подушки. Волны прохлады от неустанного опахала. Журчание
фонтана в двух шагах от него. И невиданной, неимоверной, сказочной красоты
девы, подающие ему нектар в неограниченных количествах...
   
Он поудобнее устроил не плече сумку и широко зашагал по левой дороге. И
его ничуть не смутило, что она выглядела наименее торной из всех трех.
  Поселений на этой дороге оказалось не густо, а постепенно они и вовсе
перестали появляться. Да и сама дорога давно сошла на нет. Теперь вокруг
были только серые пустоши, такие же бескрайние, как и безжизненные. И
только видение прекрасного дворца властно гнало вперед.
  Он не помнил, как добрался до своей мечты. В памяти равнины слились серым
маревом, а потом сразу была нежная ласка девичьих рук. Живительная влага
неземного вкуса на губах, даже мечтать о которой смертные были недостойны.
 
Наслаждение.
  Великолепием дворца. Искусностью утех.
  И даже не тревожило, что видения перестали приходить.
  Уже совершенно забылся переход через пустоши, и потерялся счет дням. Но
однажды, когда он привычно возлежал на подушках рядом с неиссякаемой чашей
свежих фруктов, обнимая деву рукой, вдруг какая-то неведомая сила схватила
его за волосы и поволокла прочь. Пуховой периной обрушилась тьма, полная
шорохов и приглушенных шагов...
   
 
 




Фомин Егор 
 
                         Картинки без рамки.
 
 
   1
 
 
   ...все стихло. Осталась только бесконечная безжизненная истресканная
пустыня, и толпа с одного ее края.
   Абсолютная тишина первого мига нарушилась легким шепотком, который не
растворился в тиши, а упал на единственную ныне плодородную почву. И вот
уже надо всей толпой колышется полог разговоров шепотом.
   Только один из тех, что стояли в первых рядах, не говорил со всеми, не
шептался. Он молча смотрел в изможденную даль, не в силах отвести взгляда.
   - Все-таки надо сходить, - тихо, одному себе сказал он, ступая на
коросту пустыни.
   Он сказал тихо, но услышали все и отшатнулись. Но он шел вперед, не
оглядываясь, не раздумывая, и мертвая земля послушно ложилась под его шаги.
   Одинокая фигура в безбрежной пустоте.
   Вновь начался шепот.
   Но один, тот, который часто ходил с ним, не шептался, он смотрел на
него и цепочку рассыпающихся в прах следов, не в силах отвести взгляда.
   - Пропадет, - решил он, ступая за грань.
   Недолго пустошь несла на своей израненной груди двоих: того что шел и
другого, который старался догнать его. Несмело, неуверенно, оглядываясь с
каждым шагом, пошел за ними третий.
   Шепота больше не было. И в опустошенную равнину ступали все новые и
новые...
   люди...
 
 
   2
 
 
   ... здесь нет ничего кроме огромного солнца и песка. Только две цепочки
следов и два человека.
   Обветренные опаленные лица. Морщины, словно в их глубине лежит песок.
   Плотные одежды.
   - Ты слишком часто смотришь назад, - грустно говорит человек, - что-то
случилось?- Да, - шевелятся спекшиеся губы другого, - мы идем назад.
   - Нет, - спокойно говорит первый.
   - Мы идем назад, - с напором повторяет тот, - мы уже зашли слишком
далеко. Здесь ничего нет! Мы должны вернуться!
   - Нет, мы должны идти вперед, - слова спокойно падают на песок.
   - Мы должны вернуться! - гремит в дрожащем мареве, - там же ничего нет!
Надо вернуться!
   - Мы пойдем вперед.
   - Ты не понимаешь!
   - Я все понимаю, - слова грустны и усталы, - я понимаю. Я иду вперед.
   - Нет! Ты не можешь идти один! Мы вернемся вместе! - сжимаются кулаки.
   - Я могу идти один, - печаль в глазах, - ты можешь идти один...
   - Нет! Как же ты не понимаешь?! - громкие слова бегут песком сквозь
пальцы, - Ты что? Я не вернусь один! Я не могу вернуться один! Мы
поворачиваем вместе!
   Человек качает головой, поворачивается спиной и делает шаг.
   - Стой! - разворачивает его грубый рывок, трещит ткань на плече,
блестит сталь, - ты никуда не пойдешь!
   Человек молча смотрит в глаза другому человеку. Сталь дрожит,
отбрасывая блики на песок. Немигающий взгляд.
   Долгий, словно жизнь. Долгая непрожитая жизнь. Пальцы разжимаются, нож
падает в песок. Человек разворачивается и шагает прочь. Вперед.
   Здесь нет ничего, кроме знойного жестокого солнца и песка. И цепочки
следов...
 
 
   3
 
 
   ... по тропинке к дому человека неслышно бежит волк. Несколько
поворотов тропы и меж деревьев мелькнет поляна, а над ней горит
приветливый свет окна. Волк останавливается и задумчиво смотрит на
поставленный на тропе капкан.
   Человек обязательно проверит капканы. Утром. Или завтра вечером. Волк
подождет.
   Зверь ложится на тропе, но смутное беспокойство мешает ему задремать.
Человек недоверчив. Он никогда не подойдет близко к свободному зверю. А о
чем можно поговорить, оставаясь далеко друг от друга?
   Волк поднимается и, тяжело вздохнув, кладет лапу в капкан...
 
 
   4
 
 
   ...комната есть в каждом доме. В каждом доме, построенном мужчиной.
   Когда в ней никто не живет, это сразу заметно во всем доме. Он
меняется. Становится не таким определенным.
   И слабый налет беспорядка окутывает его. Выплескиваясь порой, даже из
окон.
   В комнате мало мебели. И потому в ней остается лишь идеально
застеленная кровать, фотографии и старые подарки. И пыль. Эта комната
очень быстро покрывается пылью. Толстым слоем мохнатой пыли.
   И именно пыль из этой комнаты неспешно покрывает весь дом...
 
 
   5
 
 
   ...он шел, а за его спиною неспешно гасли фонари...
 
 
   6
 
 
   ...жалящей змеей бросается солнце в глаза любому, кто смотрит на арену
без прищура. Потому мало кому заметна тяжелая складка поперек лба того,
кто стоит в самом центре цирка. Зато все видят меч, лежащий у его ног. Меч
ярко блестит.
   - Ты будешь драться или умрешь! - медным горном звенит над ареной.
   Человек ничего не говорит. Даже не качает головой. Молча
разворачивается и идет прочь.
   Рассерженным ульем вскипает трибуна.
   Крики. Всплески. Мусор на арене. Другой человек, стоявший за его спиной
уверенно и четко делает шаг. Убежденно разворачивается его плечо и
короткое копье молнией бросается в спину уходящего.
   Человек останавливается. Вздрагивают плечи. Подгибается нога и он
опускается на колено. Но потом встает, и все видят копье, лежащее на песке
возле его ног. Копье ярко блестит.
   Человек направляется прочь.
   Коротким трубным вскриком звучит команда и тут же подхватывается
прибоем возмущения трибун. Вскидывают луки стрелки, шипением наполняется
воздух. Со всех сторон.
   Человек на арене выгибается дугой, замирает на миг, чуть не падет на
колено.
   Яркий свет. На арену невозможно смотреть. Слишком бел песок. Слишком
белы перья на стрелах. Слишком блестят наконечники стрел у ног человека,
неестественно прямо стоящего посреди арены.
   Он делает шаг. Другой.
   Шквал на трибунах сменяется мертвым штилем. Опускается даже шепот. Даже
луки стрелков. В полном молчании уходит с арены человек.
   Никто не мог видеть как за гранью арены на пороге города он
остановился, а потом упал лицом в пыль...
 
 
   7
 
 
   ...у подножия скалы на деревянной скамейке сидит старик. Длинными
серыми волосами играет ветер. Пять шагов от старика до воды. И каждая
волна бессильно откатывается, оставляя пять шагов до мокрой полосы.
   Старик поднимает горсть белого мелкого песка и пристально смотрит на
струйку, текущую из его кулака. Ветер относит ее в сторону, распыляя
беловатым облачком.
   - Пришла... - тихо, с довольной усмешкой говорит старик, хотя рядом
по-прежнему никого.
   - Думаешь, пора? - вновь разжимаются его высохшие губы.
   Песок заканчивается в его кулаке.
   Иссякает струйка.
   - Думаешь, я все уже сделал? - раскрывает он ладонь, подставляя ветерку
оставшиеся песчинки.
   Ветер слизывает их.
   - Может и так, - кивает старик, хотя глаза его смеются над этими
словами.
   Не замечая этого, очередная волна откатывается назад, но между мокрым
песком и ногами человека уже четыре шага.
   - Ты знаешь, - продолжил старик, - а ведь я совсем не хочу уходить...
   Недовольно кричит где-то наверху чайка.
   - Хотя ты старалась... Я почти почувствовал, что мне все надоело... -
он разровнял босой ногой песок перед собой.
   Ветер тут же с лихим весельем погнал по площадке песчинки.
   - Помнишь договор? - поднял голову старик.
   Ветер бессильно ударил в жесткое, обветренное худое лицо.
   - Помнишь... - кивнул старик, но голову не опустил, - я не уйду.
Осталась задача, которую я не решил. Я не придумал, как одолеть смерть...
   От человека до черты воды пять шагов.
   Ветер нежно перебирает длинные жесткие волосы старика...
 



Фомин Егор 


                               Слепой воин 
 
   Этот человек стоял возле одинокого дерева на вершине невысокого холма
лицом к городу. Перед ним под щедрыми лучами солнца, едва перевалившего за
полдень, степенно несла свои воды река, добросовестно отражая стены
белокаменного города, стоявшего на высоком берегу. Ветер радостно трепал
каштановые, почти рыжие в свете солнца длинные волосы человека. И волосы
весело плескались, заслоняя порой его лицо. Волосы радовались и смеялись
солнцу и ветру, пока внимание хозяина было занято другим.
   Он был строен, но не худ, силен, но не грузен. Бесцветная заношенная
куртка из плотной ткани, перехваченная надежным кожаным поясом, сапоги на
тонкой подошве, разношенные и истертые в пути. И меч у бедра. Лицо твердое
и жесткое, щеки и лоб прорезаны рубцами старых шрамов, губы плотно сжаты.
Его глаза... нет, не глаза, шрамы. Когда-то он мог видеть, но не сейчас.
   Сейчас он не мог видеть птиц, парящих над ним в безоблачном высоком
небе, но он знал, что они там, чувствовал их полет, понимал их. Он знал,
чувствовал, понимал, что слева от него через широкий луг вьется к городу
дорога, и идут по ней редкие люди, мелкие чиновники, купцы, крестьянские
повозки. Он знал, чувствовал, понимал, какого цвета небо над ним, но он не
видел этого.
   Его сознание могло услужливо нарисовать перед ним картинку мира вокруг,
но это теперь не было ему нужно. А когда-то и он мог видеть краски...
   Перед его глазами блестела голубыми водами река, под высоким обрывом.
Летнее золотое солнце беззаботно дарило лугам по ту сторону реки сочную
зелень красок.
   Ласковое летнее солнце. Оно едва перевалило за полдень и теперь было у
него за спиной. Он сидел на краю, свесив ноги вниз, и его босые ступни
ощущали приятную прохладу из тени сырой земли обрыва. Свежий ветер дул ему
прямо в лицо, отбрасывая назад волосы, и ему было хорошо и приятно сидеть
вот так, над обрывом, свесив ноги. Над ним парили птицы в бездонном
бесконечно синем высоком небе, а рядом отец выглаживал ножом какую-то
деревянную штуку. Странную штуку. Очень похожую на птицу, но птица
красивая, а эта... вытянутое круглое суженное в острый "нос" с одного
конца и широкое плоское с другого, точно птичий хвост, "тело". "Крылья",
вставленные неподалеку от "головы" были и вовсе неправильные: выгнутые
вверх, тонкие, как телячья кожа, прямые. Вся эта деревяшка, наверное, была
очень легкая.
   Он сам видел, как отец приволок домой полено девичьего дерева. Из него
обычно делали ведра, коромысла, потому что оно было легкое, но прочное,
девицам как раз с такими ведрами по воду ходить.
   Отец придирчиво осмотрел свое творение, поставил его возле "крыльев"
поперек пальца, оно покачалось, словно качели на бревне, и замерло,
подрагивая от ветра.
   - Что это? - решился, наконец, спросить он.
   - Птица, - довольно улыбаясь деревяшке, ответил отец.
   - Не... - помотал он головой, - птицы красивые.
   - Не... - потрепал отец его по голове, вставая, - ну-ка, гляди...
   Он широко размахнулся, поведя могучими плечами, и сильно бросил "птицу"
с обрыва прямо против ветра.
   И она полетела! Шагов на десяток она шла против ветра, а потом
развернулась по широкой дуге назад и, у самого обрыва, взмыла вверх, в
небо.
   И он понял, глядя, как молочно-белая деревянная "птица" парит в высоком
небе, что она красивая...
   Его волосы трепетали на ветру. Каштановые, почти рыжие на солнце. Если
не смотреть на его лицо, то можно решить, что это волосы веселого
человека. Но он тоже мог видеть когда-то краски. И он решился.
   Откинув волосы назад, он пошел к воротам города прямо через луг. Дороги
годятся только для слепых.
   Высокая трава хваталась за ноги, призывая окунуться в приволье луга, в
щебет птиц, гул полета жуков, и, покусывая травинку, слушать пение ветра в
траве под голубым небом.
   - Эй, слепец! - крикнул ему стражник у ворот, со скучным лицом, -
тебе-то чего здесь надо?
   Человек не ответил, идя в город.
   - Эй! - крикнул ему стражник, не меняя расслабленной позы, сидя на
скамеечке у стены в арке ворот, - я тебя спрашиваю!
   - Что там у тебя, Гурат?! - донесся недовольный голос из караулки.
   - Да бродяга один слепой!
   - Нищий?
   - Да нет, вроде, - лениво отвечал стражник, оглядывая подходящего
человека.
   Человек поравнялся с ним, но не остановился, как положено, а направился
дальше, в город.
   - Эй! - вскочил стражник, перехватывая копье, - ты это куда?
   Он бросился наперерез и перегородил дорогу копьем.
   - А ну пошел отсюда!
   - Да что там у тебя?! - вновь донеслось из караулки.
   - В город ломится, гад! - прокричал стражник в ответ, и стал легонько
теснить пришедшего из ворот, держа копье наперевес.
   - Глянь ты в его ярлык, возьми пошлину, да пусть идет! - вновь подали
голос из караулки.
   - У тебя ярлык-то есть? - послушался стражник.
   Человек повернул к нему голову. И стражнику показалось, что шрамы
смотрят на него. И видят! Этот человек без глаз, идущий, как зрячий,
нагонял непонятный ужас. Ему стало не по себе. Он перехватил копье
понадежней и вновь спросил:
   - Ярлык-то у тебя есть? - но уже без прежней ленивой уверенности. "
   Серый", подумал человек о камзоле стражника: "как какая-нибудь сволочь
до верха доберется, так обязательно своих солдат в серое рядит".
   - У меня нет ярлыка, - меж тем ответил он.
   И по голосу его стражнику стало ясно, что у него действительно нет
ярлыка, и никогда не было.
   - То есть как, нет? - проговорил он ошарашено.
   - Да что же там у тебя?! - опять раздалось из караулки.
   - Он говорит, что у него ярлыка нет! - чуть увереннее, но боязливо
косясь на "следящие" за ним шрамы крикнул стражник в ответ.
   - Как - нет?! - раздраженно вскипела караулка, послышался скрип и
тяжелые шаги, - как - нет?! У всякого человека должен быть ярлык!
   Вышедший из караулки, в доспехах и при мече сказал это очень уверенно.
   - Почему нет?! - грозно спросил старший стражник, уперев руки в бока.
   Человек повернул к нему шрамы и коротко бросил:
   - Потерял...
   - Да ты что?! - схватился за меч старший стражник, - Да ты как?! Да мы
тебя сейчас!..
   - Мне нужно в город, - спокойно сказал человек.
   - Какой тебе город?! - заорал стражник в латах, - Гурат, ну-ка вяжи
его! В город ему!
   Гурат нерешительно взглянул на человека, и тот подтвердил самые дикие
его предположения, вновь "поглядев" на него шрамами:
   - Тогда я убью вас... - голос его утонул в тишине.
   Старший стражник недолго промолчал. Лицо его налилось краской и он,
выхватив меч, двинулся на него, заходясь в крике:
   - Чего?! Слепец меня убьет?! Гурат! Вяжи его, демоны тебя разори! Ты у
меня сапоги мои лизать сейчас будешь!
   Человек не ответил. Он знал, чувствовал, понимал уже, как все
произойдет. А стражники - нет. И не успели.
   Ничего.
   Миг, и старший стражник, булькая перебитым горлом, повалился в пыль, а
Гурат, с мечом командира в груди, испуганный, ошарашенный, ничего не
понимающий, привалился к каменной стене. А человек твердо, быстро, но не
спеша, шел по главной улице города.
   Вокруг жил город. Шумели торговцы, кричали зазывалы, хлопали ставни,
скрипели телеги, играла детвора, взрослые зарабатывали на жизнь и кормили
семью. Солнце светило вовсю, даря городу свет, наполняя соком цвет
черепичных крыш, отражаясь от оконных стекол, и играя с детьми солнечными
зайчиками.
   Демоны тьмы, думалось человеку, да они же довольны этой жизнью! Жизнью
в его городе, каждый день встречаясь с его серыми слугами, отдавая им
последнее, что у них есть!
   Его длинные каштановые волосы, почти рыжие на солнце, радостно
плескались, и махали всем вокруг. Особенно детям. Их хозяин мог бы стать
веселым человеком... если бы его не убили...
   Он помнил. Помнил все. Как распахнулась дверь в мастерскую его отца.
Как пространство вокруг заполнили грубые приказы. Его отец только вставал
от верстака, с застывшим на устах вопросом, а серые с красной полосой
вдоль рукава рубах, поверх кольчуг, уже выносили работу его отца. Оружие
мастера оружейника. Сдирая его со стен, сбивая им же замки с сундуков.
Брали даже заготовки.
   Он помнил, как он, в сияющих доспехах, подошел к его отцу и сказал:
   -360У меня нет мастера оружейника. Ты пойдешь со мной.
   -360Нет, - тихо, но твердо ответил отец.
   И ему сразу представилось, как отец одним махом сразит всех этих людей,
ломающих их мир. Он знал, что в доме, в тайнике лежит меч особой работы.
Ибо его отец и отец его отца, и дед его отца, и многие еще его предки были
оружейниками. А отец хотел стать воином. И он был им. Выучившись делать
оружие, он сбежал из дому, опоясанный только мечом собственной работы. Но
однажды, еще до рождения сына, вернулся домой, спрятал свой меч и стал
мастером оружейником. И сейчас он отказывался убивать, как отказался много
лет назад.
   - Тогда ты умрешь, - кинул он в глаза отца, поняв, что тот
действительно никуда не пойдет, - у моих врагов не может быть таких
мастеров оружейников.
   - Убирайтесь, - проговорил отец все таким же тихим голосом.
   - Нет, - дернулись губы его, - это тебе счастливой дороги... в небо!
   С этими словами он вонзил кинжал в живот отца и, скривившись, провернул
его. Отец согнулся, зажал рану и повалился на пол. А тот стоял над ним и
криво улыбался.
   И тогда он не выдержал. Он схватил напильник, что подвернулся под руку
и бросился на убийцу:
   - Гады! - кричал он, пытаясь дотянуться до ненавистного лица, -
сволочи! Я убью вас!
   Но тот только смеялся и легко отмахивался от его ударов. Другие серые
быстро его схватили за руки и подвели к своему начальнику:
   - Что, маленький ублюдок? - проговорил тот ему, - не нравится? А
хочешь, сам пойдешь ко мне оружейником?
   - Убирайся! - закричал он ему в ответ, - я все равно убью тебя!
   И плюнул ему в лицо.
   Тот сразу переменился, ударил его рукой наотмашь и зло приказал:
   - Выколоть ублюдку глаза.
   Он мог потерять сознание от боли, мог даже умереть. Но он должен был
отомстить за отца. И, когда мир погрузился во тьму, не помня себя от боли,
он все-таки вспомнил, куда упал молот с верстака. Он помнил, где стоит
убийца его отца.
   - Я убью тебя! - прокричал он вырвавшись из цепких рук.
   Он едва поднял молот двумя руками и обрушил его в то место, где помнил
врага. Но удар его лишь смял дорогую резьбу на панцире. Могучий удар тут
же отшвырнул его прочь.
   - Маленький ублюдок! - прогрохотало над ним во тьме, - в рудники его!
Там пусть попрыгает! Слепец!
   Он смутно помнил, как его тащили за волосы, как исходя пеной, он кричал:
   - Я все равно убью тебя! Я убью! Все равно!..
   Горожане удивленно смотрели на слепого человека, который шел по улице
словно зрячий. На слепого человека с мечом у пояса. Это было неправильно.
Этого не могло быть.
   Этого не должно быть.
   И они расступались, сторонясь его словно проказы. Боясь жесткого его
лица, плотно сжатых губ, шрамов, устремленных ко дворцу. Ремесленники
забывали свою работу, купцы в лавках замолкали, прекращая торговаться,
даже дети бросали играть.
   Он вышел на дворцовую площадь и подошел к парадному входу дворца.
Белокаменная громада. Вознесенная к небу десятками тонких башенок,
затейливо украшенная резьбой по камню и лепниной.
   Он не спеша поднялся по мраморным ступеням к огромным дв