Вдруг идея осенила меня, и я сунула руку в карман.
     И пальцы наткнулись...
     Монета с надписью "Банк России.  5 рублей" образца  1998 года  лежала у
меня на ладони.
     Я глядела на монету. Чересчур блестящую и чересчур тяжелую. Через плечо
заглянул  прохожий. Я  отшатнулась  и пошла  дальше.  Декламируя  по  дороге
невесть откуда взявшиеся строчки:

     Ты, о ревнитель гербов, не вздыхай,
     На двуглавую курицу глядя.
     Помни: одна голова хорошо,
     Две - значительно лучше.
     Мне симпатичней двуглавый орел,
     Это правда, не скрою,
     Нежель совсем безголовый,
     Как всадник, воспетый Майн Ридом...

     Строчки были не мои. Строчки были чужие,  и я  опасалась того или  тех,
кто  диктовал  мне их.  Ничего  не  стоит  прямо  сейчас  выкинуть  со  мной
какую-нибудь
     штуку - например, столкнуть на проезжую частью.

     Сжала  в руке четки и перекрестилась. Так как я этого раньше никогда не
делала, крест вышел  явно  неканонический - ото лба к правому плечу, потом к
левому, потом вниз...  Это  вовсе  не крест, упрекнула я  себя и попробовала
перекреститься еще раз, но рука повторила тот же маршрут...
     - Питекантропу жаловался современный человек: "Денег  нет,  даже  жрать
нечего". - "А что такое деньги?" - "Да вот", - бренчит мелочью в кармане. "А
их едят?" - Питекантроп пробует на зуб...
     Я оглянулась затравленно:  ну  и  денек,  сплошные  голоса,  никому  не
принадлежащие. Кажется, голос  шел от витрины. Подошла ближе.  Показалось...
Нет, не показалось,  он подмигнул мне  стеклянным глазом.  Черный до блеска.
Шедевр рекламного дизайна конца второго тысячелетия, в безразмерном свитере,
легкой курточке, слегка расклешенных брюках, очки в круглой оправе.
     -  Простите,  это откуда  цитата? - спросила я, ничему не удивляясь.  И
даже  с  облегчением: снова впала  в какое-то  русло,  где  требуются только
сиюминутные реакции.
     - Из Тициана, - ответил манекен.
     - Тициан вроде был художник.
     - Ну, тогда из Тацита.
     Манекен  шагнул ко мне  из витрины. Прямо сквозь  стекло. Это  был  уже
статный, спортивный  молодой человек.  Его черный лак  не резал глаз.  Мечта
современницы!  Кинуться  ему  на  грудь,  припасть,  всю  себя   рассказать,
открыться, а  потом идти  рядом,  посматривать  на  него  снизу и искоса.  И
встречать понимающий улыбчивый взгляд...
     - Вы очень живая девушка, - загрустил он.
     - Я не  уверена... Во  всяком  случае,  в том, что  я та, за кого  себя
выдаю.
     - Что же с вами случилось?
     - Как вы поняли, что что-то случилось?
     - Видите ли, - не торопясь, начал он, - все люди в состоянии общаться с
предметами  окружающего мира.  Но в  их жизни обычно  бывает  мало моментов,
когда  это  действительно  возможно!  Должно  случиться   нечто.  Тогда  это
происходит. Открывается дверь. Только эта дверь не в стене, понимаете?
     - Не очень, - созналась я. - Но вы правы.
     - Мы сейчас по ту сторону двери. Здесь все по-другому.  Я  буду с вами,
чтоб ничего не случилось.
     Мой черный  спутник  с  кем-то  раскланялся. Это  был  высокий, сутулый
человек   с  благообразным  лицом,  окаймленным  рыжей  бородой  и  длинными
волосами. Через мгновение  это был  карлик. Потом  усталый  седой  мужчина с
погасшим взглядом.
     - Кто это?
     - Позвольте представить, -  с готовностью остановился мой проводник.  -
Вечный  странник.  Иуда  Искариот...  Как  твои  светлые  деяния,  первый  и
величайший в истории человечества имиджмейкер?
     - Почему ты называешь его имиджмейкером? - спросила я.
     - Я сделал Иисуса, - глянул Иуда. - Могу взяться за вас...
     -  Вот как?  Если вы  действительно имиджмейкер, кто  же заказчик?  Сам
Иисус?
     - Можно сказать и  так.  Он был  благодарен  мне,  - оскалился в улыбке
Иуда. Кажется,  он был рад  выговориться. -  Точней, оказался неблагодарным.
Прихватил  с собой, загнал  в петлю. Тем более, люди не оценили все дело рук
моих. Не оценили. Кем был бы Иисус без меня? Еще одним галилейским юродивым.
Авраам был готов убить сына во славу и по велению  Божию. Я же убил его Сына
во славу Отца и Духа. Думаешь, я не любил его?
     - Думаю, если Иисус и был, то не тот,  за кого мы его принимаем, - сухо
ответила я.
     - Он  был  Сын Божий, - наставительно сказал Иуда.  - И был мне  дороже
себя  самого. Кто глядел хоть раз в его глаза  цвета неба, не мог не  любить
его всем сердцем. Он получил, что хотел.
     - Что хотел получить ты, Иуда?
     - Я получил, что хотел и чего не хотел.
     Его  руки,  его  пальцы совершали  движения, не то срывающие лепестки с
ромашки,  не  то  пересчитывающие  невидимые сребреники... Нет,  это  просто
ассоциация.
     - Мы  убиваем  тех,  кого  любим, - не  знала я, что ответить. -  Но мы
должны признавать это.
     - Я не убивал Иисуса, я родил его. Но  не я один его родитель. Нас было
много, мы все его родили. Убили...  Его  миссия  - нести свет, моя - убедить
людей, что
     свет - продукт Божий. Я должен был сделать Событие.
     - Пиарщик, - рассмеялась я.
     - Глупости, - глянул Иуда.
     - Мало прийти в мир. Надо еще и уйти, - поддакнул  манекен. - Ты просто
помог ему уйти так, как он хотел.
     - Однажды его убили бы и без меня, - поднял на это брови старик. И стал
удаляться. -  Забросали бы  каменьями,  забили  бы до смерти...  Только  мир
остался бы без него. Совсем без него. Без Мессии.
     - Иуда, да ты  святой! - от бессилия кричала я.  - Почему ты тогда не в
раю, Иуда?
     - Да, - он остановился. - Рай и ад - это для вас, людей. Кстати, вам не
нужен все-таки имиджмейкер моего класса? - Похоже, он смеялся.  - Подумайте.
Неужеливам не хотелось бы прославиться в веках?..
     Он уходил, растворяясь в толпе. Куда-то в сторону Охотного ряда.



Не забыть о бальном платье

     На  следующее  утро  не  осталось  никаких  отчетливых  воспоминаний  о
вчерашних   событиях.   Так   бывает   после   просмотра    фантастического,
перегруженного  глупостями  фильма.  Мучительно   вспоминая  детали  чего-то
важного,  я слонялась по пустой  квартире.  Сотни  мелочей в ней.  Зримость,
весомость, реальность.
     Вот губная помада. Говорят, по тому, как она сточена,  можно определить
характер обладательницы. Десяток моих помадок все сточены по-разному...
     Раскрыла  дневник. В нем  - описания всех моих неурядиц последних  лет.
Бед  и трагедий.  Сейчас  все это  так  далеко  от меня, несущественно,  как
прошлогодний салют. Грохоту было много, но дым развеялся.
     Вот  давнишняя акварелька. Конечно,  какой из меня  художник, но, когда
свежая краска ложится  на  бумагу, мне это  нравится - вкусно.  Этим утром я
снова чувствую вкус к жизни. Это вкус зубной пасты спросонок, вкус горячего,
крепкого  кофе.  Вкус  дежурного  бутерброда.  И  даже  вкус  предвесеннего,
холодного  воздуха  из  форточки  - его  вдыхаешь медленно,  а можно  резать
ломтиками. Что это будет? Холодец.
     Мне жаль,  что вчерашнее  быстро кончилось. Неправильно  я себя повела,
как-то узко, ограниченно, что ли. Надо было спросить  у манекена,  есть ли у
предметов души. И если есть, куда направляются после смерти.
     Как он сказал - дверь? Где я теперь отыщу ту дверь? А как непринужденно
и легко было нестись на волне тех невероятных событий...
     Натягивая джинсы, я размышляла об этом. Из  кармана выпала и покатилась
под стол пятирублевая монета.
     - Ребро, -  почему-то нереально  заказала  я. Но монета, конечно, упала
набок. Это была та самая чересчур сияющая монета из клуба.
     И тут же в дверь позвонили.
     Как  преступник, скрывающий улики, я схватила  монету и вышвырнула ее в
форточку.
     На пороге стоял вчерашний знакомец.
     - Что вам надо? - Я испугалась. Попробовала закрыть дверь, уже понимая,
что это бесполезно. Он прошел  бы и сквозь нее, но предпочел воспользоваться
грубой силой - просунул ногу в проем и обольстительно улыбнулся.
     -  Простите, что  без  уведомления.  Не  было  времени.  Между  прочим,
нехорошо выкидывать подарки, - он протянул мне пятак.
     - Я буду кричать!
     Выражение его лица резко изменилось.
     - Тихо, дура! Ни звука...
     Настоящий спазматический  ужас, подобного я еще не  испытывала, охватил
меня.  Сразу как-то ослабели ноги,  подвело живот. Он отправил меня в кресло
и, запирая дверь изнутри, покачал головой:
     - Ай-я-яй... Нет, это слишком... - Он снова выглядел представительно. -
Я  что, похож  на  разбойника?  Я пришел говорить  о серьезном деле.  Вас не
собираются  есть живьем  или  насиловать, уважаемая.  Мы  серьезная контора.
Детские забавы мне лично опротивели еще до Рождества Христова...
     - Я знаю, кто вы, - дрожащим голосом проговорила я.
     - Да? - мужчина вытянул шею. - Это интересно. Я бы тоже с удовольствием
узнал.
     - Вы гонец. Помощник дьявола!
     -  Фи, - он поморщился. - Я вам доложу, сударыня, -  меньше надо всякой
чепухи читать. Вы  связаны с  литературой,  пишете. Я думал,  хоть  вы-то не
верите  всем  этим... легендам.  Вам не  хуже  меня известно,  что  никакого
дьявола не существует.
     - Лично мне не очень известно.  И примет его  наличия у меня накопилось
достаточно.
     -  О, я вас умоляю! -  гнусаво пропел он. -  Образование получают не из
телепередачи "Секретные материалы". Зачем вы округлили глаза? Приведите их в
подобающее положение.  Разве  вы чуете от меня запах  серы?  Видите копыта у
меня вместо... э... ботинок?  А сзади у меня, вы полагаете, хвост? Который я
прячу  в одной  из штанин? Разрешите  вам убедительно  доказать,  что ничего
подобного, - он стал было расстегивать брючный ремень.
     - Ради всего святого, - взмолилась я.
     Он сделал еще более кислую мину:
     -  "Ради  всего святого"...  К  черту  всю эту  словесную мишуру!  Люди
объявляют  святым все, что либо потеряли,  либо готовы потерять.  У вас есть
святое?  Так  вот  для меня это  не  свято. Будь  люди хоть  наполовину  так
осторожны в выражениях, как... как... Впрочем, они ни в чем не осторожны.
     - Урок состоялся, - отрубила я. - Так по какому, собственно, делу вы ко
мне, господин Лукоморьев?
     Я сама придумала фамилию этому проходимцу. Но он воспротивился:
     -  Позвольте уж  представиться самому. Я  пока  безымянный клон...  Мой
оригинал  был большим оригиналом, с ним вы меня спутали. Однако  всякий клон
во многом отличен от своего оригинала. Это совершенно другая личность.
     - Клон?! Господи, что вокруг творится?
     -  Только  вообразите!   Старый  хренус  взаправду  клонировался.  Если
помните, вчера в клубе,  на ваших глазах. До  сих пор не  понимаю, зачем ему
это было нужно. Взял и вызвал меня из небытия...
     Клон положил ноги на стол.
     - Вас не смущает?
     Честное    слово,    в   этой    фразе   звучало    столько   такта   и
предупредительности!
     - Чему вы смеетесь? - обиженно спросил он.
     -  Очень  мило   с  вашей  стороны  осведомиться.  Вчера  один  манекен
спрашивал, не пугает ли меня беседа с ним.
     - Вы разговаривали с манекеном? - удивленно приподнял он бровь.
     - Лукоморьев, надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей.
     - Нет, конечно, -  смутился  он. -  Однако странно... С манекеном - это
рановато. - Он качнул головой. - С кем вы еще встречались?
     - С Иудой Искариотом.
     Он вздрогнул:
     -  Я  вам  верю  вполне. Сегодня  я сам  разговаривал...  с  телефоном.
Вообразите, там, в  трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего
собеседника  не  было  видно.  Во  всяком  случае,  в  радиусе  многих тысяч
километров, а голос звучал совсем рядом. А? - сказал он торжествующе.
     - Телефон был включен? - прищурилась я.
     -  Какая  разница,  -  отмахнулся  он.  - Дело  не  в  механике,  не  в
электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.
     - Вы разговаривали с прошлым? С  фараоном, Пилатом?.. Или  с будущим? С
кем?
     -  В  некотором роде, в  некотором роде.  Мы  говорили  из  прошлого  в
будущее.  Мы сейчас с  вами тоже разговариваем из  прошлого в будущее. Время
идет...
     - Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.
     -  Но к делу, - оборвал он меня решительно. -  Вы,  несомненно, знаете,
что ежегодно шеф дает один бал...
     - Вы же сказали, что его не существует?
     -  Ой, -  он скривился,  будто съел  клюквину. -Знаете, что меня больше
всего смешит в людях? Это их твердые  убеждения. Если дьявол -  так  он либо
есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур...
     - Почему вы выбрали именно меня? - перебила я.
     - Мы не выбирали, - пожал своими острыми  плечами  Лукоморьев. - Просто
вы   следующая.   Только  непонятно,  какого   черта  сюда   влез   манекен.
Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?
     - У меня есть возможность выбора?
     - Уж и не знаю.
     - А форма одежды? -  В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень
согласия. Вчерашний  вечер не кончился.  Он  продолжался.  Не было моих  сил
этому противостоять.
     Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно  вытянулась, и он
коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом:
     -  Чудненько!..   Форма?   Эх,   женщины,  нет   чтобы   интересоваться
содержанием. Зайду за вами в полночь.. .
     С этими словами он испарился.
     - Эй, стойте! Это не так! А как же волшебный крем или что-нибудь в этом
духе? - выкрикнула я.
     -  Эффектного  исчезновения не  получилось. - Унылый  Лукоморьев возник
снова.  -  Послушайте, молодая  начитанная леди.  Если  вы не откажетесь  от
своего сценария, нашей фирме придется подыскать кого-нибудь другого.
     С этими словами он испарился  вторично. На спинке стула, где сидел этот
рассыльный клон, сконденсировалась влага.

     В моей голове снова забормотали посторонние. На разные голоса. Впрочем,
один голос звучал, как мой собственный. Только как бы со стороны, что ли,  в
записи. И я с трудом узнала его. Голос вещал белым стихом:
     - Это я была. Я там стояла. С  непокрытой главою, босая.  Там толпа для
потехи, от  скуки собралась у подножия трона. Он таких же  среди возвышался,
деревянный, тяжелый, крест-накрест. Я не плакала. Я не кричала, не упала  на
землю,  не  билась  о  дорожные  серые камни.  Эти  камни видали  немалослез
людских...
     Что это за монолог? Чей? Я включила кофемолку, голос звучал:
     - Я смотрела в глаза его  долго, неотрывно, без боли - без чувства. И я
видела, как он спокоен, и улыбка его была нежной. Взгляд тускнел, как звезда
на рассвете,  на рассвете тысячелетий.  Мать его в  желтом  мареве  зноя все
стояла, не шевельнувшись, будто мраморное изваянье. Безучастно, ослепнув  от
солнца.
     Турка  выпала  у  меня  из руки.  Намолотый кофе распылился по комнате.
Голос звучал:
     - Не  слыхала ни стонов, ни  криков в темном трауре  скорби великой, не
видала  ни  неба,  ни  Сына  и  не  чувствовала утешений,  что руками  легко
возложила на сухое плечо Магдалина.
     Я кинулась  в дальнюю  комнату. К перу и бумаге...  Нет, к компьютерной
клавиатуре. С нетерпением дождалась, пока оживет экран.
     - Только слезы текли беспрестанно - по щекам, враз  увядшим от горя, по
глубоким  усталым морщинам, по губам,  что сомкнулись  безгневно. Эти  слезы
чертили  полоски  и блестели  под  солнца  лучами.  Она их  не  стирала,  не
замечала. И застыли приподнято брови, лоб высокий наполня печалью. Магдалина
дрожала, рыдала, шевельнулись беззвучные  губы, по прекрасному  лику бежали,
меняясь, нечеткие  тени. И вскричала она  о возмездье,  о каре  грядущей,  о
смерти, но  потом осеклась и упала.  Тяжело  -  на горячие камни, к подножью
креста. И навзрыд о смиренье молилась, молила себя о молчанье. Но молчать не
могла, а  стенала,  хватаясь руками за сердце. И впивалась в  ладони зубами,
одежду свою разрывала. Будто мстила себе. За страданья Его на  престоле. И в
толпе незнакомые лица смятенно мешались. И Его ученик был растерян, стыдился
и плакал. Утирая глаза кулаками, рычал от бессилья и гнева...
     Я спускалась с Голгофы. Светило солнце. Следом тени  распятий тянулись,
куда бы  ни  шла. Искупление  кровью свершилось.  Но  люди  варили похлебки,
торговали, бранились, чинили обиды и зло. Миром правит язычник.
     Живу через много столетий. Ничего не изменилось,  все тот  же  кровавый
закат.  Бесполезно,  прекрасно  и  свято  маячат  распятья.  Что  ни день  -
принимает Он гвозди в ладони свои...
     Экран   компьютера  взорвался...   Нет,  погас...   Нет,  там   явилось
неотчетливое лицо и послышался голос:
     - Со всеми этими видениями надо еще разбираться. В Библии ясно сказано,
что Иосиф  взял тело Иисуса и положил в пещеру, задвинув вход  в нее камнем.
Потом  говорится,  что пришедшие к могиле Мария Магдалина и еще  одна  Мария
увидели  тот камень отодвинутым, а у тела - некоего  юношу в  белом. Что  ж,
непременно всякий юноша в белом - ангел? Давайте реально смотреть на вещи!..
Эдак кого угодно можно сделать ангелом...
     - Чудо неподвластно обыденной логике, - услышала я свой голос. - Просто
в один прекрасный момент вера превращается в знание.
     - Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается
предумышленный сценарий?
     - Но как же Его воскресение?
     -  Да полно! Кому Он являлся-то? - шевелились с экрана беззвучные губы.
- Двум женщинам, убитым  горем,  да напуганным  ученикам... Не мог  оставить
поточнее свидетельств!..
     Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.



Стражи скорби

     Янаконец  вышла  из странного  оцепенения.  Поспешно собралась:  надела
длинное серое платье, поверх - черное пальто, а голову повязала легким белым
шарфом.
     Внизу, у  подъезда,  меня  встретил Василий. Эти  ребята, кто б они  ни
были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.
     - Куда мы собрались? - промурлыкал Василий.
     - Хочу немного проветриться, - по возможности беззаботно ответила я.
     - Зачем же так торопиться? - мягко произнес он.
     За этой мягкостью скрывалось  недоброе. Когти в  нежной кошачьей лапке.
Вот-вот они вытянутся из подушечек...
     - Пусти! - с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.
     Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.
     - На все воля твоя, - пробормотал он.
     В арке стоял одноногий.
     - Не ходи, - произнес он мрачно.
     Я не удостоила его взглядом.
     - Ты можешь  не вернуться! -  крикнул он  вслед. -  Верней, не  сможешь
вернуться.
     Посмотрим, решила я.
     Ворона, прыгая с ветки  на  ветку,  следовала  за  мной; два  раза, мне
показалось, она гаркнула:
     - Мерт-ва!
     "Глупости, - объяснила я себе. - Я буду жить всегда".
     Но страх  все  же сжимал  меня. Казалось,  что спускаются сумерки, хотя
было утро. Земля пересекалась тенями, солнце  превратилось в маленькую точку
на  светло-золотом  небосклоне. Мир будто разделился на тень,  по которой  я
шла, и на свет, недосягаемо высокий.
     - Девушка, а девушка, - подошел слева какой-то темный. - А ты верующая,
да?..
     Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув  случайный  взгляд на номер дома,
увидела: тридцать три.
     "Это не шестерка, - сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. - Это
две тройки. Два треугольника".
     Неподалеку  валялся кусок  мела,  будто  кто-то специально  бросил  его
здесь.  Я начертила на  асфальте два треугольника, оставляя знак  тому,  кто
должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала - кто.
     Оттуда,  куда я  шла,  бежали  люди.  Они спешили,  двигались  сплошной
толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.
     Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.
     - Осторожно, двери закрываются, - сказал металлический голос.
     И за окнами полетели ленты кабелей.
     Я попробовала отвлечь себя размышлениями. Скажем, метро... В  сущности,
весь  свод  правил человеческого общежития  отображен в правилах п