!
     - Никогда, - прошептал он и перешел на крик: - Я никогда  не  забываю
тех, кто находится в розыске!
     - Я вас понял, Жавер.
     - Кто, кто?
     - Вымышленный полицейский из книги под  названием  "Отверженные".  Он
потратил полжизни, охотясь за человеком, которого никто уже не разыскивал.
     - Настоящий служака. Хотел бы я иметь его в своем управлении!
     - Обычно о нем отзываются невысоко.
     - Но он в моем вкусе! - Айрин стал медленно ударять кулаком о ладонь,
бормоча: - Они должны быть наказаны, должны быть наказаны! - затем, метнув
на меня гневный взор, заорал: - Убирайтесь отсюда! Живо!
     Я с радостью  выполнил  приказ  и  пошел  прочь.  Пройдя  квартал,  я
обернулся: он все еще сидел на том же месте у пристани,  задумчиво  ударяя
кулаком в ладонь.
     Я думал, что никогда больше не увижу его,  но  ошибся.  Мне  пришлось
встретиться с инспектором Айрином еще раз. Однажды  поздно  вечером,  дней
через десять, он позвонил мне на квартиру и попросил  -  нет,  приказал  -
немедленно явиться с  моим  черным  ящичком,  и  я  подчинился,  хотя  уже
приготовился ко сну: Айрин был не из тех,  кого  можно  легко  ослушаться.
Когда я подошел к большому темному зданию Дворца правосудия, он уже ждал в
подъезде. Не сказав ни слова, он  кивнул  мне  на  машину,  мы  уселись  и
поехали в полном  молчании  в  тихий,  малонаселенный  район.  Было  около
полуночи.
     Мы остановились на освещенном углу одной из улиц, и Айрин сказал:
     - С тех пор как мы виделись в последний  раз,  я  много  размышлял  и
провел некоторые изыскания. - Он показал на почтовый ящик около  фонаря  в
дюжине футов от  нас.  -  Это  один  их  трех  почтовых  ящиков  в  городе
Сан-Франциско, которые находятся на одном и том же месте в  течение  почти
девяноста лет. Разумеется, сами ящики могли смениться, но место  -  то  же
самое. А теперь мы отправим несколько писем.
     Инспектор  вынул  из  кармана  пальто  небольшую   пачку   конвертов,
написанных пером и  чернилами,  с  наклеенными  марками.  Он  показал  мне
верхний конверт, засунув остальные обратно в карман:
     - Видите, кому они адресованы?
     - Начальнику полиции.
     - Совершенно верно: начальнику сан-францисской полиции в  1885  году!
Это его имя, его адрес и тот вид марок, который был тогда в ходу. Сейчас я
подойду к почтовому ящику и буду держать конверт у щели.  Вы  сфокусируете
ваш аппарат на конверте, включите поток в момент, когда  я  буду  опускать
конверт в щель, и он упадет в почтовый ящик, висевший здесь и 1885 году!
     Я в восхищении покачал  головой:  это  было  очень  изобретательно  и
остроумно!
     - А что говорится в письме?
     Он усмехнулся зловещей, дьявольской усмешкой.
     - Я вам скажу, о чем там говорится! Каждую  свободную  минуту  с  тех
пор, как мы виделись с вами последний раз, я тратил на чтение старых газет
в библиотеке. В декабре 1884 года произошло ограбление, похищено несколько
тысяч долларов, и после этого в течение многих месяцев в газетах  не  было
ни слова о том, что преступление раскрыто. - Он поднял конверт  кверху.  -
Так вот, в  этом  письме  я  советую  начальнику  полиции  заняться  одним
человеком, работающим в ресторане Хэринга, человеком с необычайно  длинным
и худым лицом. Если они обыщут  его  комнату,  то,  возможно,  найдут  там
несколько тысяч долларов, объяснить происхождение которых он не сможет.  И
что у него - это абсолютно точно! - не будет  алиби  на  время  совершения
грабежа в 1884 году! - Инспектор улыбнулся, если  только  это  можно  было
назвать улыбкой. - Этого для них вполне достаточно, чтобы отправить его  в
Сан-Квентинскую  тюрьму  и  считать  дело  закрытым;  в  те   времена   не
церемонились с преступниками!
     У меня отвисла челюсть.
     - Но ведь он же не виновен в этом грабеже!
     - Он виновен в другом - почти таком же! И он должен бить  наказан;  я
не позволю ему скрыться, даже в 1885 год!
     - А другие письма?
     - Можете догадаться сами. В каждом говорится об одном из тех, кому вы
дали удрать, и каждое адресовано полиции в соответствующее место и  время.
И вы поможете мне отправить все эти  письма  -  одно  за  другим.  А  если
откажетесь, я вас уничтожу, профессор, обещаю  вам  твердо!  -  От  открыл
дверцу, выбрался из машины и пошел к углу, даже не оглянувшись.
     Кое-кто наверняка скажет, что мне следовало отказаться применить свой
аппарат независимо от последствий. Что ж, может  быть,  и  так.  Но  я  не
отказался. Инспектор говорил правду, когда угрожал мне, - я это знал и  не
хотел разрушать свою карьеру, нынешнюю и будущую.  Я  сделал  лучшее,  что
мог: просил и умолял. Когда я вышел из машины с моим аппаратом,  инспектор
ждал у почтового ящика.
     - Пожалуйста, не принуждайте меня! -  воскликнул  я.  -  В  этом  нет
необходимости! Вы ведь никому не рассказывали о своем плане, не так ли?
     - Конечно нет, меня бы подняла на смех вся полиция!
     - Тогда забудьте об этом! Зачем преследовать несчастных людей? Не так
уж они и виновны. Будьте гуманны! Простите их! Ваши  взгляды  противоречат
современным представлениям о реабилитации преступников!
     - Надеюсь, вы кончили, профессор? Так вот, знайте: ничто  в  мире  не
заставит меня переменить свое решение. А теперь включайте ваш  ящик,  будь
он проклят!
     Я безнадежно пожал плечами и стал подкручивать стрелки на циферблате.
     Я глубоко  убежден,  что  самый  загадочный  случай  за  всю  историю
сан-францисского Бюро розыска пропавших никогда не будет  раскрыт.  Только
мы двое - я и  инспектор  Айрин  -  знаем  ответ,  но  никогда  ничего  не
расскажем. Какое-то время имелся ключ к разгадке, и кто-нибудь мог на него
случайно наткнуться, но я его обнаружил.  Ключ  этот  находился  в  отделе
редких  фотографий  публичной  библиотеки;  там  хранились  сотни  снимков
старого Сан-Франциско, и я все их просмотрел, пока не нашел нужный.  Затем
я украл этот снимок; одним преступлением больше или меньше - для меня  это
уже не имело значения.
     Время от времени я достаю эту фотографию и рассматриваю группу  людей
в форме, выстроившихся в ряд перед сан-францисским  полицейским  участком.
Снимок напоминает мне старинную  кинокомедию,  все  они  одеты  в  длинные
форменные пальто до колен, на головах  у  них  высокие  фетровые  шлемы  с
загнутыми вниз полями. Почти у всех обвисшие усы, и каждый держит на плече
длинную трость так, словно собирается обрушить  ее  на  чью-то  голову.  С
первого взгляда эти люди похожи на каменные изваяния, но посмотрите на  их
лица внимательней, и вы измените мнение.
     Особенно  тщательно  вглядитесь  в  лицо  человека   с   сержантскими
нашивками, что стоит в самом конце шеренги. На этом лице застыло выражение
лютой ярости, и оно смотрит (или мы это только кажется?)  прямо  на  меня.
Это  -  неукротимое  в  своем   бешенстве   лицо   Мартина   О.Айрина   из
сан-францисской полиции; он находится в прошлом, к которому  действительно
принадлежит, в прошлом, куда я отправил его  с  помощью  моего  маленького
черного ящичка, - в 1893 году.




                                  БОЮСЬ...


     Я боюсь, я очень боюсь, и не столько за себя - мне, в  конце  концов,
уже шестьдесят шесть, и голова у меня седая, - я боюсь за  вас,  за  всех,
кто еще далеко не прожил положенного ему срока. Боюсь, потому что в мире с
недавних пор начались, по-моему, тревожные происшествия.  Их  отмечают  то
тут, то там,  о  них  толкуют  между  прочим  -  потолкуют,  отмахнутся  и
позабудут. А я-таки убежден -  отмахиваться  нельзя,  и  если  вовремя  не
осознать, что все это значит, мир погрузится в беспросветный кошмар.  Прав
ли я - судите сами.
     Однажды вечером - дело было прошлой  зимой  -  я  вернулся  домой  из
шахматного клуба, членом которого состою. Я вдовец,  живу  один  в  уютной
трехкомнатной квартирке окнами на Пятую авеню. Было еще довольно рано -  я
включил лампу над своим любимым креслом и взялся за недочитанный детектив;
потом я включил еще и приемник и не обратил,  к  сожалению,  внимания,  на
какую он был настроен волну.
     Лампы прогрелись, и звуки аккордеона - сначала слабенькие, затем  все
громче  -  полились  из  динамика.  Читать  под  такую   музыку   -   одно
удовольствие, и я раскрыл свой томик на заложенной странице и углубился  в
него...
     Тут я хочу быть предельно точным в деталях; я не заявляю, нет,  будто
очень вслушивался в передачу. Но знаю твердо, что в один прекрасный момент
музыка  оборвалась  и  публика  зааплодировала.  Тогда  мужской  голос   -
чувствовалось, что  аплодисменты  ему  приятны,  -  произнес  с  довольным
смешком: "Ну ладно, будет вам, будет", - но хлопки продолжались еще секунд
десять. Он еще раз понимающе хмыкнул, потом повторил уже  тверже:  "Ладно,
будет", - и аплодисменты стихли. "Перед  вами  выступал  Алек  такой-то  и
такой-то", - сказал радиоголос, и я опять уткнулся в свою книжку.
     Но ненадолго - голос, принадлежавший, видимо, человеку  средних  лет,
привлек мое внимание снова; может, тон  его  изменился,  потому  что  речь
зашла о новом исполнителе: "А теперь выступает мисс Рут Грили из Трентона,
штат Нью-Джерси. Мисс Грили - пианистка,  я  угадал?.."  Девичий  голосок,
застенчивый, едва различимый,  ответил:  "Вы  угадали,  Мейджер  Бауэс..."
Мужчина - теперь я наконец-то узнал его  уверенный  монотонный  говорок  -
спросил: "И что же вы нам сыграете?"  "Голубку",  -  ответила  девушка.  И
мужчина повторил за ней, объявляя номер:
     - "Голубка"!..
     Пауза, вступительный аккорд фортепьяно  -  я  продолжал  читать.  Она
играла, я слушал в пол-уха, но все же заметил,  что  играет  она  неважно,
сбивается с ритма - может, от волнения. И тут мое внимание сосредоточилось
нацело  и  бесповоротно:  из  приемника  прозвучал  гонг.  Девушка   взяла
неуверенно  еще  несколько  нот.  Гонг,  дребезжа,  ударил  опять,  музыка
оборвалась, по аудитории прокатился беспокойный шумок. "Ну ладно,  ладно",
- произнес знакомый голос, и мне стало ясно, что  этого-то  я  и  ждал,  я
знал, что это будет сказано. Публика успокоилась, и голос начал было:
     - Ну, а теперь...
     Радио смолкло. Какое-то мгновение - ни звука, только  слабый  гул.  А
потом началась совершенно иная программа: выступление Бинга Кросби  вместе
с сыном, последние такты "Песни Сэма", которую я очень люблю.  И  я  опять
вернулся к чтению, чуть-чуть  недоумевая,  что  там  приключилось  с  той,
предыдущей программой, но в сущности я не слишком-то задумывался об  этом,
покуда не дочитал свою книжку и не начал готовиться ко сну.
     И вот тогда, раздеваясь у себя в комнате, я  припомнил,  что  Мейджер
Бауэс давным-давно мертв. Годы прошли, лет пять, не меньше, с тех пор  как
этот сухой смешок и знакомые "Ну ладно, ладно" звучали в последний  раз  в
гостиных по всей Америке...


     Ну что остается делать, если происходит нечто абсолютно  невозможное?
Разве что друзьям рассказывать, - меня и так  не  однажды  спрашивали,  не
слышал ли я на днях Мака с Мораном, пару комиков, популярную лет  двадцать
пять назад, или, скажем, Флойда Гиббонса, диктора довоенных времен. Были и
другие шуточки насчет моего дешевенького приемника.
     Но один человек - в  четверг  на  следующей  неделе  -  выслушал  мой
рассказ с полной серьезностью, а когда я кончил, поведал мне свою историю,
не менее странную. Человек он был умный и рассудительный, и, слушая его, я
испытал не испуг еще, а просто недоумение: между этой историей и  странным
поведением моего  радио  была,  казалось,  известная  общность,  связующее
звено. От дел я давно уже удалился, времени свободного мне не занимать,  и
вот на следующий же день я  не  поленился  сесть  в  поезд  и  съездить  в
Коннектикут с единственной целью получить подтверждение тому, что услышал,
из первых рук. Я записал все подробно, и в моем досье эта история выглядит
теперь так:
     СЛУЧАЙ 2. Луис Трекнер, 44  года,  торговец  углем  и  дровами,  близ
Денбери, Коннектикут.
     29 июля прошлого  года,  рассказывал  мистер  Трекнер,  вышел  он  на
крыльцо собственного дома часиков в шесть утра. Прямо рядом с крыльцом, от
самого конька крыши и до земли, по фасаду бежала полоса серой краски,  еще
сырая.
     - По ширине - как если бы кистью-восьмидюймовкой проведена, - говорил
мне мистер Трекнер, - и прет в глаза, ну черт-те как, дом-то  ведь  белый.
Я, значит, решил, что это детишки ночью побаловались,  но  ежели  так,  то
ведь без лестницы-то  до  крыши  им  не  добраться,  и  на  черта  им  это
понадобилось - ума не приложу...  Полоска-то  ведь  не  то  чтоб  намазана
кое-как, а проведена с полным старанием - сверху донизу и в  самом  центре
фасада...
     В  общем  взял  мистер  Трекнер  лестницу  и  счистил  серую   краску
скипидаром. А в октябре того же года решил он перекрасить свой дом.
     - Белая, она ведь недолго держится, так я покрасил дом серой. Фасад я
красил в последнюю очередь, закончил что-нибудь часиков в пять  в  субботу
под вечер. А наутро выхожу и вижу - на фасаде белая полоса, и опять сверху
донизу. Я, значит, решил, что это снова детишки, черт их дери, потому  как
полоска в точности в том же месте, что и тогда. Но пригляделся  и  вижу  -
краска-то вовсе не новая, а та же  самая  белая,  что  я  вчера  закрасил!
Кто-то, значит, проделал хорошенькую  работенку  -  счистил  полосу  новой
краски дюймов восьми шириной и аж под самый конек забрался. И кому это  не
лень было? Просто ума не приложу...
     Замечаете  общность  между  этой  историей  и  моей?  Предположим  на
мгновение, что свершилось нечто, в каждом  из  случаев  на  какой-то  срок
нарушившее нормальный ход времени. Именно так, представляется мне, было со
мной: в течение  нескольких  минут  я  слушал  радиопередачу,  отзвучавшую
многие годы назад. Предположим далее, что никто  не  трогал  дома  мистера
Трекнера, кроме него самого: он покрасил свой дом в  октябре,  но  в  силу
некой фантастической путаницы во времени толика новой краски появилась  на
фасаде прошедшим летом. Поскольку тогда же, летом, он эту краску  счистил,
полоса свежей серой исчезла после того, как он перекрасил свой дом осенью.
     Тем не менее я бы соврал, если бы заявил, что так вот  сразу  взял  и
поверил во все это. Скорее уж я  построил  занимательное  предположение  и
рассказывал друзьям обе истории просто как занятные эпизоды.
     Я человек общительный, знакомых у меня множество, и время от  времени
мне  доводилось  слышать  в  ответ  на  свои  рассказы  другие,  не  менее
странные...
     Кто-нибудь нет-нет да и говорил: "А вот вы напомнили  мне  о  случае,
про который я на днях слышал..." - и я добавлял к своей коллекции еще одну
историю. Человеку, живущему в Лонг-Айленде, позвонила сестра из Нью-Йорка;
это было  в  пятницу  вечером.  А  она  настаивает,  что  звонила  лишь  в
понедельник, три дня спустя. В отделении Чейз Нейшнл Бэнк на  Сорок  пятой
улице мне показали чек, учтенный на день раньше, чем он был  подписан.  На
Шестьдесят восьмую улицу пришло  письмо,  опущенное  в  почтовый  ящик  на
главной улице городка Грин-Ривер, штат Вайоминг, всего за семнадцать минут
до вручения...
     И так  далее,  и  так  далее;  мои  истории  пользовались  теперь  на
вечеринках особым спросом, и я уговаривал себя, что сбор и  проверка  этих
сведений - просто-напросто хобби. Однако в день, когда я  услышал  рассказ
Юлии Айзенберг, я понял, что это уже не только хобби.
     СЛУЧАЙ 17. Юлия Айзенберг, 31 год, конторская служащая, Нью-Йорк.
     Живет мисс Айзенберг в  крошечной  квартирке  без  лифта  в  квартале
Гринвич-Вилледж. Я поговорил с ней после того, как мой приятель по  клубу,
живший с ней по соседству, пересказал мне довольно-таки бессвязную  версию
того, что с ней приключилось, со слов привратника.
     Без малого четыре  года  назад,  часов  в  одиннадцать  вечера,  мисс
Айзенберг вышла на минуточку в аптеку за зубной пастой. И вот,  когда  она
возвращалась назад,  уже  неподалеку  от  дома,  к  ней  подбежал  большой
черно-белый пес и, не долго думая, положил передние лапы ей на грудь.
     - Я имела неосторожность его  приласкать,  -  рассказывала  мне  мисс
Айзенберг, - и с той секунды он никак не хотел отстать от  меня.  Когда  я
вошла в подъезд, мне пришлось буквально  вытолкать  его,  бедняжку,  чтобы
хотя бы дверь затворить. Мне было жаль его, глупенького, и  я  даже  будто
была в чем-то перед ним виновата - ведь через час,  когда  я  выглянула  в
окно, он все еще сидел у дверей...
     Пес оставался в округе целых три дня, он узнавал и приветствовал мисс
Айзенберг с дикой радостью всякий раз, едва она появлялась на улице.
     - Когда по утрам я садилась в автобус, чтобы ехать к себе на  работу,
он оставался на тротуаре и глядел мне вслед  так  скорбно,  так  жалостно,
бедный глупышка... Я даже хотела взять его, но уж тогда-то,  я  знала,  он
наверняка не вернется к себе домой, и его владелец,  кто  бы  он  ни  был,
будет очень жалеть о нем. Впрочем, никто из соседей не мог догадаться, чей
это пес, и в конце концов он куда-то исчез...
     А года два спустя  приятель  подарил  мисс  Айзенберг  трехнедельного
щенка.
     - Квартирка у меня, сами видите, тесновата, чтобы держать собаку,  но
он был такой симпатяга, что я не могла устоять. В  общем  рос  он,  рос  и
вырос в красивого сильного пса, который ел куда больше, чем я сама...
     Район был спокойный, пес  не  задиристый,  и  мисс  Айзенберг,  когда
гуляла с ним вечером, обычно спускала его с поводка, благо он  никогда  не
удирал далеко.
     - И однажды - я ведь  только  что  видела,  как  он  принюхивается  к
чему-то в полутьме буквально в пяти шагах от меня, - я позвала его и он не
откликнулся. Он не вернулся в эту ночь, и никогда уже не вернулся,  я  его
больше никогда, никогда не видела... И ведь у нас на улице с обоих  сторон
сплошная стена домов, тут всегда закрыты все  двери  и  никаких  лазеек  в
подвалы тоже не сыскать. Он не мог  никуда  пропасть,  просто  не  мог.  И
все-таки пропал...
     Много дней подряд искала мисс Айзенберг  своего  пса,  справлялась  у
соседей, давала в газеты объявления - все напрасно.
     - И как-то поздним вечером, собираясь ко сну, я нечаянно  глянула  из
окна на улицу и вдруг припомнила  то,  о  чем  уже  совершенно  забыла.  Я
припомнила пса, которого сама, сама прогнала два с лишним года назад...  -
Мисс Айзенберг взглянула на меня пристально и сказала уныло: - Это был тот
же самый пес, мой пес! Если у вас есть собака, вы ее знаете, вы не  можете
ошибиться, и я говорю вам - это был мой пес. Бессмыслица это или  нет,  но
мой пес потерялся - я сама прогнала его - за два  года  до  того,  как  он
появился на свет...
     Она беззвучно заплакала, слезы тихо стекали по ее лицу.
     - Может, вы подумаете, что я психопатка, помешалась от одиночества  и
вот расчувствовалась из-за какого-то пса. Если так, то вы неправы...
     В этот-то миг,  сидя  в  убогой,  хоть  и  чистенькой  комнатке  мисс
Айзенберг, я и осознал в полной мере, что странные  эти  мелкие  инциденты
отнюдь не просто занимательны и  необъяснимы,  что  они  могут  обернуться
трагедией. И в этот миг я впервые почувствовал, что боюсь.
     Последние одиннадцать месяцев я потратил  на  то,  чтобы  раскрывать,
прослеживать эти странные случаи один за другим, и  я  удивлен  и  напуган
тем, что они встречаются теперь все чаще, чаще, и - не знаю, пожалуй,  как
это точно выразить, - напуган все возрастающей силой, с какой  они  влияют
на судьбы людей, влияют подчас трагически.  Вот  пример,  выбранный  почти
наугад, пример все возрастающего влияния... Чего?
     СЛУЧАЙ 34. Пол В. Керч, 31 год, бухгалтер, Бронкс.
     Был ясный солнечный день,  когда  я  встретился  с  этим  неулыбчивым
семейством в их собственной  квартире  в  Бронксе.  Мистер  Керч  оказался
коренастым, довольно красивым, но мрачноватым молодым человеком, жена  его
- приятной тем