул.
Повалился он где-то за полями, в лесах  темных.  Это  нам  поля  никогда  не
пройти, а ему ничего не стоит. В лесах темных он быстро оклемается -  попьет
из тех источников, что бьют из под корней кровавых елей,  да  и  заявится  к
своей хозяйке. Она потому у  нас  и  остановилась,  чтобы  подождать  своего
любимчика. Ну, и нами детьми подкрепиться...
   - И когда же этот... пес может сюда нагрянуть?
   - Да кто его знает. В любую минуту может. Вот бы хорошо было, если бы  он
сейчас же прибежал - так бы, глядишь, ведьма и улетела бы, никого не съем...
   - Н-да, н-да... - пробормотал Михаил, оглядываясь назад на темную улицу.
   Там, позади, вновь несся лиственный  вихрь  -  вот  уже  пролетел,  обдав
тоскливым шелестом. Тогда Михаилу стало жутко - он осознавал, что  очень  уж
много боится в последнее время, что это очень плохо, постыдно, но ничего  не
мог с собою поделать. Ужас его был так велик, что некоторое время он даже  и
пошевелиться не мог, но все то смотрел на пустынную эту улицу, на  видящийся
еще кусочек пожухшего поля, и все-то казалось ему, что сейчас вот  покажется
там Брунир, в несколько многометровых, стремительных прыжков настигнет его и
поглотит. И вот он, жаждя удостовериться не слышно ли топота, припал ухом  к
мостовой.
   И он действительно услышал топот, и застонал,  и  заскрежетал  зубами.  И
лишь прислушиваясь дальше понял, что это не топот, ч