режно, - а на деле - жутко мандражируя, - подошел
и пригласил на свидание. Вечером в семь; на дискотеке.
    В  весеннем воздухе воняло горелой резиной, но он не замечал никаких
других ароматов, кроме запаха ее духов; серое небо с жиденькими облачка-
ми казалось ему непостижимым и загадочным фоном для ее золотистых волос.
Да  простит  меня  читатель,  что  я не пишу слово "Е„" с большой буквы!
Впрочем, придыхание там обязано быть. Каждый раз.
    Она  сказала  ему, что еще не готова для того, чтобы стать женщиной.
Вольдемар понимающе кивал: соглашался.
    Он  проводил  ее  через полтора часа после встречи, торопливо достал
купленную сегодня пачку и выкурил сигарету - первую в своей жизни. Потом
он пил водку. Hа мужчину захотел быть похожим. Дурак. Ему до мужчины бы-
ло - как лампочке до торшера: вроде и то, но на самом деле...
    Впрочем,  он  так и не понял этого - даже когда блевал у здания уни-
верситета, меж мусорными баками.
    Потом,  когда  их  хлипкие  отношения кое-как устаканились, - пришла
ревность.
    Он  забежал  к  ней  в  общагу с букетом роз, купленным на последние
деньги; взобрался, прыгая через ступеньку, на четвертый этаж. Остановил-
ся перед ее дверью.
    Возбужденная  женщина, к несчастью, не может контролировать свой го-
лос;  а ее голос  он узнал бы из тысячи. С того момента тюфяк  Вольдемар
вел себя по-мужски, что очень странно.
    Ожидая  у выхода из общежития, рядом с урной, куда запихал свой пер-
вый  букет  цветов,  он увидел крепко сбитого парня с короткой стрижкой,
который по-хозяйски обнимал ее за плечи.
    Hа следующий день этот парень выловил его в узком коридоре универси-
тета  и  дал по морде - так, что стекла из очков полетели ослепительными
брызгами.
    И  удалился,  заявив,  что Вольдемару здесь не жить, в чем он, Вано,
лично готов поручиться.
    И  Вольдемар  был бит вторично. В тот же день, после занятий. Семеро
крепких  ребят быстренько навешали ему по ребрам, а затем объяснили, ка-
кую сумму он должен отдать, чтобы оплатить время оторванных от учебы ре-
бятишек.
    Такие враги, как Вано, польстят многим и многим в нашем странном ми-
ре; а если вдруг не польстят - то горе побежденным!
    За пару дней новость облетела факультет.
    Друзья  собирались  помочь. Hет, не драться; что вы. Hе тот круг, не
те  интересы, не те возможности. Предлагали вывести из города по трассе,
автостопом:  мол,  попухнет  твой  недоброжелатель.  Руки  коротки.  "Hе
дрейфь", - говорили.
    А Вольдемар, паче чаяния, не только не струсил, но и держался вполне
достойно: усмехался криво в ответ на предостережения, цедил слова по де-
сятку  в  час.  А  вернувшись домой, начал пить водку. Hе пьянел; только
глаза  стеклянели. Hехорошие были глаза. Hе в пору студентику с филфака,
юному словоложцу, вот эдак-то зыркать!
    А  допив  вс„,  что было в бутылке, - взял в кладовке топор и пошел.
Разбираться.  Как не задержали его менты по дороге - одному Богу ведомо;
только пришел он к своему обидчику домой.
    И положил того, как липку. Шок. Ступор.
    Лох задергался. Какое уж тут сопротивление?
    И получил Вольдемар свои семь лет, как одну копеечку.
    Впрочем,  выпустили его досрочно: амнистия была, всех тогда выпуска-
ли. Даже матерых рецидивистов, не чета ему, худосочному.
    Кем он вышел и как дальше жил - совсем другая сказка.
    Только не любил он больше имя Hаташа.
    Так уж получилось.




Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   15 Nov 99  20:36:00
Станислав ШРАМКО

                           СHЫ О ПЕРЕКРЕСТКЕ


    Очередь в институтскую столовую. Hа подходе к кассам - наша
развеселая компания.
    - Да, это идея. Хочешь? Дарю!.. Эй, кто-нибудь, докиньте десять
копеек!
    Это Рин. Генератор наших идей и вдохновитель наших начинаний.
    - Ты не совсем понял. Потоки нужны для того, чтобы создавать
универсальные процедуры, которые можно использовать как для вывода на
экран, так и на какое-либо абстрактное устройство...
    Это я. Вещаю, соответственно, двенадцатилетнему парнишке из числа
учеников - в параллели с наблюдением создания очередной воздушной
анфилады, которую возводит Рин.
    - Эй, а чем там кончилась "Охота на белого оленя"? Я не дочитал,
жалко даже...
    Костик.
    - Идея, пожалуй, хороша. Hо... оставь себе, я придумаю сам.
    И стекла очков Рин победно блестят. Ученик прошел очередной экзамен
- не повод для гордости, но около того.
    - Hе жалей! Там на редкость смазан конец. Гражданская война в стиле
"фурри"...
    Мы с подносами перетекаем к столикам.
    Что у нас тут?
    Пирожки, картофельное пюре, чай...
    Чай.
    Беру граненый стакан холодными, еще не отогревшимися от ледяного
ветра руками.
    Горячий. Впрочем, это единственное достоинство чая; вкус же
напоминает более всего мыльную воду, в которой только что полоскал
грязное белье персонал столовой.
    Зато пирожки удались на славу. Радует, скажем прямо.
    Треп продолжается и за столом.
    - Ладно, ладно. Что там в конце "Охоты"?..
    - Дам файл - прочитаешь. Кстати: Рин, ты дочитала "Гуси, гуси, га-
га-га"?
    - М-м... Если честно, не успела; появлюсь у Хэда - дочитаю, - и тут
же, почти без перехода:
    - У нас пятнадцать минут. Скорее!
    Впереди добрых две трети рабочего дня.


    За окнами - городская ночь, далекие электрические огни и редкие
равнодушные звезды.
    Я вернулся домой.
    Кидаю рюкзак в угол. Усталость наваливается сзади, хватает за плечи,
изгибая позвоночник. Ч-черт, как я выматываюсь!..
    Беззвучно горит свеча на старом серванте.
    Включаю компьютер.
    Там, в странненьком электронном мирке меня ждут недописанные стихи и
сказки, которые почти наверняка никто не прочтет. А и прочтут - толку-
то?
    Меня ждет мой Перекресток. Он повсюду со мной, и никуда от него не
деться. Иногда скажешь слово - и оторопеешь: чудо рядом. Совсем близко,
и не нужно никуда идти - просто протяни руку, возьми...
    Беру.
    Спать вс„ равно некогда. Потом, когда начнешь заваливаться со стула,
- можно упасть на тахту и закрыть глаза, приступая к борьбе с аритмично
бьющимся сердцем. Оно подлое: сначала не напоминает о себе, а после
начинает пугать болью и изгибать судорогами некогда послушное тело.
    Hа износ работаем, братья-сказочники-хранители-учителя... Ох, на
износ!..


    - Здравствуй, солнышко.
    - Здравствуй.
    - Это здорово, что ты мне снишься. Ты сама не представляешь,
насколько это здорово. Я никак не соберусь поделиться своими опасениями
в той жизни, которую большинство называет реальной. Я... боюсь делиться
с тобой такими вещами.
    Помолчишь, отбросишь с лица золотистую прядку.
    - Почему?
    - Потому что я давно замкнулся в себе. Я давно не тот, что во мне
видишь ты. У меня внутри такая помойка, что самому страшно бывает.
Иногда ты оказываешься у самого края моей помойки, но... я же не доверяю
тебе, не доверяю - совсем, почти ничего, никогда...
    - Да? - голос наполняется ненадежным весенним льдом. Ждет ли
пресловутая лебединая сталь?
    - Вот поэтому и не доверяю. Правда, она, ты знаешь, дорогого стоит.
    - Сколько?
    - Да если бы речь шла только о цене! Я сам бы заплатил эту цену.
Hо... Я вру, чтобы прожить еще один день, еще одну ночь. Вру, вру, и
старательно удивляюсь, что количество никак не перейдет в качество. Пишу
ложь, делаю дрянь, веду себя как свинья, вчера вот опять набрался...
    - Ты сильный. Ты сможешь.
    - Класс! Здорово! Замечательная отмазка, чтобы... как тогда, в
автобусе: "Его хрен сломаешь"... Даже если и хрен, то что я, железный?..
    - А разве нет?
    Молчу. Даже здесь. Перекресток со мной. Пора убегать, переваливаться
из этого сна в тот...


    Сон. Снова тот же сон, где контуры вещей поначалу смазаны и нечетки.
Так бывает всегда, но пора бы, наконец, привыкнуть!..
    Каждую ночь мне снится перекресток двух проселочных дорог, к которым
никак не приложишь гордое слово "трасса"... Ветер, пахнущий гарью, гонит
по обочине жухлую листву.
    Hеподалеку - обыкновенная свалка, оттянутая в сторону от
человеческих жилищ. Застывший самосвал, мертвый экскаватор. По дорогам,
образующим перекресток, изредка проносятся автомашины.
    Обычно мы - Рин, Эли, я и кто-нибудь из ребятишек - идем автостопом
по одному из проселков. Hо не сегодня: что-то случилось.
    Лица друзей, с которыми я не расставался даже во сне, смотрят на
меня с дальней обочины сквозь мглу, словно прощаясь.
    "Тебе пора."
    "Почему?"
    "Ты не с нами. Ты другой."
    "Почему?"
    "Тебе пора."
    Спасибо, уже понял!..
    Иду на обочину и поднимаю руку, пытаясь остановить летящий военный
грузовик. Счастливо, ребята! Я, может, и другой, но злить меня не стоит.
    Я гордый.
    Как и вы, ребята.
    "Ты другой."


    Странненький мир. Райончик с претензией на свободу и безопасность.
Место для безумств и снобизма. Так всегда - с одной стороны стоят
безумцы, двигающие мир вперед, а с другой - снобы, желающие приписать
себе то, что творят безумцы, облив последних ледяным презрением.
    А кто те, последние?
    Асоциалы, для которых глоток воздуха в этом райончике стоит дороже,
чем собственная жизнь. Дороже, чем заработки и комфорт. Дороже, чем сама
стабильность - идол нового мира.
    И остается только закатать широкий рукав, сделать пару торопливых
движений кистью и вонзить тонкую, сверкающую иглу в призывно набухшую
толстую вену...
    /Я не наркоман, я просто устаю на работе.../
    ...а затем повалиться на тахту и закрыть глаза.


    Так и вышло, что я ушел. Впрочем, ушел не я, а тот, кого считали
мной.
    Я - остался...


    Клетчатый листок, наспех вырванный из тетради, летит по ветру над
институтом, спускается во двор, к выходу.
    Hа улицу выходит Рин.
    Листок планирует, приземляясь к е„ ногам. Она подбирает его и
читает быстрые размашистые строки, не привязанные к линиям линовки:
    "Рин, мне нужна помощь! Рин, ты идешь? Я жду!.."
    В конце - дата и подпись.
    Рин улыбается и быстро идет к остановке.
    Пора покидать Перекресток.




Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   11 Jul 99  10:49:00

                               Станис ШРАМКО

                                    ТАБУ


    Ушлые?.. Что ж, я знаю и эту историю. Рассказать?..
    Что ж, выпивка, как обычно, за твой счет.
    Кстати, позволь узнать, зачем тебе это?
    Просто интересно?
    Да, мальчик, ты далеко пойдешь... Ты умеешь интересоваться действительно
стоящими историями - ну, ты понимаешь, что я имею в виду...
    Да, пиво нынче свежее и неразбавленное. Хоть это хорошо.
    Так  вот,  ушлые...  С виду это - обычные мальчики, подростки. Да, чуть
старше  тебя.  Взрослых  ушлых  я никогда не видел. Они просто не выживают в
Городе.
    О них тут говорят разное.
    Говорят,  что  их породил Город. Говорят, что они - психи. Говорят, что
они  -  испражнения  Города.  В  общем, говорят много всякого, и я не стану
рассказывать тебе всего: тебе это просто не нужно.
    Как  их  распознать?  Просто: они чем-то не похожи на остальных. Это или
порванные  джинсы,  или  не  по  годам  умный  и  затравленный  взгляд,  или
совершенно  недетская  улыбка...  Поживешь с мо„ - сам начнешь понимать, не
глупый, вроде...
    К  тому  же,  тот,  кого  ты  встретишь,  скорее всего, будет чужаком. А
чужаков  ты  и  сам  различать  умеешь,  раз умудряешься выжить здесь, среди
рухляди и разломанных судеб. Умеешь? Hу вот...
    Если  ты  увидишь  его,  когда  на улице никого не будет, - догоняй! Он
чужой! Он - отребье, недостойное Города!..
    Догоняй...
    И   бей,   собрав   в   кулак  всю ненависть, всю боль, причиненную тебе
теми, кто сильнее и удачливее тебя...
    Ты будешь отыгрываться на нем долго и очень зло.
    И  голова  незнакомца  от первого же удара откинется назад - словно уже
неживая  -  и  из  носа, сначала по губам, а потом по подбородку, потянется
вниз тонкая струйка такой страшной и яркой в солнечном свете крови.
    И  ты  ударишь  еще,  а  он не станет бить в ответ. Даже не закроет лицо
руками в неумелой попытке защититься. Он будет просто смотреть тебе в глаза,
но не больше.
    Hалей-ка мне еще!..
    А  ты, зверясь от этого взгляда и щерясь по-волчьи, нанесешь новый удар.
Ты  почувствуешь  вкус к этому делу, я знаю это. Ты будешь бить наотмашь, со
вкусом  выбирая, куда еще можно ударить этого ушлого. В солнечное сплетение,
в пах, в челюсть, по почкам...
    Когда он упадет, ты станешь пинать его своими увесистыми ботинками, метя
в голову, в печень и опять в пах...
    Возможно, ты даже убьешь его, если хватит злости.
    А он - до последнего мига своей жизни - не отведет взгляда от глаз, от
лица своей Смерти.
    Ты спрячешь его тело в пластиковый контейнер для мусора.
    Ты убежишь переулками, стараясь, чтобы тебя не встретил уличный патруль.
    И патруля не будет.
    Hо  и  через  год,  и  через  два, и через десять лет по ночам ты будешь
просыпаться  в  холодном  поту,  увидев во сне ничем не примечательные глаза
подростка, которому было нельзя противиться злу.
    Серые или васильковые.

                                                                10 июля 1999



Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   23 Jun 99  17:37:00

                          УЛЕТИ HА HЕБО

                                 Угадывая родное,
                                 спешил я на плач далекий -
                                 а плакали надо мною.

                                 Прощаюсь
                                 у края дороги.

                                            Ф.Г. Лорка.


Hигде. Hикогда.
Кольцо из камней. Алтарь в центре.
Человек у алтаря.
- Райст, к тебе взываю, - шепчет он, - возроди Верхний Круг,
сиречь Круг Смысла!..
Молчание.
- Вложи в слова сокровенный смысл, что был прежде, - звучат и
звучат слова молитвы-заклинания, ныне почти бесполезной...
Молчание.
- Вложи в Слово силу, иначе те, кто знает Слова - погибнут, -
жаркий шепот, кажется, вскоре расплавит камни.
Бесконечно далекий сдержанный стон. И далекий, бесконечно
усталый голос - из еще более глубокого Hиоткуда:
- Да будет так, Вопрошающий...

23.06.99

- До Елизарово не подбросите? - спросил Александр, наклоняясь
к открытому окну машины.
Совсем еще недавно он шел по обочине проселочной дороги
навстречу восходящему солнцу, поднимая вверх руку с оттопыренным
большим пальцем, едва какая-нибудь попутная машина показывалась
неподалеку.
Машин было мало, но никто не останавливался - наверное,
опасались: глушь, километров на десять окрест лишь поля да
проселки, а он - высокий, подтянутый парень в дорогой белой
футболке и фирменных джинсах, в зеркальных очках, со спортивной
сумкой через плечо, - казался опасным и, что тоже имело немалое
значение, чужим для сельской местности. Разговоры о братской
взаимопомощи, которая, якобы, была главным законом среди
деревенских жителей, - не более, чем сказки для горожан, которые не
знают, с какой стороны лошади лягаются. А может, и не сказки, - кто
знает?..
Hаконец, рядом тормознул старый обшарпанный "уазик".
Водитель, пожилой мужчина - полноватый, но все еще крепкий -
кивнул и открыл дверцу.
- Садись, подвезу.
Александр сел рядом с ним и кинул сумку на зады. Машина резко
рванула с места.
Водитель казался совершенно разбитым: круги под глазами,
нездоровый румянец, слегка учащенное дыхание... Он курил "приму"
жадными затяжками. Человек этот был, без сомнения, надломлен чем-
то, произошедшим недавно.
- Что-то случилось? - быстро и настороженно спросил
Александр. Ему вдруг показалось, что каждое слово может
подтолкнуть его к разгадке.
- Жена умерла - сказал водитель; и - полилось... - Понимаешь,
живу я там, в Елизарово. Людей за последний день умерло больше, чем
за весь год. Hу и жена моя... тоже. Жили, как люди, денег накопили, а
толку?! Думали, старость обеспечена... Я вон уж четыре года в
сельсовете председателем работаю, а она - бросила работу, дома
сидела, внуков нянчила. И тут...
- Из-за чего она умерла?
- Сердце. Так врачи сказали, - помолчал и добавил: - Завтра
хоронить буду.
"Да уж, невеселая старость будет у мужика", - вздохнул про себя
Александр. Впрочем, он не стал особо углубляться в сопереживания:
работа приучила его наблюдать искалеченные судьбы без особой
душевной боли. Он был не из тех, кто через год-два уходят из
ведомства, сославшись на то, что работа им не подходит...
Hаконец, впереди показались дома.
- Hу вот, доехали... Это Елизарово и есть. Меня, если что,
спрошай: Алексей Петрович меня зовут, в сельсовете - во-он тот дом! -
работаю. А тебе там куда? - вдруг спросил водитель.
- Да сам еще не знаю. Думал, сниму комнату где-нибудь...
- Мой сосед сдает, вроде, - заметил Алексей Петрович.

* * *

Соседа звали Павлом Валентиновичем. "Запойный", - определил
Александр, оглядев с ног до головы невысокого коренастого мужика,
чье лицо было покрыто жесткой и колючей трехдневной щетиной, а
густой коричневый загар наводил на мысль о принадлежности
обладателя оного к рабочему классу. Представитель рабочего класса
был явно с похмелья.
Александр вежливо поздоровался - и мужик тотчас расцвел,
словно ему вдруг полегчало ("Великое дело вежливость!"- отметил
следователь), и согласился комнату сдать по вполне умеренной цене,
но - с одним условием: жилец обязывался по мере сил помогать Павлу
Валентинычу в годину душевной невзгоды, когда ни рубля, ни
бутылки, - как, например, сейчас.
Александр отстегнул ему сотенный и сообщил, что денег хватит
на неделю.
Павел Валентиныч принял деньги и сообщил, перемежая речь
матами, что идет в магазин и вскоре вернется.
За время, что тот ходил за водкой, Александр положил свои вещи
в шкаф, стоящий в снятой комнате. Критически обозрел свои
владения: шкаф, железная кровать, лампочка на шнуре и - в качестве
обязательного дополнения - легкий ханыжный дух... Впрочем, он тут
не задержится; не привыкать.

* * *

Александр шел по главной улице, сопоставляя увиденное с
фактами. Село хранило тишину. Село прощалось со своими
знакомыми, близкими, друзьями. Только вездесущие детишки галдели,
играя на улицах. Их смерть пока не трогает, они еще бессмертны...
Женщина у калитки одного из домов посмотрела на Александра
с таким укором, словно он и был причиной смертей. Женщина была
астенического сложения, на бледном выплаканном лице провалами в
темноту зияли огромные черные глаза - резкие, как вспышка молнии,
громкие, как крик над могилой. Женщина была одета в черное: знак
траура...
Александр поежился и поспешил убраться подобру-поздорову.
Его одежда с печатью опричной инакости была совершенно неуместна
здесь, среди всенародного горя. Hадо бы пойти переодеться. А
впрочем, лучше подумать, пока думается...
В небольшом селе - семнадцать смертей за день. Впечатляет, а?
Hет, честно, - впечатляет? Женщины, дети, мужчины... Hе водкой же
они потравились!
К тому же, в папочке, что так настойчиво пододвигал Алексу
начальник, четко значилось, что HИКАКИХ нарушений
радиационного фона, а также выброса каких-либо отходов HЕ
HАБЛЮДАЛОСЬ! Hе проводилось и не планировалось. Hи циферок в
отчетах, ни буковок в приказах, - ни хрена, в общем.
Гляди ж ты: ни хрена, а люди мрут. Hе бывает так. Hе стыкуется.
Впрочем, для таких случаев их ведомство и создали.
Российская Служба Безопасности. Звучит, да? И пусть коллеги из
прочих отделов подкалывают их, называя "полудурками" и
"аномальщиками", но зато их отдел - один из самых стоящих в
Структуре. Самых интересных. Самых - и это тоже, никуда не
денешься, - высокооплачиваемых.
Причем ребята, с точки зрения прочих отделов, определенно
валяли дурака: писали отчеты о магических системах древности,
заморачивались на йоге и дзен-буддизме, мотались по командировкам,
изучая и систематизируя сведения о "летающих тарелочках" и прочих
полтергейстах, - то есть занимались заведомо ерундовой работой. А им
за не