зу всех, или почти сразу и почти  всех  -  но  это
дела не меняло. Кое-кто умудрился, конечно, вовремя  исчезнуть,  пропасть,
как рябь с поверхности озера. А его, Року, взяли - не такие  уж  дураки  и
бездельники оказались там, наверху, достало ума не хватать поодиночке и не
рвать рывком, а осторожно тянуть сеть, чтобы всех вытащить на свет божий.
     И многое сразу стало не таким, как виделось.
     Включаясь в игру,  Рока  рассчитывал  на  открывающиеся  возможности:
когда абсолютное большинство ставит на одну  лошадь,  всегда  есть  смысл,
поставить на другую. Конечно, фаворит может и опередить, все-таки  у  него
привычка побеждать и хорошая фора,  но  зато  если  первой  придет  другая
лошадь, выигрыш будет много весомей. Аттракцион  с  политикой  не  казался
Роке столь уж опасным. Ну, придет фаворит первым  -  потеряешь  ставку,  и
все! Следующий заезд завтра,  господа!  А  действительность  пошла  против
правил. Да, фаворит не добежал, сдох посреди дистанции - силы у него  были
не по нынешним гонкам. Но вторая лошадь не стала  первой!  Темная  рванула
вперед, и хотя ясно было, как белый день, что это не спорт, что  тут  явно
допинг и щедрое "в лапу" жокею, трибуны взорвались аплодисментами.  Вторая
попыталась спасти положение и не смогла  -  загнал  неловкий  наездник.  А
загнанных лошадей... не правда ли?
     Честно сказать, почти самым трудным  для  Роки,  когда  пришло  время
платить по тому билету, по которому  рассчитывал  только  получать  или  в
крайнем  случае  выбросить   за    ненадобностью,    была    необходимость
разговаривать с людьми, с которыми он раньше и рядом  не  оказывался:  они
жили в других кварталах, ходили другими дорогами,  знакомились  с  другими
женщинами, пили другое вино. И работали свою,  другую  работу,  с  которой
Рока совсем не собирался знакомиться ни с той  стороны  служебного  стола,
ни, тем более, с этой. Но вот, пришлось, и никуда  не  денешься.  Пришлось
отвечать на их вопросы, которые могли  возникнуть  только  в  голове,  где
извилины прямы как стрела.  Пришлось  -  самое  печальное  -  думать,  что
отвечать им. И даже тут, на острове, думать и отвечать.  Его  не  били,  а
этого он  боялся  больше  всего  -  физической  боли  и  связанной  с  ней
возможностью утраты уважения к себе. На состязание, на  равное  спортивное
противоборство он, был согласен, но  играть  в  болванку,  из  которой  на
токарном станке вытачивают что-то, им полезное, - увольте! Но счастлив был
его бог, ему не пришлось переносить физических  мук.  Только  унизительные
разговоры, только круговорот вопросов и ответов.
     А второй был другим, и история  его  была  другой.  Он  долго  молчал
сначала, и это было понятно Роке. Но в день неизвестный,  когда  скончался
полдень и солнце, едва царапнув остров, потащило по стене колодца  светлое
пятно, второй заговорил.
     Рока слушал из  непреодолимого  желания  человека  брать  информацию,
которая идет в руки, не задумываясь, пригодится она или  нет.  Даже  перед
смертью, даже по дороге на казнь смотрит человек вокруг, пытаясь понять  и
запомнить, вобрать в себя краски и запахи, звуки и слова. Зачем? Инстинкт,
врожденный или приобретенный? Или - чтоб в последний миг сильнее  пронзила
жалость ко всему, что остается.
     Рока слушал и даже внимательно слушал.
     На свою беду, слушать он умел. Это было профессиональное, осталось от
работы учителем единого государственного языка в  той,  другой  жизни.  И,
вероятно, второму, взрослому с телом подростка  и  умом  ребенка  -  он  и
казался учителем, которому надо ответить редкий, выученный за жизнь  урок.
Когда-то этот урок не был отвечен  и  теперь  выговаривался  сумбурно,  не
всегда внятно, торопливо, словно можно опять не успеть.
     Второго звали Чампи. Плебей, сын плебея, он хотел доказать, что  тоже
что-то  значит.  Сухой  сучок  на  стволе  человечества,  он  мстил  своим
рассказом тем, кого винил в собственных дурацких несчастьях. Его крохотная
воронья душа была полна ненависти. Его несло словами, потому что завтра он
для себя не видел и себя не мог представить в этом завтра. Чампи попал  на
остров закономерно, самое место ему тут, на острове, - думал Рока, забывая
собственную судьбу. Но тут же  вспомнил  и  поправился:  такие  не  должны
выплывать. Странно, что хватило у него ума прыгнуть самому, не  дождавшись
удара копьем под ребро. А то, что он выплыл, вообще  ни  в  какие  ворота.
Там, в воде, самое ему место.

     III

     Был Чампи медником, как и его отец, потому что велика мудрость богов,
и так установлено ими: отец крестьянин - сын крестьянин, отец  ремесленник
- и сын ремесленник. Кем, кроме как чиновником, быть сыну  чиновника?  Сын
воина поднимает копье, древко которого вытесано сыном плотника,  а  лезвие
отлито и выковано сыном кузнеца,  копье,  которое  сын  счетчика  занес  в
веревочный точный реестр. На уровень груди сына человека поднимает он  это
копье - по велению сына бога. Велика мудрость богов, и  стоит  государство
крепко. Так вот, Чампи был медником.
     Разные бывают истории: простые, которые раскладываются по полочкам  с
помощью четких законов логики, и сложные, анализ  которых  не  каждому  по
плечу. Эта история была вывихнутая.
     Чампи исполнилось двадцать пять, когда его перевели  в  третью  зону.
Казалось бы, все просто и понятно. С достижением этого возраста все  юноши
переводятся на жительство и работу в третью зону.  Мудрость  этого  закона
очевидна. Примо, он существует с древних пор и прошел  проверку  временем.
Секундо, в нем заключено глубокое знание человеческой психологии. Человеку
надо к  чему-то  стремиться,  видеть  перед  собой  какую-то  высокую,  но
достижимую цель. Если не поставить перед ним  эту  цель  централизованным,
официальным порядком, каждый начнет искать ее сам  для  себя,  и  мало  ли
какое направление для приложения  сил  выберет  не  искушенный  в  законах
существования общества человеческий ум. Поэтому и был введен этот  древний
и мудрый закон о зонах. Каждый сын обучается делу своего отца до  двадцати
пяти лет, и до этого срока вся работа его - собственность отца,  ибо  отец
дал ему жизнь, дал профессию и дает кров, пищу и знания. В  двадцать  пять
лет сын переходит в третью зону, становится  самостоятельным,  и  усердным
трудом не меньше, чем за два года, должен подтвердить свое  право  жить  и
работать во второй зоне. До тех пор он не может жениться, да  и  вообще  в
третьей зоне нет семей.
     Вот этот закон, мудрый и справедливый, стал  костью  поперек  тощего,
кадыкастого горла Чампи. Он не мог и не хотел с  ним  согласиться,  потому
что - по его словам - работал ничуть не хуже своего отца,  а  в  последние
два года - по его словам - и вовсе работал  один,  выполняя  установленную
для отца норму и кроме того зарабатывая на жизнь всей семье. Чампи не  мог
понять, почему отец его достоин жить во второй зоне, а он -  нет.  Он  так
рассчитывал на поправку Великого Инки-реформатора, негласную и гласящую...
ведь нет правил без исключений.
     Он забывал, Чампи, а может быть, впрочем, и  не  знал,  что  человека
оценивают не только по способности производить то или иное  барахло  более
или менее качественно, человек может быть сильным или слабым, лояльным или
враждебным, удобным в употреблении  или  раздражающим.  Не  за  побрякушки
платили его отцу второй зоной и уважением окружающих,  а  за  то,  что  он
делал эти побрякушки долго и стабильно. Попав в третью зону, человек волен
изменить профессию. Тот же, кто добровольно выбрал себе дело своего отца и
на  протяжении  многих  лет  работал,  пусть  даже  не  достигая   мировых
стандартов, более достоин уважения, чем тот, кто быстро  и  легко  хватает
звезды с неба. Потому что еще не ясно с этим молодым  выскочкой,  в  какую
сторону качнется его порыв, если вдруг разонравится ему делание экспонатов
для будущих музеев... А человек, работающий стабильно,  достоин  уважения,
ибо покой царит в его душе. Этому человеку нужно немного:  жилье  хорошее,
просторное, в удобном месте, и одежда, и скамья в амфитеатре, откуда видна
арена со зрелищами. Все это, особенно, если давать не сразу, а постепенно,
на протяжении ряда лет - за усердный труд, не так уж много  для  общества,
можно наскрести как-нибудь. Зато  в  трудную  минуту  заведомо  ясно,  как
поступит такой человек. Внешнее задано, оно известно, и если внутреннее  у
человека - единица, спокойная единица, то легко  сосчитать,  что  будет  в
произведении, даже если умножить надо на тысячи единиц, миллионы единиц. А
если внутреннее - два, или 3,141592, или - 0,1. Легко ли  тут  производить
вычисления?
     А у Чампи внутри не было единицы. Может, больше было, может - меньше,
но не единица, только не благополучная цифра, легко поддающаяся умножению.
Он был прост, Чампи,  пока  не  пришла  ему  пора  выбирать  свой  путь  -
отправляться в третью зону. Терпение и выдержка нужны были там, в  третьей
зоне, для достижения цели. У Чампи не хватило терпения и выдержки.
     Он сбежал  и  прошел  во  вторую  зону  обратно,  у  него  легко  это
получилось, такой он был маленький, невидный, незаметный. Он сбежал,  чтоб
посмотреть на свою девушку - на девушку, с которой он разговаривал чаще  и
которая больше ему нравилась, хотя - чем они  там  разнятся  -  отличаются
одна от другой,  эти  дочери  ремесленников,  одинаково  невидные  в  пору
юности, а потом сразу делящиеся на две категории, на две половины: худые и
толстые, потому что - им ли заботиться о фигуре, заниматься гимнастикой  и
купаться в прохладной воде по утрам? Кухонный чад, заботы по хозяйству.  И
рожать детей, рожать без остановки, потому что богаче тот дом, где  больше
детей. Потому что потом, когда у главы семьи сил  станет  меньше,  сыновья
помогут ему в  работе,  и  быстрее  справится  он  с  заданной  нормой,  и
останется еще для себя, на рост благосостояния семьи, на обед  посытнее  и
одежду добротнее. Но все связано в  цепь,  кольцо  за  кольцом,  ничто  не
пропадает зря, и лишняя безделушка, лишняя охапка кукурузы,  хвороста  или
овечьей шерсти совсем не лишни под этим небом, где живут и пекутся о своем
доме ремесленник и крестьянин, и где под тем же небом живут писарь, солдат
и губернатор, и всем им будет лучше, если из земли, из природы,  из  мешка
богов, вознаграждая за труд, появится лишняя вещь. Появится  и  станет  на
баланс государства. И они рожают детей.  И  потому  слишком  толстые.  Или
слишком худые, - все одинаковые, в конечном счете.
     Почему Чампи тянуло именно к той, которая стать его  женой  никак  не
могла? Ей уже пришла пора выходить замуж, а  он  еще  не  заработал  права
содержать семью, он был из третьей зоны, где женам делать нечего. Конечно,
государство не жестоко, оно  благоразумно  -  в  третьей  зоне  тоже  были
женщины, специальные женщины третьей зоны со стриженными коротко волосами.
Их были там сотни, и все общие, значит, и его, Чампи. Богач, сотни женщин.
А ему нужна одна. И все потому, что  не  было  у  него  внутри  спокойной,
кроткой единицы.
     В третьей зоне  предоставлялась  возможность  делать  любые  изделия,
работать, а ему нужна была женщина и  своя  мастерская,  хотя  не  все  ли
равно, чья комната, в которой ты трудишься,  была  бы  только  для  работы
твоей приспособлена. Он зря ушел из третьей зоны, этот  Чампи.  И  писарь,
конечно же, выполнил свой долг, сообщив об этом по инстанции, ведь он  был
писарем на испытании, писарем третьей зоны. И полицейские, полицейские  на
испытании, взяли его, когда он вернулся. И палач третьей зоны  вкатил  ему
на площади между бараков тридцать палок. И люди третьей зоны, все как один
на испытании, смотрели на его позор, посмеиваясь вслух и боясь про себя, и
в каждом крепла решимость делать все, что требуется,  чтобы  в  положенный
час стать настоящими людьми - людьми второй зоны.
     Все произошло именно так, как и должно было быть. Человек, шатающийся
праздно, вместо  того,  чтобы  заниматься  своей  работой,  делом,  нужным
обществу, - бездельник. А бездельников наказывают палками. Так было и есть.
     Но потом умер писарь, писарь  третьей  зоны.  Жарким  вечером,  когда
бродило в нем пиво, недобродившее в кувшине, он стоял у ограды и  смотрел,
куда скрылось солнце, смотрел вдаль. Зачем ему  было  это?  Ведь  человек,
который смотрит вдаль, не видит,  что  делается  с  ним  рядом.  Он  упал,
ударившись головой о камень, хотя парнем был  рослым  и  сильным.  Но  что
сила, когда другой подошел сзади, что рост,  когда  другой  взял  тебя  за
щиколотки, и, подсадив плечом под ягодицы, резко встал? Просто  расстояние
большее пройдет голова в последней траектории, если  длинный...  Так  умер
писарь, который любил смотреть вдаль, а это занятие для большинства  людей
бесполезное и даже вредное. Выбросить руки вперед писарь не успел.
     Его смерть особо не расследовали. Ну,  умер  и  умер,  разбился,  тем
более - писарь на испытании, из третьей зоны, гражданин третьего сорта. На
его место поставили другого.
     Тогда Чампи стал думать. Было это  для  него  трудно.  Думать  он  не
привык.
     С давних и необозримых времен делятся люди на тех, которые делают,  и
тех, которые думают. Совмещать эти занятия непрактично: производительность
снижается, а иногда и качество. Однако приходится  решать  -  что  делать,
сколько, зачем, и делать ли вообще?  Чтобы  все  люди  не  задавались  так
называемыми "проклятыми" вопросами, на помощь им приходят те,  кто  только
думает и готовит для употребления концентрат из ответов на эти  вопросы  и
даже на вопросы еще не вставшие, но  уже  маячащие,  которые  пока  только
угадываются инстинктивно. Как только задумается человек, - выясняется, что
вопросы эти  и  ответы  на  них  уже  подготовлены  к  восприятию,  и  вся
обработка, какая нужно, произведена, и даже глюканат кальция добавлен.  Вы
не знаете, при чем здесь глюканат кальция? И я нет. Но очевидно,  полезно,
я ведь в этой области не силен, раз добавили, значит,  так  лучше.  Кто-то
этим всю жизнь занимается, на хлеб этим зарабатывает, ему видней.
     Так вот, Чампи стал думать и дошел до мысли,  что  понимает  во  всем
случившемся мало. Кто повинен в свалившихся на него неприятностях?  Палач?
Нет. Палач бьет  всех,  кого  прикажут,  каждое  воскресенье  кого-нибудь.
Писарь? Тоже нет, раз на его место поставлен новый, чтобы выполнять те  же
обязанности, делать  работу,  для  которой  должность  его  предназначена.
Судьи? Опять вряд ли, потому что судья выносит приговоры разным  людям  по
одним и тем же  давно  составленным  законам.  Но  тогда  -  кто  же?  Кто
сталкивает с вершины горы камни,  которые  и  судья,  и  писарь,  и  палач
направляют в Чампи и ему подобных? Бог? Бог - это если  землетрясение  или
там молния. Чампи зашел в тупик.
     Но он ошибался, думая, что инцидент с писарем остался совсем уж никем
не замечен.
     В третьей зоне были разные люди, и некоторые  из  них  думать  умели,
хотя по штату и  происхождению  полагалось  им  только  работать.  Подошел
как-то к Чампи сосед по зоне и похвалил: "Ловко ты  с  писарем  обошелся".
Чампи даже долго  отпираться  не  стал.  Он  рад  был  бы  и  судье,  хоть
поругаться чтобы, так ему надоело все. Однако власти Чампи не нашли -  или
не искали. Нашли его другие. Здорово ты его! - сказали они.  Правильно!  -
сказали они. Дай срок - всех их так! - сказали.
     Особенно один говорил, самый старший и самый битый. Вся спина у  него
была в шрамах. Били его не раз и за непослушание отцу,  и  за  самовольное
оставление места жительства, и  за  неподчинение  властям.  Очень  стыдно,
когда бьют палками, больно и стыдно. Звали этого битого Пушок - за  не  по
возрасту седые волосы. Было ему тридцать, но он так и жил в третьей зоне и
во вторую переходить не собирался. "Брехня все это, - говорил Пушок, - это
они же выдумали, что битому стыдно. Иначе как же? Иначе получится, что  им
стыдно: целое государство, а убедить не могут - бьют. Больно - это да.  Но
я с ними считался и буду считаться  за  каждый  шрам.  Давить  их,  гадов,
давить! Всех! Вот ты правильно сделал, - обращался он к Чампи. -  Он  тебе
гадость, ты - ему. По-мужски. Со стукачами только так и  нужно.  А  в  чем
была твоя ошибка, знаешь? В том, что одной этой смертью ничего не  решить.
Ты его шлепнул, на его место другого поставили, такого  же.  И  ничего  не
изменилось. Про того, старого, что сказали? Умер! И  все  гладко.  Так?  А
надо - всех сразу!"
     - Как же - сразу? - не понял Чампи, - Невозможно всех сразу.
     - Тебе невозможно, мне невозможно, а если поднимутся - вся наша зона,
все третьи зоны, тогда как? Возможно?
     - Третья зона спит и видит, как во вторую перебраться, папашино место
занять, - обдуманно возразил Чампи. - Где уж - поднимутся.
     - Поднимутся, - убедил его Пушок, - если сказать  им,  что  ждать  не
надо, бери сейчас, без испытания. Все твое - нет зон,  есть  только  люди,
все одинаковые.
     Было много вопросов, на которые охотно отвечал Пушок. Иногда он  даже
сам задавал такие вопросы  собеседнику,  чтобы  потом  самому  же  на  них
ответить.
     - Нет, ты объясни, зачем тебе государство? Ну  зачем?  Налоги  брать?
Какое добро ты видишь от него, какое еще внимание, кроме налогов?  Обирают
тебя. Чиновники, судьи, губернаторы, жрецы  -  они  государство  выдумали,
чтобы жить и не работать. Они ведь  не  работают?  Они  ничего  не  делают
своими руками, а живут получше тебя. Почему? Потому что они отбирают все у
тебя, у него, у других. То, что работающие люди делают, они присваивают  и
делят между собой. Только для того и придумана эта лавочка - государство.
     - Ну от кого они тебя защищают? - говорил Пушок. - От жуликов? Да что
у тебя в доме жуликам взять-то? От чужеземцев-завоевателей? Да пускай  их,
завоевывают, ты-то что теряешь? Начальник теряет -  если  завоюют,  он  не
будет начальником, ему самому работать придется. А функции распределения -
это вообще чепуха. Крестьяне не перестанут выращивать маис  -  они  больше
ничего и не умеют, и ты  не  перестанешь  работать  по  меди,  по  той  же
причине. И у них, знаешь ли, всегда найдется лишний маис,  чтобы  обменять
его на твою медь, особенно, если не надо будет  налоги  платить.  Тебе  же
терять нечего! У тебя кроме рук и головы ничего нет, а с руками ты  и  без
государства проживешь.
     Однажды Пушок пришел сильно взволнованный.
     - Ребята, - сказал он своим (или как там принято было у  них  друг  к
другу обращаться?) - Ребята, в будущий праздник  хотят  на  площади  сжечь
хорошего человека. Что он  сделал,  не  знаю,  только  не  отравитель,  не
поджигатель. Придумал он что-то непонятное  и  теперь  его  за  это  сжечь
хотят. Друзья, если им  сейчас  этот  балаган  испортить  -  тысячи  людей
узнают! Нельзя упускать. Я тут, что придумал...
     Стрелять выпало Чампи.
     Десять человек из народа по традиции должны факелами поджечь карающий
костер, потому что правосудие вершится от лица народа и его руками.  Чампи
убил десятого.
     Это было настоящим преступлением против общества, против государства,
против богов. А всех, преступивших волю богов, оставляют с богами один  на
один. Их не убивают, их сбрасывают в колодец. Их выбрасывают из жизни.

     IV

     У всякого явления есть свои апогеи и перигеи, свои  экстремумы,  свои
собственные, яркие, лишь ему присущие свойства, отличающие от всех других.
У самой жизни имеется свой экстремум, коронка, так сказать,  -  это  ложь,
обман. Жизнь обманывает всех подряд во всех ожиданиях, но  снова  и  снова
поддаются  на  обман  живые,  и  если  это  не  приводит  к  последствиям,
по-настоящему фатальным, то только потому, что  не  всегда  обман  -  зло.
Правда, в процессе эволюции  человек  научился  разгадывать  очень  многие
ловушки, которые заботливо расставляет перед ним  жизнь,  но  что  в  том?
Теперь человек сам уже  ставит  ловушки  себе  и  себе  подобным.