Ховард Уолдроп, Ли Кеннеди.
    Город Одной Лошади


     Howard Waldrop and Leigh Kennedy "One Horse Town"
     © 2001 by Howard Waldrop and Leigh Kennedy and SCIFI.COM.
     © 2001, Гужов Е., перевод (Eugen_Guzhov@yahoo.com)



     На любом языке значение крика было очевидным: "Эй, ты!"
     Гомер  поднял  глаза к  ржавому цвету неба,  пытаясь сфокусироваться на
звук. Ветром с тропинки на холме с руинами несло в лицо пыль и мелкий песок.
     Грубый голос напомнил ему  о страхах, когда он был маленьким мальчиком,
карабкающимся по  руинам  сам по себе. Родители пугали жуткими историями  об
украденных мальчиках, которые никогда больше не видели своих родных, которых
принуждали  делать  то, что  им делать  не хотелось, которых убивали, иногда
попросту, а иногда мучительно, когда они в  них  больше не было нужды. Страх
был частью восторга игры здесь.
     Сейчас, больше  не  мальчик, а почти мужчина,  он обнаружил, что боится
больше прежнего.  Он  понимал,  что  стал  более  уязвимым,  чем  когда  был
маленьким.  За  последние три  года  зрение  ухудшилось  настолько,  что  за
пределами  вытянутой руки все расплылось в ужасное мутное пятно. Не такая уж
проблема в знакомом окружении родного города, но он больше не может отличить
оливковые деревья от остатков древних городских стен. Или врагов от друзей.
     Он выбрал одну  из  форм, темную, в рост  человека, движущуюся,  словно
потрясая кулаками, т услышал хруст быстрых шагов по щебню.
     Гомер торопливо дернулся  назад вниз  по склону  поросшей  травой осыпи
возле стены.
     Форма растворилась. Не ушла и не пропала из виду,  просто растворилась.
Гомер непроизвольно хмыкнул и застыл. Наверное, это тоже обман зрения.
     Он чувствовал  запах ветра с  моря,  лежащего ниже  этого  иззубренного
холма,  слышал  черных  ворон,  собирающихся  к  ночи,  но  никаких   других
человеческих  звуков,  кроме  собственного  трудного  дыхания.  Опускающиеся
сумерки прохладой веяли на руки.
     Время уходить, подумал он.
     Темнота  -- враг  молодых людей,  которые настолько близоруки,  что  не
замечают  корову   на  кухне.   Даже  если  семья  считает   его  совершенно
бесполезным, мечтателем,  натыкающемся на стулья, ему кажется, что они могут
встревожиться.
     Он обнаружил эти руины во время семейных летних путешествий на север во
времена детства.  Она  захватили его воображение, как ничто  иное, особенно,
когда он  услышал истории о том, что здесь  случилось, весь год он с ужасной
тоской дожидался возвращения. Счастливейшие дни его жизни: стоять на стенах,
стрелять воображаемыми  стрелами,  рубить  невидимых  врагов  мечами, криком
предлагая помощь давно погибшим воображаемым друзьям-героям.
     Он уже почти взрослый, но магия  еще присутствует здесь.  Ветер доносит
тихий плачущий  стон. Вздох женщины, воображает он.  Когда он был мальчиком,
то  никогда не испытывал  такую глубокую, до самых печенок, тоску по чему-то
еще неведомому для него.
     Теперь солнце  заходит.  Он стоит носом к ветру, словно  пес,  чувствуя
морской  бриз, ощущая  море  справа  от  себя.  Повернув  голову,  он  видит
солнечный свет, пылающий  на миндальных  рощах  внизу, словно медная бронза,
зная, что идти надо туда. Он прокладывает путь по неровным камням и земляным
осыпям  рядом  с  гигантскими  кучами  разрушенных зданий  древнего  города,
безмолвно рассказывающих историю своей гибели.
     В особенно крутом месте он находит ступеньки в земляном склоне. Корень,
за который  он цепляется,  чтобы поддержать себя, вдруг  поддается,  и Гомер
держится за землю,  чтобы сохранить  равновесие.  Пальцы  нащупывают  что-то
гладкое и круглое,  не похожее на камень, тверже, чем дерево.  Он садится на
корточки, чтобы посмотреть ближе.  Что-то бледное. Любопытствуя, он  находит
камень,  скребет  землю,  раскачивает и тащит,  пока предмет  постепенно  не
поддается, дергается и выпрыгивает ему на ладонь. Он переворачивает и крутит
его в руках, пока понемногу не начинает понимать, что это такое.
     Детский череп, весь в трещинах.  Все зубы , кроме двух передних нижних,
еще сидят в челюстной кости. От ужаса он чуть не роняет крошечный череп.
     Гомер  глядит  вверх,  соображая  по  памяти,  в  какой части  руин  он
находится. Под дворцом.
     "Бедный  маленький  воин",  шепчет Гомер,  чувствуя,  как  встают дыбом
волосы  на  затылке. Он  дальше  вкапывается в  землю,  чувствуя  под  рукой
крошечный  хребет,  и  кладет  череп обратно. Прикрывает его землей, сколько
может, потом карабкается прочь.
     Он  направляется к дому, зная,  что надо идти  на  юг, чтобы  заходящее
солнце стояло справа. Перед тем как достичь  равнины внизу, он снова  слышит
голоса. На этот раз их много, очень много.
     Женщины, воющие от горя.


x x x
     Меня тошнит от этой войны.
     Это не моя война.  Во всяком случае, я здесь  просто помогаю.  Эти люди
вечно  ходят  войной  друг  на друга, хотя выглядят, как братья,  имеют одну
религию, присутствуют на одних и  тех же городских вечеринках. Одни добывают
металлы, другие  превращают их  в  драгоценности.  Одни  ловят рыбу,  другие
делают модную посуду. И так далее.
     Но -- бац! -- маленький инцидент, чуток царского адюльтера, и она снова
воюют.  И  не удовлетворяются  одной-двумя  маленькими  битвами.  Они  хотят
стереть друг друга с лица земли. И втягивают в конфликт всех соседей.
     Большинство солдат хотят приключений, шанса увидеть мир, встретиться  с
девушками, заиметь  чуток  золотишка  и потратить его  в доброе  время, если
выпадет  случай. В этом я не  очень отличаюсь от  других.  Мое происхождение
пышно по  сравнению с крестьянами и работягами, взявшимися за оружие, однако
в этой войне  солдат с пышным происхождением как маслин на оливковом дереве,
поэтому большой разницы нет.
     Но  видим мы  только это место.  С девушками-то окей, но после стольких
лет войны  не  так-то  много новых  лиц. Если не  считать  детишек. А что до
золота и добрых времен... что ж, могло быть и получше.
     Истина  в  том,  что, когда  началась эта  война, я был лишь  маленьким
пареньком, поэтому  я сравнительно молодой рекрут. И меня привлекла  сюда не
просто война. Мне  кажется, я хотел иметь  шанс быть поближе к некой молодой
леди, которая  живет  здесь.  Но,  когда бы  не  пересеклись наши  дорожки в
городе,  она  глядит сквозь  меня,  иногда с  весьма  странным выражением. Я
познакомился с  ней пару лет  назад на пиру,  что дал мой отец, где она была
гораздо  веселее.  Казалось,  я  ей  нравлюсь.   Всегда  знаешь,  когда  это
случается.  Тьма  взглядов и улыбок,  и старания находиться рядом.  Я не мог
избавиться от мыслей о ней.
     Ее  папочка, в  общем-то очень  милый человек,  похоже, меня  вообще не
замечает, просто глядит смутным взглядом всякий раз, когда я кручусь под его
носом. Но у папочки много есть о чем думать, год за годом ведя такую войну.
     Сегодня ночью я  и  Лео  стоим на часах.  Здесь,  на холме,  холодно  и
ветрено.  И временами происходит нечто странное. Когда мы  только заступили,
то заметили что-то вроде  мальчика, застрявшего  в  боковой стене внизу,  он
просто стоял там, словно стена была его одеждой. Потом он исчез.
     Думаю, нам  почудилось.  Мы оба  устали. Хотя вахта на стенах  всегда с
гарантией держит часового настороже, особенно в холодную  ночь, когда  можно
отморозить задницу.
     Лео, не  такой  дылда, как я,  встал  на цыпочки,  чтобы  заглянуть  за
парапет, потом  показал  в сторону берега:  "Коро, посмотри,  огни  другие",
сказал он.
     Огни на берегу горели  уже годами со звуками солдатского смеха, споров,
соревнований по  бегу, с  купанием в прибое, винопитием, и, хуже  всего  для
всех  нас голодающих здесь на верхотуре,  с ночными  шашлыками.  Мучительные
запахи, так  как, будучи  в осаде, мы  получали не слишком-то много в смысле
бифштексов.  Время  от  времени  подыхает  какая-нибудь  лошадь  и тогда  мы
что-нибудь жуем. И жуем, и жуем.  Ручеек подвоза  струится, когда мы находим
причину  для временного перемирия.  Наше любимое развлечение -  следить, как
враги  проводят  времечко там,  на берегу, и  фантазировать о  дезертирстве.
Наградой бывает случайный снаряд, попавший в лоб.  На прошлой неделе один из
парней получил камнем прямо в глаз за то, что высовывался чересчур долго.
     На берегу слишком тихо. Не пьют, не трахаются. Не жарят шашлыки.
     "Может быть", говорит Лео с надеждой  в голосе, "они сожгли собственный
лагерь."
     "Лео", отвечаю я, "они не могут уйти. Просто вот так."
     Вчера  был  совершенно  обычный  день:  отрубались  руки-ноги,  копьями
протыкались  мозги.  Ничего  такого,  что  могло бы  заставить подумать, что
кто-то победил, а кто-то потерпел поражение. Насколько я могу судить, весьма
похоже на большинство дней последних десяти лет.
     "М-м", говорит Лео. Он старается не показаться слишком счастливым. "Что
если война закончилась?"
     "Разве  так  кончаются войны?",  говорю  я, наклоняясь через  стену,  с
ощущением,  что  внизу  вижу  что-то  движущееся. Большое  и  медленное, как
корабль.  Наверное,  это  тень  от  тучи.  Ночь  густая, словно кусок хлеба,
намоченный супом,  и я не вижу ни  одной звезды. "Они просто ушли, ничего не
сказав?"
     "Я не знаю."
     "Мы должны сообщить."
     Только  я  это  произнес,  как  кто-то  заворачивает  за   угол  стены,
выкрикивая: "Леокритус! Короэбус!"
     Это Эней, выпендривающийся говнюк я-знаю-все.  Выступает как  принц  из
принцев, а сам всего лишь кузен царской семьи.
     Лео говорит: "Мы только что заметили нечто забавное, сэр."
     "Да", говорит Эней. Он уже знает. Возможно, он гордец, но не тупица.
     Мы наклоняемся  через стену и смотрим в темное  ничто,  слыша  лишь шум
моря в отдалении. По крайней мере мне кажется, что это море, но это не море.
У звука неправильный ритм и он слишком близок.
     Тогда я поднимаю голову. "Бог ты мой", все, что я могу сказать.
     Это еще  жутче,  чем ребенок в стене. Приглушенные пылью звуки  шагов в
небе, прямо над нашими головами, в сопровождении гладкого шорканья множества
лопат, в унисон швыряющих землю.
     Когда Лео рванул, я рванул тоже,  а Эней последовал  за  нами. Мне было
приятен тот факт, что лорд Эней испугался.


x x x
     Мы остановились и пришли в себя только под стеной.
     Лео  вдруг  хватил меня за руку  и сказал:  "Мы, э-э... дезертировали с
вахты."
     "А, ага." Я остановился, надеясь, что Эней не подумает,  что  наш испуг
носит  предательский характер.  Но он  тоже  выглядит  потрясенным,  пытаясь
скрыть страх за высокомерным  выражением. "Запрыгнем на  стену на  следующей
лестнице", говорю я, таща Лео за собой.
     "Пойду,  найду  Кассандру",  задумчиво  говорит  Эней, поворачиваясь  в
сторону  аллеи,  ведущей   к  городскому  центру.  "Ей  нравится   толковать
знамения."
     Касси!  Ее черноглазый взгляд  мог заставить меня чувствовать себя ниже
работяги-муравья, плетущегося в  пыли. Да, именно в нее я влюбился пару  лет
назад. Перед тем, как она помешалась. Я слышал слухи о ней и Аполлоне -- что
она его  отвергла -- и  надеялся,  это означает,  что она  предпочитает  нас
смертных. Однако,  вообразите-ка, отвергнуть Аполлона! Какие тогда  шансы  у
меня?  Но  я  ничего  не мог  поделать.  И  часто добровольно  вызывался  на
дополнительную службу  при  дворце,  глядя на  ее окно, где  мог  видеть  ее
вышивающей с матерью Гекубой, обе сидели молча,  в тревоге, только  мелькали
золоченые иглы.
     Я  распушил плюмаж из  конского волоса  на  шлеме и  втянул  живот  под
кирасой, чтобы плечи казались пошире.
     Если  б  только я  обладал благородством ее брата Гектора, чья недавняя
гибель  подкосила всех  нас.  Если б только  я  обладал  хитроумием Одиссея,
красотой Ахиллеса, но без их греческой сути...
     Я попытался вернуть  внимание к текущей работе. Лео и я расхаживали  по
стенам. На равнине было  тихо, лишь костры курились оранжевыми углями, берег
темен.  Когда  мы  встретились  с солдатами, охранявшими северные стены, они
согласились  с нами,  что греков внизу  больше  нигде  не  видно.  Но  никто
спокойствия при этом не чувствовал. Лео и я не стали рассказывать о странных
штуках, что видели мы. Мы зашагали назад на другую сторону цитадели.
     Потом  снова  появился  Эней,  нервно   сканируя  воздух  над  нами,  с
Кассандрой  по  пятам.  Она  выглядела  не лучшим образом, бледная  и словно
плакала  целую  неделю.  Что ж, наверное, и плакала.  С  тех  пор, как погиб
Гектор, у женщин  глаза  все время на мокром месте. Но даже при том, что она
нервничала и последнее время была не в себе, сегодня она выглядела еще хуже.
     Из-за  спины Энея  она посмотрела на  меня долгим взглядом. "Короэбус",
сказала она.
     У меня забилось сердце. "Добрый вечер, Кассандра", ответил я.
     На мгновение  она приоткрыла рот, словно хотела  что-то сказать,  но ее
прервал Эней, тыкая в воздух. "Расскажи, что ты слышал", приказал он Лео.
     "Э-э, ну, миледи", сказал Лео, оглядываясь через плечо. "Было похоже на
звуки  шагов.  Прямо  над нашими  головами. Они  копали.  Вроде  как..."  Он
запнулся.
     Кассандра едва обратила  на него  внимание.  Она  подошла  к  одной  из
стрелковых бойниц в стене и просунула голову  наружу. "Как их много", сказал
она.
     Лео, Эней и я посмотрели друг на  друга, озадаченные. Сегодня ночью там
никого не было.
     "Полная тысяча кораблей", сказал я. "Так они хвастали."
     "Нет", сказал Кассандра, слегка отступая, потом  медленно поворачиваясь
и поднимая голову. "Не их."
     Мы  все  посмотрели  туда,  куда  она  смотрела,  в  общем  направлении
горизонта над Тенедосом.
     "А кого?", спросил я.
     "Тех, кто в туче пыли. Тех, что с корзинами."
     Именно в это мгновение, я понял, что  она не совсем та женщина, которую
я искал в жизни. Хотя, глядя на ее большие карие глаза и ниспадающие складки
хитона, я все еще помнил...
     Но Кассандра определенно свихнулась.
     Пока она высматривала что-то на  равнине, мы все снова переглянулись. И
подошли к стене,  чтобы посмотреть. Думаю,  другие видели  то  же,  что и я:
черная  равнина, темное море.  Эней повращал глазами, потом покрутил пальцем
возле виска, кивая в спину Кассандре.
     "Они  пришли за нами", сказала Кассандра, снимая сережки, бросая наземь
и топча их ногами. "Но уже послезавтра все это будет безразлично."
     "Э-э,  хорошо, Касси",  сказал  Эней,  кладя  руку ей на плечо. "Теперь
тебе, наверное, надо вернуться. Уверен, что тетя уже скучает по тебе."
     Кассандра  снова  посмотрела  на  меня  долгим  взглядом. "Короэбус, ты
защитишь меня, когда большой зверь выплеснет свои потроха на город?"
     Мы все застыли. Я вдруг  такое подумал, что сам  испугался нечестивости
мыслей об  Аполлоне  и его  жестокой мести Кассандре. Но будучи  вежливым, я
ответил: "Да, мэм."
     Эней увел ее прочь.
     После  их уходя  мы с Лео не много-то разговаривали. Кажется, он  знал,
что  я  смертельно  влюблен в  Кассандру. Не  могу  сказать,  что  ощущал я.
Тошноту. Смущение.  Даже если б он не  знал, что тут скажешь,  когда царская
дочь демонстрирует признаки безумия.
     До  конца ночи мы ходили взъерошенные, как  разъяренные  коты.  Мне все
чудились в ветре стонущие и взывающие звуки.
     Как будто корабль плывет по земле.
     Невозможные.


x x x
     Он  стоял на  вершине  руин,  ковыряясь в правом  ухе мизинцем,  словно
артиллерист, прочищающий дуло орудия.  Осенний  ветер добрался туда  первым,
пронзив до последнего нерва.
     Боль ослабла, сменившись  знакомым тупым звоном, что приходит и уходит,
ежедневно, ежечасно, иногда ежеминутно.
     Повсюду вокруг него и ниже турки, армяне  и греки в раскопках пели,  но
не хором,  а каждая нация состязалась с другими, кто  споет на родном  языке
наиболее пьяную застольную песню. Уши Генриха Шлимана болели слишком сильно,
чтобы прислушиваться  к чьим-либо словам, для него все  звучало приглушенным
звоном. Рабочие вдоль длинной цепочки передавали  корзины с землей от места,
где другие  раскопщики  рылись  кирками  и лопатами на краю  земляного холма
Гиссарлык, и сваливали землю вниз на равнину.
     С тех пор, как здесь присутствовали  четыре-пять кланов турок и греков,
он научился  ставить между ними  армян, чтобы  корзины  шли от раскопщиков к
туркам, от них  к армянам, от них к грекам, потом снова к армянам, туркам, и
так  далее.  Иногда  на  каждого   нейтрального  посредника  приходилось  по
че5тыре-пять  турок  или греков,  иногда  по десять-пятнадцать. Последними в
цепи  все  были армяне,  чьей  задачей  было  засыпать плоскую  аллювиальную
равнину, что простиралась вниз к небольшой речушке, текущей к расположенному
в двух милях морю.
     Звон  в ухе  медленно вернулся  к  вечному  жужжанию (он не  слишком-то
музыкален, но  когда для знакомого скрипача попытался напеть этот звук,  тот
определил его как "В ниже среднего С").
     Сегодня продвижение шло быстро. Они отрыли стену одной из римских фаз и
быстро копали вдоль нее туда, где она  опускалась  ниже в  обломки развалин.
То,  что  он  ищет,  находится  ниже,  вероятно,  гораздо ниже. Только когда
раскопщики  находят  нечто  другое, чем  строительные  камни,  керамику  или
оружие, тогда работа замедляется, они переходят от лопат к совкам, пока  те,
что уносят корзинами  землю догоняют. Но сегодня, раскопщики  идут на полной
скорости. Он подозревает, это  означает, что коллега Дерпфельдт снова станет
жаловаться,  что  раскопки   недостаточно  систематичны.   Даже  для   немца
Дерпфельдт  чересчур методичен.  Одной  вещи в  жизни  я  научился,  подумал
Шлиман, что кто-то ведет, а кто-то следует. И лидер здесь -- я.
     Шлиман  хотел  костей: костей троянцев, похороненных  с почетом. И если
почет означает,  что кости завалены золотом, то  чем больше  его, тем лучше.
Шлиману  нравится, как  загораются глаза Софии,  когда  она  видит найденное
золото.  Просто  видеть  ее удовольствие,  ему уже  достаточная награда. Она
заслуживает всего, что есть в земле и на небе просто за то, что не  является
русской ледышкой, на которой он по глупости женился в первый раз.
     Я  мало сделал  ошибок в своей  жизни,  но брак на русской был одной из
них, подумал он. Однако, женитьба  на моей дорогой, красивой гречанке  Софии
все покрывает. Я богат, я добился успеха, я знаменит, у меня любящая семья.
     Теперь я хочу всего лишь немного  троянских костей, и тогда  эта вшивая
голова Беттихер потонет в земле, вместо того чтобы писать обо мне купоросную
чепуху.
     Внезапно он застонал. Боль в ухе стала невыносимой.
     Один из турок карабкался к нему. "Босс!", нетерпеливо кричал он.
     Шлиман понял, что  раскопщик звал его уже несколько раз. Он прикинулся,
что  был  занят   мыслями,  чтобы  не  показывать  свою  глухоту,  и  слегка
повернулся. Турок вручил ему черепок.
     Невозможно. На  нем изогнутый мягкий  рисунок, который Шлиман распознал
как щупальце осьминога. Микены!
     "Где  ты  это  взял?",  потребовал  ответа  Шлиман  по-турецки, сверкая
глазами  на  молодого  человека. Промелькнула мысль,  что  кто-то саботирует
раскопки  (Беттихер?),  подкупая рабочих  и  подкладывая  в  турецкую  землю
греческую керамику.
     Турок  показывал, размахивая  руками,  но Шлиман  слышал  только  слово
"босс", которое турок с  уважением повторял снова и снова. Он был возбужден.
Потом Шлиману показалось, что он по губам прочел слова "гораздо больше".
     Микены. Конечно. Да,  как  же я мог забыть? Мысли Шлимана мчались, пока
он следовал за раскопщиком. Царские семейства Трои и Микен дружили и гостили
друг у друга. Именно в  царском путешествии в Спарту  Парис влюбился и украл
Елену. Конечно,  здесь  должна находиться  микенская керамика! Ее, вероятно,
послали в Трою, как, скажем, свадебный подарок для Гектора и Андромахи.
     Раскопщики  столпились в  углу  траншеи,  один ковырял землю