радиций, он  просто
не  понимал  этого  раньше.  Мораль,  религия,    ответственность    перед
человечеством, идеалы, любовь, нравственная  чистота  -  все  эти  понятия
здесь, на острове, стали цветными фантиками от давно съеденных конфет.
     Почему же он хотел выбраться? Чего он  ждал  от  людей?  Что  мог  им
сказать? Сначала Рока старался не думать над этими вопросами,  отгонял  их
проверенным способом - выдвигая контра: а почему,  собственно,  он  должен
дать им, людям, что-то новое? Почему бы ему просто не стремиться  к  теплу
человеческого общения? Нет, не то. Человеческого тела? Плоть  у  мертвецов
еще довольно долго бывает теплой, тело хорошо хранит тепло. Плоть, кстати,
не так нежна и не так красива, как  люди  привыкли  считать.  Люди  вообще
чересчур много думают о себе. Они беззащитны друг  перед  другом  и  перед
природой  и  потому  заслоняются  сотнями  табу,  прикрываются    фиговыми
листочками понятий и слов. В мире не много тепла, не больше, чем  на  этом
острове, где песок хранит его всю ночь, а днем снова пригревает солнце.
     Чампи незадолго до своего конца  сказал,  что  сбрасывая  человека  в
колодец, власти ставят его вне законов. Вне тех законов, что  действуют  у
них, наверху. Он был прав - по-своему, но не до конца. Наверху  исполнение
законов было гарантией спокойной жизни. Исполняешь - получаешь  одобрение,
уклоняешься - получаешь  неприятности.  Здесь,  на  острове  ни  благ,  ни
неприятностей не ожидалось. Рока скоро  понял  это  и  приспособился.  Его
поведение в общем-то ничем не отличалось от поведения подопытной крысы  но
если объективно,  любое  государство  и  старается  поставить  человека  в
положение животного: крысы, кролика, обезьяны, - ярлыки тут не столь важны
-  чтобы  воспитать  из  него  примерного  подданного.  Рождается  человек
(попадает  крыса  в  лабиринт)  и  его  начинают  обучать.  За  правильное
поведение (с точки зрения организаторов эксперимента) крыса получает корм,
в противном случае ее бьют током. И скоро крыса обучается, то есть  делает
только то, что нужно,  и  не  делает  того,  что,  нельзя.  Выпущенная  на
свободу, она вновь станет жить по своему крысиному разумению - если только
не забыла, не растеряла в лабиринте своих крысиных навыков.
     Покорные и послушные жили наверху, на страшной земле. Слушались  отца
своего и отца народа, вождя, жреца, слушались страшных богов, которых жрец
вопрошал о жизни, когда бывало  плохо.  Били  и  ели  зверей,  собирали  и
выращивали растения. Бывали биты и едены зверями, и растения вырастали  на
их костях. Временами из дымки горизонта,  из  обреза  опушек  выходили  их
собратья, послушные другим отцам,  жрецам  н  богам,  и  тогда  надо  было
особенно внимательно прислушиваться к словам и опыту людей бывалых - чтобы
уцелеть.
     Да, случалось:  накапливался  собственный  опыт,  твердели  мышцы,  и
сильные срывались, по случаю наговорив  тяжелых  слов,  иди  молча  тишком
уходили далеко и там, далеко, начинали новую жизнь. Забывалось послушание,
пропадала вера. Но шли годы, росла вокруг сильного семья,  умножалась  его
сила силой детей его и в то же время слабел он сам, и  легкое  становилось
тяжелым. И учили сильные подрастающих детей своих, что послушание - благо,
вера в слова отца - закон. Мучительно напрягая память,  вспоминали  старых
богов, а не вспомнив, придумывали  новых.  И  понимали  постепенно:  нужен
лабиринт порядка, чтобы попав в него с детства, с рождения человек не знал
бы выхода, а  знал  лишь  свой  путь  между  стен  лабиринта.  Становилось
государство. Это было мудро и дальновидно.
     Когда стражники вели Року к месту казни, направляя движение  остриями
своих копий, он в последний раз, как казалось тогда  -  ведь  вели  же  на
смерть! - оглядывался по сторонам, впитывая краски, запахи, веяния  живого
мира, запоминая этот мир, как будто можно унести с собой  память.  Человек
не волен в этом. Он прочитал -  он  не  мог  не  прочитать:  надпись  была
сделана над самым обрывом крупными, четкими буквами,  словно  напоминание,
словно последняя заповедь, которую  следовало  унести  из  жизни:  "Работа
делает свободным". Он даже не  усмехнулся  нелепости  лозунга  в  подобном
месте, тогда было не до этого. Но он прочитал и  запомнил,  и  сейчас  все
чаше вспоминал, словно это был ключ к освобождению из колодца, к  открытию
истины: "Работа делает свободным".  В  философском  аспекте  этот  лозунг,
конечно, был безукоризнен, ведь стоит поставить работу целью своей жизни -
и ты свободен, пока работаешь. Он воспринял этот лозунг, как  затертое,  -
забитое клише, и напрасно. В старом призыве скрывались глубины,  не  сразу
постижимые и не каждому доступные. Он хотел стать свободным, выбраться  из
этого колодца, а для этого предстояло работать, работать  в  полную  силу,
каждый раз в полную силу. Чтобы стать сильнее самого себя. Сильнее других.
Сильнее обстоятельств. Он знал это. По опыту знал. На собственной шкуре.
     Теперь Рока стал есть людей и  не  испытывал  особых  угрызений,  раз
начав. Он поставил перед собой цель - выбраться. Есть  людей  было  только
средством. Заниматься благотворительностью? Ничего не  выйдет.  Проверено.
Просто убивать всплывших - болезненная жестокость и неоправданная, к  тому
же. Есть - самое логичное.
     Осужденные сыпались градом, как  воронку  где-то  открыли.  Выплывали
немногие. Одного Роке хватало приблизительно на неделю,
     Время вообще-то абстрактно, если только  не  привязано  к  процессам,
укладывающимся  в  определенный  срок,  физико-химическим,  например.  Для
человеческой жизни время абстрактно: в один и тот же отрезок человек может
успеть бесконечно много и несопоставимо  мало.  Год  может  тянуться,  как
жизнь, а жизнь пролететь, как год.
     Рока  не  считал  дней  своего  пребывания  на  острове,  потому  что
представлял  это  пожизненной  пыткой,  медленным   концом,    наказанием,
продолжением тюрьмы. Он не был волен в течении времени, инициатива была не
в его руках, и дни уходили медленно-медленно,  ненужные,  безжизненные.  С
появлением на острове Чампи часы для Роки побежали быстрее.  Не  то  чтобы
жизнь обрела смысл, просто в ней появились какие-то  видимые  рубежи:  час
еды, час сна, скорей бы ночь, вот уже утро, вчера, третьего дня.
     Теперь,  когда  у  Роки  была  цель,  цикличная  замкнутость  времени
прорвалась, время заспешило, побежало. Высшее счастье в жизни, смысл ее  -
цель. Зачастую человеческая жизнь вся  состоит  лишь  из  выбора  цели,  в
лучшем случае удается обрести ее и двинуться навстречу  не  по  прямой,  а
хотя бы по боковой, извилистой дорожке. Те  же,  чья  жизнь,  как  принято
считать,  бесцельна,  постоянно  ставят  перед  собой    какие-то    цели,
незначительные для постороннего глаза, не цели - по  большому  счету  -  а
так, задачи, но ставят! Даже на досуге, когда человек предоставлен  самому
себе, он не может не скоординировать собственных сил, не  направить  их  в
какое-то русло. Одни ставят  своей  целью  на  отдыхе  отоспаться.  Другой
желает почитать, опять же цель - прочитать, ума набраться, узнать,как люди
живут, о  чем  думают.  Уж  не  говоря  о  тех,  кто  на  отдыхе  квартиру
ремонтирует, неприятности ближнему устраивает или интриги плетет.  Человек
использует любую возможность, неподвижный  считает  трещины  над  головой,
мух, ворон; способный к движению ловит в прицел игрального автомата зыбкий
силуэт самолета, спешит на танцплощадку, чтобы с девушками  познакомиться,
морду чью-нибудь набить или уж на худой конец по своей получить, -  трудно
без цели, практически невозможно.
     Цель, которая стояла перед Рокой,  складывалась  из  двух  слагаемых.
Первое: набраться сил и вылезти отсюда. Второе: не попасть обратно.
     Первую  половину  он  обдумал  тщательно,    разрабатывая    задания,
физические упражнения, тренировался.  О  второй  пока  не  стоило  думать.
Конечно, канат мог быть частью изощренной пытки. Кто  знает,  может,  едва
человек выберется наверх, его вновь столкнут  вниз  копья?  Но  во  всяком
случае, попробовать стоило
     Заключение кончалось. Началась работа
     Рока выдумывал  все  новые  упражнения  и  выполнял  их  с  упорством
фанатика. Сотни раз отжимался он на кулаках от поверхности  песка.  Часами
бегал вокруг скалы-клыка, сбивая ноги в кровь. Песок забивался  под  кожу,
раздирал пальцы. Ползал по  песку,  мышцы  становились  твердыми,  а  кожа
жесткой. Он плавал - сначала у острова, но с  каждым  разом  заплывая  все
дальше, все ближе к водовороту. Каждый день он боролся с течением и всегда
выходил победителем. Конечно, в середину потока он не заплывал.  Это  было
бы глупостью, он не мог рисковать просто  так  своей  жизнью  и  свободой,
слишком дорого он платил  в  этой  игре.  Но  иногда,  когда  была  в  том
необходимость, он даже отнимал у водоворота  тех,  кто  всплывал,  но  был
слишком  слаб,  чтобы  выплыть.  Он  противопоставлял  бессмысленной  силе
водоворота свой ум и побеждал. Он был терпелив и осторожен. Он  чувствовал
на себе  силу  течения,  и  она  становилась  его  силой,  потому  что  он
сопротивлялся ей.
     Рока выдумывал все новые упражнения,  сам  создавал  себе  сложности.
Если сначала он убивал противника сразу, пока  тот  был  слаб  и  подавлен
случившимся, то постепенно  он  начал  понимать  толк  в  драке.  Невелика
сложность убить едва живого человека, только что  пережившего  собственную
смерть. А Рока искал трудностей, ведь только  в  противоборстве  рождается
сила. Кто знает, как встретит его поверхность земли, ее  вершина?  И  Рока
спасал казненных, давал отдохнуть выплывшим, иногда даже  кормил  человека
моллюсками. И только потом - нападал. Каждый противник учил  его  чему-то.
Но он всегда побеждал, потому что учился усердно. В конце концов  он  стал
нападать уже в открытую, предварительно объяснив противнику, что  к  чему.
Победивший останется жив, - объяснял он. И всегда оставался  жив.  Теперь,
когда физические нагрузки стали для Роки правилом, он уже  просто  не  мог
без мяса. Он научился заготавливать мясо впрок - здесь,  на  острове,  это
оказалось не сложно, достаточно было только удалить скоропортящиеся  части
и разрезать на куски.
     И настал день, когда Рока перестал бояться людей,  один  на  один  он
справился бы с кем угодно. Пожалуй, уже можно было  попытаться  допрыгнуть
до каната, но Рока медлил, он хотел наверняка.
     Свыкнувшись с  неизбежным,  он  перестал  пренебрегать  и  ежедневным
зрелищем. Он внимательно наблюдал несложный ритуал, пытаясь  найти  в  нем
силу, которую можно было бы разгадать и присвоить. Но  казнь  есть  казнь,
какая уж там сила? Казнь - это только обоюдная слабость.
     Но однажды он увидел.
     К обрыву гнали двоих,
     Первый не  выдержал,  ушел  вперед  и  теперь,  обернувшись  лицом  к
палачам, ждал. А второй все медлил,  еле  переступал,  волочил  ноги,  все
оттягивал то, что должно было случиться. Очевидно, стражнику это  надоело,
и он подтолкнул осужденного  копьем  в  спину,  туда,  где  сердце,  чтобы
сократить срок работы и увеличить  время  своего  досуга.  Но  как  только
наконечник копья коснулся спины, осужденный  поднял  руки  вверх,  как  бы
сдаваясь, застыл на миг, и резко обернулся. Локтем  левой  руки  отбил  он
копье и тут же схватив его за древко, дернул на себя. Он ударил  стражника
правой рукой в горло и  ногой  -  в  пах.  Стражник  упал,  но  убить  его
осужденному не дали. Отмахиваясь от трех  копий,  отступил  он  к  обрыву,
крикнул - скомандовал товарищу: "Прыгай!" -  и  прыгнул  сам  не  выпуская
копья из рук.
     На этот раз выплыли оба, один вытащил другого. Копье их не  тяготило.
Как видно, маленький наконечник не  перетягивал  легкого  древка.  Так,  с
копьем они вышли  на  остров,  а  перед  тем  долго  отдыхали  на  отмели,
восстанавливая силы. Рока стоял у скалы и лихорадочно  прикидывал.  Он  не
знал, что делать, впервые за долгое время не знал. Он не  решался  напасть
на них  -  с  двоими,  да  вооруженными,  да  с  таким  бойким,  как  этот
коренастый, ему еще не приходилось сталкиваться.  Может  быть,  надо  было
ждать их на отмели, когда они выходили, ослабевшие? Но Рока упустил время.
И копье... Рока пятился и пятился, уперся спиной в скалу. Дальше отступать
было некуда. Он ждал, только ждать ему и оставалось. Он думал: не убьют же
сразу? А потом бдительность все равно ослабнет.  Похоже,  трещал  по  всем
швам мир вокруг него, его мир, который он как-то  приспособил  к  себе,  к
которому сам приспособился с таким трудом, такой ценой.
     Двое вышли не спеша и сели на песок, спина к спине.  Снова  отдыхали,
оглядывались по сторонам, на Року не обращали особого  внимания.  Рока  не
решался сесть в их  присутствии,  стоял  у  скалы,  крутил  в  руках  нож,
выточенный Чампи из раковины - наследство и  трофей.  Он  чувствовал,  что
надо бы заговорить о чем-нибудь с ними, все равно  о  чем,  расположить  к
себе, но не мог, даже смотреть не мог прямо, только  поглядывал  искоса  и
ждал: может быть, они сами начнут, вступят в контакт. Но  двое  словно  не
замечали присутствия Роки. Отдохнув,  они  тихо  перекинулись  несколькими
словами и пошли к скале так, как будто им все тут было знакомо. Коренастый
разбил  вдребезги  о  скалу  обсидиановый  наконечник  копья  и   отбросил
бесполезное древко. Взобравшись на вершину-клык, он махнул  высокому,  тот
поднялся к нему. Коренастый встал попрочнее, пригнулся. Второй, осторожно,
взобравшись к нему на спину, дотянулся до каната и вцепился в него  обеими
руками  изо  всех  сил.  Тогда  коренастый  ухватился  за  ногу  высокого,
подтянулся и тоже ухватился за канат. Рока смотрел как  завороженный:  оба
полезли вверх. Не слишком быстро, останавливаясь и поддерживая друг друга,
отдыхая, но было видно, что они, пожалуй, смогут добраться до  поверхности
земли.
     Это тянулось долго, очень долго. Коренастый давно уже мог бы  вылезти
один. Но он, по всей вероятности, не хотел оставлять длинного.  Боится,  -
прикинул Рока, - боится в одиночку. Кто знает,  что  ждет  на  поверхности
поднявшегося из колодца? Конечно,  лучше  вдвоем.  Они  висели  на  канате
высоко над островом, и коренастый ругал длинного. Роке хорошо были  слышны
его слова, и он слушал с тайной надеждой дождаться чего-нибудь  вроде:  "И
зачем только я с тобой связался!" Но ничего подобного коренастый так и  не
сказал, все декларировал насчет долга, ответственности. С галереи  на  них
молча смотрели стражники, но не вмешивались, как видно, канат не входил  в
их компетенцию.
     Рока смотрел снизу. Ему было плохо. Он очень досадовал на судьбу, что
эти двое не вылезли на остров раньше, много  раньше,  когда  он  еще  умел
просто разговаривать с людьми, когда он не знал их еще  настолько  хорошо.
Рока уговорил  бы  этих  двоих  взять  его  с  собой.  Они,  наверное,  не
отказались бы, взяли, указали ему этот путь, до которого он так  долго  не
осмеливался додуматься, к которому так долго готовился.
     Но скоро ему  надоело  думать  о  нереальном.  Теперь  он  просто  со
здоровым любопытством человека, которому все это может в ближайшем будущем
пригодиться, смотрел, как они лезут.
     Длинный потух окончательно, не смог преодолеть  последние  двенадцать
метров до среза колодца, и коренастый  полез  дальше  один.  Рока,  только
усмехнулся, глядя на это снизу. Вот  мелькнул  последний  раз  и  скрылся.
Длинный обреченно висел, вцепившись в канат, и Рока  ждал  момента,  когда
силы длинного кончатся  и  он  рухнет  на  остров.  "А  там  посмотрим,  -
прицепилась глупая фраза-мысль, - А там посмотрим..." Но смотреть пришлось
на другое: коренастый вернулся с веревкой,  сноровисто  завязал  на  конце
петлю, опустил ее и стал выуживать длинного. Тогда Рока  сел  на  песок  у
скалы, склонив голову, задумался. Он долго ждал еще последнего  вскрика  и
удара тела о каменный клык, но так и не дождался.  А  когда  поднял  глаза
вверх, никого уже там не  было.  Только  канат  колебался  еле-еле,  почти
неприметно.

     VI

     Праздник победивших  надежд  (или  намерений)  -  одновременно  и  их
похороны. Надежды исполнились, значит,  их  больше  нет,  и  нужно  что-то
другое, чтобы занять опустевшее место.
     Теперь, когда Рока знал практически все, что  мог  узнать,  все,  что
знать ему было необходимо, он не спешил наверх, тянул. Он  продолжал  жить
по-прежнему: плавал, вытаскивал на берег казненных, дрался и  убивал,  ел,
прыгал в высоту и длину, просто бегал,  бегал  гусиным  шагом,  присев,  и
бегал на четвереньках, бил кулаками о песок и ребрами ладоней о камень,  -
Рока готовился. Он не торопил событий. Пусть надоест  эта  жизнь  и  канат
покажется более близким, чем остров, чтобы ничего кроме каната и того, что
вверху, не осталось. Он был уверен, что сможет легко  долезть  до  уровня,
где выбрались двое, это было под силу его мышцам,  его  телу,  налившемуся
мощью, огрубевшему, почти чужому. Но Рока не собирался останавливаться  на
том рубеже, вверх - так до самого верха.
     Наконец он почувствовал, что  его  день  настал.  Вчера  кончились  в
очередной раз припасы, и Рока не стал даже собирать ракушки:  не  хотел  с
утра тратить силы на то, чтобы переваривать пищу, не хотел лишнего  груза.
Он слегка размялся и стал смотреть на канат, внимательно,  изучая  не  как
врага, которого нужно победить, а как дурака-сотрудника, который  поможет,
вывезет, только надо найти к нему подход.
     В это время стражники сбросили с галереи еще одного отщепенца, и тот,
побарахтавшись, вылез на остров - мокрый, как пудель. Рока глянул на  него
с любопытством и полез на скалу. Новый его не интересовал. Он  ему  просто
не был нужен - ни с какой стороны.
     Рока  залез  на  клык,  постоял,  примериваясь,  чтобы  не  ошибиться
последний раз в своей жизни. В прыжке он дотянулся до каната  без  особого
труда - тренируясь, он прыгал и выше. И полез.
     Полез. Метров через десять он остановился, чтобы  перевести  дыхание.
Левой ногой зацепил  канат,  правой  наступил  сверху.  Выше  так  уже  не
сделаешь - слишком тяжел длинный канат.
     Снизу, остолбенело задрав голову, следил за ним новенький. С  галереи
наблюдали стражники,.
     Когда сердце и дыхание пришло  в  норму,  Рока  полез  дальше.  Кровь
стучала в ушах, не от усталости -  от  нервов,  сказывался  страх  долгого
ожидания.
     Еще через  двадцать  метров,  когда  рядом  оказалась  галерея,  Року
напугали стражники: они стояли совсем рядом и в руках одного  из  них  был
шест с крючком. Они что-то показывали знаками, может быть, говорили - Рока
ничего не слышал, во всяком случае сейчас. Они, похоже, объясняли ему, что
могут подтянуть канат, и Рока может перелезть к ним на галерею, по-доброму
предлагали, как своему: "если устал". Они звали, но  Рока  только  покачал
головой отрицательно. Нет,  спасибо,  он  не  устал,  он  полезет  дальше.
Стражники понимающе развели руками и остались внизу.
     Рока лез дальше.
     Он взбирался все выше и выше и успокаивался, и не уставал - как  ждал
и чего боялся. Вот уже срез колодца  оказался  рядом.  Мостик  подходит  к
канату, можно перелезть - ни ограды, ни охраны не видно. Рока заколебался:
вот она, земля, рядом. Свобода! Свобода, о которой он столько думал, тупея
бессонными ночами, - зачеркнуто все,  что  было,  и  можно  начинать  жить
сначала. Но Рока полез дальше: он не знал, что ему делать на  этой  земле,
среди людей, которых он помнил по прежней жизни. Ему очень быстро стало бы
скучно с ними, слишком  сильным  он  был  сейчас,  чтобы  довольствоваться
заурядным и малым.
     Он поднимался к вершине скалы, куда уходил канат.
     Постепенно лезть становилось трудней.  Рока  чаще  отдыхал.  Повисал,
обвивая  канат  руками  и  ногами,  прижимался  к  нему,  к  шершавой  его
поверхности, как ребенок к мягкой изнутри матери. Он и канат остались один
на один. Сейчас никто не мог по