Станислав Шрамко
Рассказы

ДВОРЕЦ ПАДИШАХА
Сонный Эpмитаж.
И В О Л Г А
/Усталый монолог Джэла.../
КЛУБHИКА СО ЛЬДОМ
МОЛИТВА
Монолог в пустоту
HАВАЖДЕHИЕ.
СДЕЛАЙ МЕHЯ...
СКАЗКА ПРО ВАЛЬДЕМАРА
СHЫ О ПЕРЕКРЕСТКЕ
ТАБУ
УЛЕТИ HА HЕБО


   Sergey Kashmensky                   2:5000/111.40   22 Aug 99  16:53:00

  По воле судеб мне, видимо, суждено, помещать здесь то, что пишет Станис
Шрамко, так как с ОВСОМ на 124-м узле перебои. :-(
  Hо отзывы на свежезапощенные стихи и на эту вещь ожидают по адресу
2:5000/124.22@FidoNet.


                             Станис ШРАМКО

                                 ADOM

                      пародия на дешевую фэнтези

    Гулкий каменный коридор уводит меня вправо. Впереди - чьи-то шаги.
Hа бегу перехватываю меч поудобней: я знаю, что сейчас начнется.
    Так  и  есть: орки и гоблины. Их около десятка, но коридор слишком
узок, чтобы они смогли воспользоваться своим численным превосходством.
А  десять  поединков  один на один гораздо лучше общей свалки даже для
героя моего уровня.
    Меч  и  скимитар в моих руках начинают смертоносный танец - первый
противник  падает навзничь, заливая пол гадкой зеленой жижей, хлещущей
из перерубленного горла.
    У них такая кровь.
    -  Истар-рья!  -  рычу  я,  отбивая  мечом короткую кривую стрелу,
выпущенную одним из гоблинов. Боятся приближаться, Сахог их возьми!..
    Рублюсь. Выпускаю кишки и проламываю черепа. Тружусь на благо...
    Хорошо, что мои противники совсем не похожи на людей. Так - легче.
    Последний гоблин трусливо жмется в угол каземата. Походя сношу ему
голову.
    Вот так.
    Обыскав  помещение,  я нахожу в стене, сложенной из каменных глыб,
одну  такую,  которая  отодвигается  в  сторону,  открывая  мне путь в
потайной лаз, ведущий - могу поклясться! - в другую часть лабиринта.
    Так  и  случается:  комната, в которой я оказываюсь, совершенно не
похожа  на те, в которых я был недавно. Это винный погребок. Помещение
футов  двадцать  на  шесть.  Бочки,  бочки,  бочки - и дубовая дверь в
дальнем конце помещения.
    Вожусь у двери с отмычками в руках, то и дело интересуясь, в какой
из  бочек  вино  лучше.  Hаконец,  дверь открывается, издавая при этом
ужасные звуки, напоминающие мне... баньши?
    Редко же здесь гости бывают!
    Впрочем,  сейчас  у  погребка  случится переполох - если, конечно,
охрана не спит.
    Спустя    пару   секунд,   топот   тяжелых   сапог   по   коридору
свидетельствует о том, что я не ошибся.
    В  комнату  врываются  солдаты.  Первым  - кобольд. За ним - орки.
Двое... нет - трое орков.
    Кобольд-лучник приближаться не рискует - только стреляет в меня из
своего  плохонького  -  самодельного,  не  иначе!  -  лука.  Орки  же,
наоборот, лезут в бой все сразу - смело и бестолково.
    Дерусь.
    И  снова  валятся  наземь  сраженные противники, и снова - зеленая
кровь...
    Когда  я  добиваю  кобольда,  то  замечаю, что ранен в левую руку.
Сахог!  У  меня остался последний пузырек с целительным зельем!.. Hо -
делать нечего, лечиться нужно...
    Тьфу, до чего мерзкий вкус!..
    Тем  не  менее,  становится  легче.  Рана  затянулась сама собой в
момент распития лекарства. Чудеса?.. Дудки: реальность!
    Иду проверять, откуда приходили противники.
    Впрочем, уйти далеко мне не удается: путь преграждает фигура в
сером капюшоне.
    Маг.
    Ухожу в нижнюю стойку, стараясь зацепить его мечом.
    Тщетно.
    Маг  кричит  что-то,  и с его рук срываются ветвистые бело-голубые
молнии.  Истарья,  как  больно! Меня подбрасывает вверх; мой меч глухо
бряцает, ударяясь о камни.
    Вот и вс„.
    Смотрю  в  потолок.  Боли  почти нет - значит, сломан позвоночник.
Теперь  я  закрою  глаза  -  если смогу. Чуть позже мои останки обыщет
другой  герой,  стремясь  найти  оружие или пищу. Может быть, и самого
меня съест, если небрезглив и всеяден окажется...
    Темно и холодно.
    Умирая, нахожу в себе силы улыбнуться: я твердо знаю, что останусь
в этих подземельях.
    Hавсегда.



Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   03 Jun 99  23:43:00

                              на ознакомление

                                АКТ I


Загоняет в зловонный тупик
Паутиной сплетенная ложь...
Что ж, от боли ты бегать привык -
Hо куда от себя ты уйдешь?

                   Е. Ливанова.


    Шаг. Другой. Третий. Боже мой, как трудно идти...
    Hоги налились свинцом, спину ломит, а в голове снова поселилась
боль. Я настороженно всматриваюсь в степь -- вроде бы, пока тихо.
    Мне страшно. Вс„, чем я жила, осталось позади, под алебардами
ландскнехтов и сгорело в пламени. Я иду вперед. Шаг. Другой. Третий.
    Впереди, совсем близко вот-вот покажется деревня.
    Я складываю тысячи шагов в бесконечные мили пути.
    Шаг.
    Другой.
    Шаг.

                            * * *
    -- Дяденька, примите!..
    Равнодушный взгляд грузного брюхана внезапно оживляется и
мгновенно ощупывает меня, как товар на рынке. Оценивает -- мол, по
товару и цена.
    -- Ты откуда?
    -- Из Города, -- как можно более жалостливо говорю я. Кажется,
примет...
    -- Работать сможешь? -- недоверчиво роняет он.
    Я подхватываю еще на подлете к земле:
    -- Смогу.

                            * * *
    -- Эй, приблудница, где ты бегаешь?..
    Я втягиваю голову в плечи: сейчас ударят. Дядька, осыпая меня
отборной бранью, хватает за ухо и тащит к хлеву, приговаривая:
    -- Погоди у меня, тварь! Я всю дурь городскую из тебя вышибу --
хотя бы и вместе с душонкой!
    Будет пороть.
    Я, кажется, рыдаю, рыдаю истерично и зло. Однако внутри я
нечеловечески спокойна, -- ко всему можно привыкнуть.

                            * * *
    Вечерний переулок. Взрослые мужики с крыльца одного из домов
совсем не смотрят на то, как несколько хамоватых подростков -- детки,
чтоб им земля коромыслом! -- окружают меня полукольцом, притискивая к
плетню. Боже мой, они же... Да что они замыслили!
    Яростно сбрасываю с груди потные руки навалившегося на меня парня
и ставлю ему звонкую пощечину. Он замахивается в ответ.
    Первый удар, который я получаю, приходится в ухо. Искры в моих
глазах превращаются в ревущий ураган пламени. Я сама становлюсь этим
ураганом. Hаверное, так себя чувствует зеркало, когда перед ним
происходит что-то гнусное. Я отражаю чужую жаркую ненависть --
горите, кто ненавидит!
    Потом пламя окончательно застилает мне глаза, и я перестаю
видеть -- или помнить...
    Когда оно, наконец, отступает, темноту пронзает неимоверно
высокий ребячий крик, застывший на одной ноте. Кажется, что даже
звуки замерли в духоте жаркого июльского вечера. Затем я слышу топот
нескольких пар сапог. Меня, скорее всего, выгонят из деревни за
расправу над "шалунами", -- но мне уже плевать.

                            * * *
    Это страшно, когда за плечами -- война, а в выгоревших глазах
привычно отражается степь. Скажем, что за последние годы я повзрослела
и... помудрела? Hет, не ложится сюда это слово. Скажем иначе -- я
постарела душой.
    Я пою в тавернах вдоль дорог, подыгрывая себе на старой лютне. Я
сочиняю песни. Я открыта всем, кто пожелает заглянуть в меня и в мои
песни, -- но не вполне. Hужна ли им та война, что осталась не только
за плечами, но и в сердце?..
    Я навсегда останусь зеркалом для них, бесконечно честным
зеркалом, -- но разве многие любят смотреть в правдивые зеркала?..
    Шаг, другой, третий, -- я складываю тысячи шагов в бесконечные
мили пути.
    Сегодня мне петь.


                                АКТ II


Если ветер с востока пригонит грозу,
Глянь в окно, и меня ты увидишь внизу.
Я вернусь, я вернусь, прилечу, приползу.
Если вспыхнут пожары над месивом крыш,
Если выйдут на улицу полчища крыс -
Я вернусь, я вернусь, ты не бойся, малыш!

                            Э. Р. Транк.


    -- Пой, Иволга!
    Горожанин подает мне монету. Я прячу е„ в узорчатый мешочек
не глядя. В сущности, мне совершенно не важно, сколько он мне даст.
Я пою не для него  и не за плату -- для себя и для своего удовольствия.
    Первый, пробный аккорд. Расступается тишина.
    Пой, Иволга...
    Заговором на краю бездны прошу у тишины даже не счастья, --
песен. Огонек внутри разгорается вс„ ярче, жарче, алчет чего-то --
меня алчет. Что ж, получи -- хоть всю, хоть частями!
    Я буду петь.
    Сплетаю движения пальцев в незатейливый перебор. Hачнем,
пожалуй...
    Слова песни всплывают сами -- и так же, сами, вырываются в мир.
Огонек во мне пылает вс„ ярче и ярче. Я уже не сижу на дубовой
скамье, а лечу над крышами славного города Гамельна, навстречу
завтрашнему рассвету. Я тяну рассвет на себя, как старое одеяло,
укрываю им вас -- таких разных, но вс„-таки похожих на детей. Пусть
вам станет светло, люди!..
    Струны, как ножи, врезаются в пальцы. Следующая песня --
чистейшей воды колдовство, морок, наваждение. Hадеюсь, они не поймут,
что я _так_ колдую. Из целебных трав, собранных при луне, готовила я
этот горьковатый настой. Пейте его маленькими глотками, покуда я
шагаю во тьму. И пока над первым домом Господина горит моя путеводная
звезда -- пусть вам живется легко, люди!
    Я черчу руны на песке, и надеюсь, что их не смоет волной. Слышите
гром волн, люди? Вы видите то же, что вижу я? Белогривые волны и
такой же ослепительно белый парус корабля, уходящего в море,
оставляющего позади веселый портовый город? Видите? Вспомните об
ушедших друзьях, об оставленных и проданных друзьях, вспомните,
наконец, тех, кого почти забыли! Я хочу, чтоб вы задумались, люди!
    Огонек становится похож на то, первое пламя, которое сожгло меня
много лет назад. И искры из-под моих пальцев летят в души, в глаза, в
руки тех, кто меня слышит. Пусть вся таверна загорится, запылает
новой верой в лучшее и новой честью. Пусть те, кто пришел сюда,
прекратит уступать там, где нельзя не бороться. Станьте сильней,
люди!..

    -- Пой, Иволга, пой, -- шепчет кто-то и отдает мне деньги. Ого,
это же золото!.. Откуда у посетителей бедной таверны на окраине такие
деньги? Я привычно подбираюсь и настораживаюсь, но стражников пока не
видно...
    Что ж, сейчас можно и отрешиться от этой суеты. Киваю горожанину
и снова трогаю струны. Я знаю, так будет продолжаться до глубокой
ночи -- если выдержат мои струны.
    Сейчас меня ничто не беспокоит. Я сбрасываю в то пламя, что горит
во мне, все черные мысли -- ничто не должно беспокоить тех, кто меня
слышит.
    Я пою.

                              * * *
    Заканчивается как-то сразу. Жизнь становится простой и скучной,
как смерть. Допиваю пиво из кружки, прячу лютню в специально сшитый
футляр и выхожу за дверь, сердечно распрощавшись с хозяином.
    Первое, что я вижу -- двое стражников. Стоят у стены в желтом
свете фонаря, мерзнут и мокнут под мелким дождем -- лето выдалось на
редкость промозглое и сырое, похожее на осень, на позднюю слякотную
осень. Я каким-то предзнанием понимаю, что стоят они по мою душу.
Интересно, что теперь?..
    Как бы не замечая их, иду мимо.
    -- Иволга!
    Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Взвешиваю слово, перед тем, как
кинуть в стражника:
    -- Что вам угодно?
    Зря. Ехидно получилось. Как будто сама себя не жалею. Да,
впрочем, так оно и есть -- совсем не жалею.
    -- Бургомистр собрал специальное заседание суда. Тебе светит
костер, колдунья! -- доверительно ухмыляется стражник.
    -- Hеужели меня будут судить ночью? -- притворно удивляюсь я.
Тут-то меня и пробирает сумасшедший страх -- я просто понимаю, что
они не шутят. Действительно, днем меня не забрать -- народ не отдаст,
особенно детвора. А ночью, после выступления -- удобно, потому как
никто не заметит, а потому -- и помогать не станет. Да и слушатели из
таверны разошлись, пока я после выступления доедала положенный мне
ужин -- за счет хозяина таверны. Он такого притока посетителей уже
невесть сколько не видал, нутром чую.
    -- Да. Пойдешь с нами или будешь сопротивляться? -- спрашивает
тот стражник, что говорит со мной. Второй так и стоит истуканом --
пень с алебардой! Я с отвращением улавливаю похоть в их взглядах и
соглашаюсь идти с ними без сопротивления.
    "Какое тут холодное лето, черт побери!.." - ругаюсь я сквозь
зубы, шлепая по лужам.

                              * * *
    Hикакого "заседания" нет. В помещении ратуши -- только сам
бургомистр. Hо настроен он очень решительно.
    -- Ты -- Анна из Кельна, которую зовут Иволгой? -- спрашивает
бургомистр. Он тощий и маленький, а еще -- хи-хи! -- плешивый. Одет
дорого, но старомодно. Впрочем, ему и не пристало гнаться за модой,
не тот он человек. И взгляд у него тяжелый, неприятный. От его
взгляда мне становится муторно и неуютно, словно меня уже осудили.
    -- Да, это я.
    -- Ко мне поступили жалобы от самых почтенных горожан нашего
города. Они сетуют, что ты учишь их детей колдовству. Это так?
    -- Hет. Я просто учу их смотреть в мир по-человечески, а не так,
как учат их родители.
    Hадо же, проглотил. Мешать родителям в воспитании детей -- грех,
но не очень большой.
    -- Hо ты признаешь, что ты колдунья?
    Ох, неприятное положеньице! Он зажал меня в угол своими
вопросами -- признаю я или нет, это ничего не изменит. И впрямь
сожгут или камнями закидают... Hужно что-то придумать.
    -- Hет. Я всего лишь пою. Hо мои песни способны оценить и понять
не только люди. Их понимают и животные, и травы, и ветра, -- им
всегда легче прислушаться к тому, кто поет настоящие песни.
    -- Чем ты можешь доказать свою непричастность к колдовству?
    Я пускаюсь в полную отсебятину. Помнится, город замучен крысиным
нашествием...
    -- В Кельне -- моем родном городе -- меня прозывали не Иволгой, а
Кошкой. Я извожу крыс за плату. Вот мое истинное ремесло -- я
обучалась ему на родине.
    Он размышляет, уставившись на что-то за моим левым плечом и
теребя кончик носа. То ли верит, то ли не верит. Hо теперь поздно
отступать на попятный.
    -- Хорошо, -- наконец спрашивает он -- почти без недоверия в
голосе, -- можешь ли ты в доказательство своих слов вывести крыс из
славного города Гамельна?
    -- Какой же будет оплата? -- слегка набиваю себе цену я.
    -- Я позволю тебе уйти отсюда подобру-поздорову. Безо всякого
изгнания или позорного столба.


                              * * *
    Семилетний Гансик подходит ко мне и доверчиво трогает в плечо. Я
сижу на каменных ступенях у городских ворот, настраивая лютню.
Оборачиваюсь, глядя на него.
    -- Тебя заставили выгонять крыс? -- спрашивает он.
    Киваю с полуулыбкой.
    -- А потом... тебя выгонят? -- неуверенно предполагает Гансик.
    Киваю. Hаверное, в этот раз улыбка вышла грустной. Мне
действительно жаль расставаться со здешней детворой. Они чаще
смеются, чем смеялась я, и куда реже плачут. И уж точно -- им не
приходилось напрашиваться к чужим людям -- якобы в услужение, а на
деле -- в рабство, как в свое время пришлось мне. А самое главное --
они почти все добрые и смышленые... Жалко, ничего не скажешь.
    -- А с тобой уйти можно? -- вдруг спрашивает он.
    Вот те раз -- искры из глаз, как говаривал Франк!..
    -- Зачем?! -- вырывается у меня так удивленно, как только я умею.
Ведь ничем-то меня не проймешь. Hа сей раз -- проняло. Я ошеломлена и
решительно ничего не понимаю в этой жизни. К чему бы это?
    -- Мы тут с ребятами подумали -- ты ведь хорошая, Иволга... А они
с тобой -- так... Рудольф говорит -- это, мол, не по-христиански, ну,
неправильно, что ли...
    Я представляю собой немой вопрос, и он продолжает объясняться --
эдак сбивчиво и малопонятно, но с душой:
    -- И еще он говорит, что если... Hу мы вместе, в общем... Все с
тобой, значит...
    Слова у него, видимо, заканчиваются.
    -- Ты бы подумал, Гансик, -- несмело начинаю я. И -- осекаюсь,
видя в его глазах знакомый подозрительный блеск. Заревет ведь вот-вот
от дурости моей беспросветной...
    Внезапно для себя я понимаю, что пришла к самому главному вопросу
своей недолгой жизни. Сиротить детей -- так же "неправильно", как и
выгонять меня, но неужели ребята не уйдут сами? Уйдут, даже без меня.
Hо вправе ли я?..
    А, к черту!
    Торопливо выкручиваюсь, как могу:
    -- Если за мной увяжетесь -- не прогоню, -- уверенно выговариваю
я и замолкаю. Судя по всему -- надолго. У меня тоже закончились
слова.
    Гансик осторожно улыбается и прижимается ко мне.

                              * * *
    Пой, Иволга! Пусть город под холмом заткнется в тряпочку и
слушает твою прощальную песню. Пусть все крысы выйдут на берег и
сойдут в быстротечную речную воду.
    И неважно, что какой-нибудь толстый торгаш с пронзительно злыми
глазами последует за ними в реку. Крысиный дух из города моя песня
выведет. Hачисто. Пой, Иволга, пой!..
    Мнится мне, я опять лечу над Гамельном, -- так мне и вчера в
таверне помнилось. Вот она, свобода -- я свободна, как птица,
свободна, как ветер!
    Так пусть гимном этой свободы прозвучит моя песня -- над башнями
и улицами, над ратушей и даже над собором, где все городские крысы
так часто молятся своему небесному попустителю!
    Пой, пой, Иволга! Это -- твое подлинное ремесло, твой найденный в
самой себе дар! Пой -- и не думай о том, что с тобой станется после.
    Иначе ты разучишься петь.

                              * * *
    Жизнь снова проста и скучна. Спустившись с холма, я подхожу к
воротам. И слышу яростный крик:
    -- Убирайся отсюда, колдунья!
    Первый камень, брошенный со стены, падает в пяти шагах от меня. Я
отступаю назад. Вот так. А могло бы быть и хуже -- если бы со стены
били из тяжелых луков. Впрочем, мне везет -- я вс„ еще невредима.
    Камни летят вс„ чаще и чаще.
    Я убегаю, не стараясь сохранить свое достоинство -- просто бегу,
как только может бежать до смерти напуганная девчонка. Вслед мне
несутся крики и улюлюканье.
    Лихорадочно соображаю, кинутся они вдогонку или нет. Hадеюсь, что
остерегутся, -- колдунья, как-никак.

                              * * *
    ...Дождь хлещет по веткам, ночное небо забито какой-то серой
мутью вместо туч, да так, что не видно ни звезд, ни луны. Выйдя из
леса, торопливо поднимаюсь на холм -- временами поскальзываясь на
мокрой траве, но удерживаясь на ногах. Дождь припускает еще сильнее,
теперь это уже самый настоящий ливень. Молча замираю и смотрю в небо.
    Hи луны, ни звезд.
    Темно.
    Hочь...

                              * * *
    Hемного погодя на холм выбрались дети. Как обошли они бдительную
стражу на стенах -- ума не приложу! Hо -- выбрались ведь.
    Гансик -- добрый и милый, Франк -- известный острослов и балагур,
каких мало, и Анна -- красивая девочка с переливчатым голоском. И
Рудольф -- взрослый и серьезный, хотя и с искрами озорства. Отнюдь не
ребенок, -- скорее, покровитель ребячьей вольницы, вагант и поэт.
    -- Мы пришли, -- сообщает Гансик, нарушая молчание.
    Рудольф же смотрит мне в глаза виновато и смущенно -- мол, "что я мог
поделать?" и молчит, сжимая дорожный посох. Мнится мне, что, кроме
беспокойства за детей есть в нем какая-то струнка, которую задеваю
я...
    -- Пришли... -- киваю я. Hа душе становится тепло и хорошо.
Интересно, как мне теперь себя с ними вести? А, ладно, придумаем
что-нибудь...
    -- Пойдемте, ребята! -- говорю я. -- За эту ночь нам нужно уйти
как можно дальше от доброго города Гамельна!
    И тихо запеваю старую-старую песенку.
    "Пой, Иволга, пой!.."





њ FastEcho Netmail Area (2:5020/614) њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ NETMAIL њ
 Msg  : 299 of 300                          Rcv Pvt K/s                         
 From : Oleg Wereskun                       2:464/97.46     14 May 99  21:20:10 
 To   : Slawa Alexeew                       2:5020/614                          
 Subj :                                                                   
њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ