тку,  в  котором  растеклась
капелька крови.
   Закат сладко догорал, золотя кремовым золотом крышу дома  напротив  и
уже уснувшее дерево. В палате №18 стояла мертвая тишина.  На  кровати  с
порядковым номером "три" одинокой стопкой было сложено чистое постельное
белье.
   Сразу  становилось  ясно,  что  больного  "три  дробь   восемнадцать"
выписали или, наоборот, перевели в лечебницу покруче.  Зато  старик,  на
которого так похоже было дерево в отражении, по-прежнему крепко спал. Не
по-человечески крепко.
   Тихо-тихо - как ни прислушивайся, все одно не услышишь  его  дыхания.
Он таки проспал этот день, кстати сказать, праздничный день - Восьмое...
Хорошо хоть успел накануне черкнуть  несколько  строк.  Будто  завещание
оставил. Листок со стихами, измятый донельзя, валялся тут же на кровати,
возле светло-коричневой, как стекло в двери, руки старика.  "В  весенний
день матриархата спешим на рынок за цветами..."
   Наконец солнце село, и бумага вмиг почернела, будто обуглилась.
   Апрель - июль 2000 г.