Василина Орлова.
    Голос тонкой тишины


     © Copyright Василина Орлова
     Email: demiurg17@mtu-net.ru
     Date: 07 Jun 2001
     Изд.: "Дружба народов"



Не к добру

     Что-то  случилось -  толкнуло  предчувствие,  и  я  вышла  из  подъезда
торопливым  шагом. Подняла  стоймя воротник серого драпового  пальто. В арку
метнулся черный кот, ощетинившийся от постоянного недоедания  и недовольства
жизнью. И всплыла чужая, застарелая, времен всех прапрабабушек, мысль: не  к
добру.
     Кот ждал на тротуаре. Из-за угла величаво выплывал белый  "мерседес"...
Однажды мой великовозрастный брат,  всего на год младше, озирая сияющие бока
стоявшего у нас  во  дворе точно такого  же  мерса, восторженно  проговорил:
"Луноход..."  "Луноход" приближался,  и  его  фары наполняли зеленью  зрачки
кота.
     Иногда за обязательства, не  выполненные  в один день, приходится нести
ответственность всю  жизнь.  Живешь  и не  понимаешь,  что же  ты  такого не
сделал, что сделать стоило, и в чем виноват. Но тогда я этого еще не знала.
     Разве слепой  виноват, если  чего-то не  увидел? Да еще не увидел того,
чего не существовало?
     Помню  только,  что во  мне  проснулось языческое  стремление задобрить
всемилостивых  богов.  Если  я  накормлю этого  голодного любимца  фараонов,
может, обойдется?
     - Хочешь хлеба и вина? - усмехнувшись, предложила я коту.
     Опустила руку в карман, но там было пусто.
     - Не-а, - выручил меня кот.
     И тут я  увидела.  В  нише стоял человек.  На единственной ноге, вместо
второй  -  костыль.  Он скосил  на  меня испуганный взгляд,  и  я  почему-то
почувствовала себя виноватой.
     - Извините...
     - Сигарету дай, - протянул в ответ одноногий.
     - Нету. - И я побежала.
     Я бежала. Большая часть этих людей так  и  умирает, не просыпаясь. Речь
замедленна,  реакции заторможены, представления бедны,  потребности,  как  у
простейших, эмоции в зачаточном состоянии, а  картина мира разлетается,  как
картонная мозаика.
     Говорят, боги даруют жизнь тем, кого любят.  И говорят, забирают к себе
скорее тех, кого любят. Со вторым понятно, а вот с первым... Хороша  награда
- падение души  в материю. Впрочем, если один из сыновей становится убийцей,
мать ведь не перестает любить его. Он для нее - не хуже остальных детей и не
хуже, чем был. Он больнее. Возможно, и они, боги, любят нас, людей,  так же.
Проявления любви как-то слишком уж загадочны.
     Я ринулась через улицу. Раздался визг тормозов. "Луноход" не долетел до
остолбеневшей протоплазмы всего пару локтей.
     Неторопливо опустилось темное  стекло,  неторопливо  выплыло  широкое и
лоснящееся, как блин,  лицо  со  сладкой улыбкой. Бывают  такие  улыбки, что
лучше бы смотреть в искаженное ненавистью лицо.
     - Куда поспешаем, девушка? -  благожелательно спросил обладатель мерса.
- На тот свет? Подвезти?..
     - Вы чуть не сбили меня... - с опозданием констатировала я. - Зачем так
лететь?
     Улыбка стала еще шире. Может, это  у него нормальное выражение  лица? Я
присмотрелась.  На этот  раз  в круглом лице ничего  клинического. Разве что
прически  нет,  если   не  считать  бритоголовость  прической.  На   шее   -
классическая цепочка.
     - Вы мой идеал! - объявил он.
     Я и  не  знала,  что  парням  с  золотыми  цепями  подобные  слова тоже
известны. Он смотрел так, будто я уже не раз и не два раздевалась перед ним.
"Архетипически", - громко пояснила я сама себе.
     - Вот, и чихаешь, слышь...
     Махнув рукой, пошла по тротуару. А мерс тихо ехал рядом.
     - Оставь меня в покое! - заорала я и свернула в переулок.
     С ужасом  чувствовала, что  автомобиль двинулся за мной.  Здесь не было
фонарей.  И освещенных окон. В переулке вообще не было ни души. Я бежала под
какими-то  балконами,  между  сваленными  ящиками,  кучами  битого  кирпича.
Автомобиль не отставал. Не обгонял. Он просто следовал за мной.
     Я выскочила на освещенную  улицу раньше, чем  умерла. Отругав  себя  за
панику, нырнула в какое-то кафе.
     - Есть здесь второй выход? - спросила официантку.
     Она  шарахнулась от  меня.  Елки-палки, хватит  с  меня  этого дешевого
детектива.  Уселась  за столик,  взяла  себя в руки. Уставилась на стену: ее
украшала вариация на тему "Тайной вечери", выполненная  каким-то самородком.
Только  вместо  Христа в центре композиции  обреталась почему-то Мона  Лиза,
апостолы  же  представали во вполне  современном обличье. Скрипнула дверь, и
вошел обладатель мерса.
     -  Чего удираешь? Я  тебе хотел моральный  ущерб  возместить,  - сбивая
пылинку с кожаной куртки, проговорил он.
     - Как тебя зовут? - спросила я почему-то.
     - Василий,  - лицо "космонавигатора" расплылось в  улыбке. На  этот раз
совсем в другой улыбке. Могу поклясться, искренняя доброта светила в ней.
     Василий. Большой и грузный кот. Господи, так это же и есть кот Василий!
И цепь златая тут же...
     - Ну, если ты Василий, то где дуб?..
     - Ты знаешь Дуба? - сломал он брови.
     - С детства, - подтвердила я. - Когда сказки на ночь мама читала...
     - А мы года три тусуемся. Чего же он нас не знакомил?
     - Ну, как... Дуб должен хранить тайны.
     - А че? Секреты какие-то?
     -  Есть  и  секреты.  Если напряжешься, все вспомнишь. Лукоморье.  Дуб.
Русалка... Русалка - это я. Ну? Еще чешую сыпала с дерева. На ветвях сидела.
Помнишь?
     Лицо Василия страдальчески напряглось.
     - Вроде да,  - наконец сказал он.  - Русалка, значит?.. Это  я название
ресторана забыл. Теперь вспоминаю, ясный перец, - "Лукоморье"! Черт! Сколько
же мы тогда бухла выжрали?

     "Кот" что-то мычал в сотовый, а я размышляла. Над меню, которое он  мне
сунул в  руки. Точно -  над,  но не о.  Лезли  все те же мысли.  Бесконечная
конкретность - это все большее и большее дробление мира, тогда как двигаться
надо скорее  к целостности. Мы все  удаляемся от изначального света детства,
сказок,   от  древних  цивилизаций.  Это  тогда   человеческая  жизнь  текла
естественным  ходом,  а  сегодня  -  рвань никак  не  связанных  между собой
событий. Или людей... Господи, становлюсь древней...
     - Ну, чего, выбрала? - наконец оторвался от трубки мой спутник.
     - Не  голодная,  спасибо, - ответила я.  -  Разве  что капучино.  Ну, и
мороженое...
     Команда на  сцене этого  безвестного  кафе-клуба  уже  поснимала с  шей
гитары  и  заканчивала путаться в  шнурах.  Клуб  только  что  отбушевал.  И
готовился бушевать дальше.
     Какие-то крашеные,  как яйца на Пасху,  ребята  вспрыгнули на невысокую
сцену.  Боязливо оборачиваясь через плечо,  старались поймать взгляды друзей
из  "группы  поддержки". Микрофон был еще отключен, когда  накачанные  пивом
молодцы заорали:
     - Браво!..
     Я  тоже когда-то  пела. В  таких  клубах.  Сколотила  даже  группу, она
развалилась. Все разваливается...
     Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону,
от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И - ринулась в омут
головой:
     - Вау! - взвизгнула она, а потом объявила:  - Меня зовут Хламидомонада,
я буду для вас петь.
     Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась...

     Мы собрались здесь,
     Чтобы выпить и съесть
     Все, что есть!..

     Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава  богу. Я
продолжала витийствовать.  Про  себя.  В такие  минуты  в меня вселяется дух
сразу всех светочей философской мысли.
     - Ну, чего приуныла? - не унимался мой мороженодатель.
     - Кто-кто? - переспросил  он. - Ах,  мороженодатель...  Москвичи как-то
стремно выражаются.
     Я попробовала  представить,  откуда он. В студенчестве это почти всегда
получалось.  Надо  только  поймать  сразу  все,  что  идет  от  человека.  Я
сосредоточилась.  И  вдруг увидела моего  спутника  в  средневековой  темной
хламиде  - не  то  палач, не  то  монах.  За ним маячила  какая-то  хоругвь,
кажется, с готическим крестом. Да, это крест... Нерусский кот, это точно.
     - Я, детка, помощник немецкого профессора. Его ассистент и водитель...
     - Я тебе не детка! - отрезала я.
     Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из
     стакана,  -  почему-то именно  он оказался под рукой  вместо вазочки  с
мороженым.
     - Да полно, полно, я пошутил. А  это чего у  тебя? Четки? - Он  углядел
мои четки -  можжевеловые,  сорок бусин, православный  крест - и потянулся к
ним.
     - Попрошу  сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, - я отвела
его руку.
     - А ты христианка? - осторожно спросил он. - Потрясающе!
     Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я - привидение.
Пришлось говорить ему то, что до этого лишь раз сказала сама себе:
     -  Христианин на  свете  был только один, Иисус Галилеянин. Остальное -
языческое переосмысление.
     Последующее я раньше не говорила даже себе.
     - У  меня  на  люстре года три красовалась надпись: "Я - это я". Каждое
утро, просыпаясь,  приходилось находить  свои  границы.  Чтобы не слиться  с
фоном.
     - Почему бы и не слиться? - хмыкнул он.
     Хмык  этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье
на свою голову.
     Поэтому рубанула высокомерно и многозначительно:
     - На то есть причины.
     Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И,
бьюсь об заклад, стакан опустел, не  наклонясь.  Видать,  какие-то причины и
правда могли быть.
     - Изображают Христа бог весть кем, - пожала я плечами. - А он наверняка
и  в  носу, сам с  собою оставаясь,  ковырял. И посмеивался над учениками  в
бороду. Они были умственно неразвитыми, его ученики. И вообще... Он тоже был
того... Устроил свару на всю Евразию.
     - Четки у тебя откуда? - осторожно поинтересовался он.
     - Нашла.
     - И подобрала? А как же насчет энергетики?
     - Уметь надо считывать, - снисходительно улыбнулась я.
     - Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?
     - Я не ясновидящая.
     - А какая?
     - Ну  ладно, - я  согласилась.  Приняла загадочный вид и  всеми  силами
постаралась дать понять, что сосредоточиваюсь.
     - Ты - человек слова, - заявила я через минуту, ничем не рискуя.
     - В точку! - охнул и выпучил глаза этот дебил.
     За  соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал
как-то металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются
роботы. Я  вздрогнула  - на секунду показалось,  что  потешаются  над  моими
словами.  Но  это было невозможно, в таком гаме даже Василий,  подавшись  ко
мне, их слышал с трудом.
     - Понимаешь, - продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота
"видишь ли". - Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше,
чем  видишь.  Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда
говорит правду.
     - Да ну? - Хорошо разыгранное сомнение звучало в его голосе.
     - Да, - дула я  свое.  - И давай  начистоту. Мы не можем  обмануть друг
друга. Это  нереально. Хоть на четверть секунды, но обманщик задерживается с
ответом.  Дрогнул голос,  дернулась рука, взгляд  уехал куда-то в  сторону -
такие вещи проконтролировать невозможно...
     - Меня тут кореш кинул на штуку. В глаза смотрел, падла.
     - Это ты себя кинул. Внутренне ты сразу понял, что он затевает.
     Физиономия его теперь казалась мне в общем-то симпатичной.
     - А в прошлой жизни ты был котом, - не удержалась, добавила я.
     - Котом? - хохотнул с грустью он. - В какой прошлой жизни?
     - В недавней. Еще сегодняшней.
     Рядом грянул все тот же смех. Василия он, по всей  видимости, беспокоил
не больше, чем остальных. А я опять вздрогнула.  В  смехе  не было ни грамма
веселья. Другое было. Нервы  ни к черту. Неприятное предчувствие усиливалось
с каждой минутой.
     И  снова у меня  перед  глазами  все немного  сдвинулось,  как небрежно
присобаченная аппликация. Вот-вот  весь этот антураж спадет,  и обнаружится,
что он был наклеен на ничто.
     Еще раз крепко глотнула из стакана, что оказался в руке.
     Взобравшись на сцену, некто в твидовом пиджаке, прервав музыку  (музыка
распалась на не  связанные между собой  отдельные звуки), поклонился и начал
свое выступление словами:
     - Разрешите отклонироваться!..
     Тотчас второй, как  две капли воды похожий  на первого, появился у того
за  спиной.  Столкнув артиста  со  сцены, он провозгласил  громко  и  вполне
серьезно, может, даже слишком:
     - Господа и товарищи! Все мы глубоко скорбим о гибели нашего друга и
     вожака - Антона. Он выступал здесь в первом  отделении. И вот, выйдя из
клуба...
     Люди в зале притихли.  У  меня в  голове  отчетливо  заиграло  "Болеро"
Равеля. Цикличность этой мелодии наводит на странные мысли...
     Упавший со сцены первый артист подхватил фразу:
     - Выйдя  из  клуба, он нас  покинул.  И лишь знание того, что  он  жив,
причиняет нам радость.
     Зрители оживились, они поняли,  что это просто номер программы.  Только
на лицах музыкантов проступало недоумение.
     -  Он   ненавидел  полосатые  носки,  -  истерически  закричал  первый,
оттолкнув соперника.
     -  И  носил только их,  будучи пленен  полосами, - заорал второй, кивая
головой так энергично, будто хотел стряхнуть ее с шеи.
     Люди почему-то смеялись и аплодировали.
     - А  как  сиял его  череп в  солнечную погоду!  - прошипел артист. - За
километр!
     - Когда ветер развевал его пышные рыжие вихры, - добавил второй.
     -  Редкостного иссиня-черного  цвета, - по ходу фразы голос  возрастал,
как у футбольного комментатора в "опасный момент".
     - А помните, как он всегда стеснялся  резкого слова?! - истошно завопил
диалектик.
     - И прямо говорил собеседнику в лицо: "Редкостная свинья!" - не  утихал
его  дубликат. -  Кто  таков? - вдруг  крикнул  он,  приметив в толпе чей-то
остановившийся взгляд. - Что у тебя?
     Собравшиеся расступились. В луче  прожектора стоял бледный субъект. Его
лицо было залито кровью.
     - Ни кола,  ни двора! - ни с того ни с сего истерично крикнула девчушка
с косичками.
     - Поприветствуем, господа, Николу  Нидвору, - хрипло заорал выступающий
и  хищно кинулся в зал.  - Он  вернулся! Это тот, о ком сегодня было сказано
столько пламенных слов...
     - Что даже камни рыдают от нашего молчания, - подтвердил второй.
     - Ибо у них выросли уши! - заверещала девочка с косичками и захлопала в
ладоши.
     - Мы награждаем Николу Нидвору за то, что он с присущей  ему храбростью
не участвовал ни в чем, что могло бы потребовать его участия...
     - И этим проявил ту инициативу. ..
     - Ту еще инициативу! - задорно выкликнула девочка.
     - Орден!
     - Отныне я навсегда  принадлежу ему,  - завопила  девчонка-пепсиколка и
прыгнула Николе на шею. - Я - Анна второй степени!..
     - С тем мы отправляем его далеко и надолго...
     - В ссылку...
     - За что?! - возмутился Никола.
     - Не благодари. Не за что... - отрубил председатель.
     Со сцены повалили  белые  клубы дыма.  Вместо того  чтобы стелиться  по
полу, дым  подбирался к Николе с девочкой  на руках и облеплял их.  Раздался
крик. В  нем было  столько  ужаса  и  боли, что  волосы моей  меховой шапки,
лежащей на свободном стуле, встали дыбом.
     Оратор достал из верхнего кармашка пиджака  лупу и посмотрел сквозь нее
на дым. Тот немедленно стал синим.
     -  Решетка  навек  опустилась за ними,  - закричал  второй. - А снаружи
остался нарисованный неумелой рукой орел, оборотная сторона этой монеты...
     Дым  исчез. Внезапно и разом. И почти никого  на сцене - только оратор.
Вот он нагнулся и поднял с пола ярко блеснувшую монету.
     - Орел или решка? - спросил он у зала.
     Толпа,  приведенная   в   восторг   высококачественным  представлением,
отвечала вразнобой.
     Он подкинул монету вверх, и та, сверкнув, исчезла.
     - Никто не угадал!
     Снова заиграла музыка. Все та же певица  принялась выкрикивать странный
речитатив:

     Напишите мне эпитафию,
     Хоть хореем, хоть амфибрахием,
     Под веселую фотографию
     Напишите мне...

     На оратора как-то сразу перестали  обращать  внимание. Подозвав  своего
компаньона, он направился к нашему столику.
     - Добрый  вечер,  мадемуазель, - галантно  приподняв парик,  сказал он.
Второй  в точности  повторил движение.  -  Разрешите  присоединиться к вашей
компании?
     Вблизи  эти  лица,  точнее,  лицо,  одно на  двоих, произвело  на  меня
отталкивающее  впечатление.  Лучшее, что  можно  было сказать  о  нем  - оно
необычно.  Высоченный  лоб,  нос  крючком,  колючие  глаза,   несимметричные
брови...
     - Садись, ковбой, -  ухмыльнулся Кот, с которым, по всей видимости, они
были давно и хорошо знакомы.
     - Как понравилось наше представление мамзели? - учтиво  поинтересовался
артист.
     - Она решила, что вы - помощники Копперфильда, - разразился шуткою Кот,
и все трое - в один миг - громогласно захохотали.
     -   Прошу,  -  артист  вытащил  из  кармана  такую  же,  как  давешняя,
серебристую монетку и подал мне.
     Машинально я взяла ее.
     - Что вы сделали с бедным Николой? - мой голос сорвался.
     - Помилуйте, сударыня, с каким Николой? - удивился кто-то из этих кини-
     ков. - Откуда вы знаете,  что был Никола? Вы говорили с ним?  А  может,
трогали?  Не  говоря уже  о  том,  что  и разговор,  и  тактильные  ощущения
доказательством  ничьего существования не служат... Не было никакого Николы.
Какой мальчик? Почем вам знать, может, вы сами создали его, придя сюда?..
     Меня  замутило. Я  встала  и на  нетвердых ногах отправилась в  туалет.
Больше всего боялась, что в спину мне раздастся  все тот же железный  хохот,
сползающий в беспредельную тьму вой и скрежет. Я чувствовала себя совершенно
незащищенной.
     В  кабинке  меня просто  начало трясти.  Я боялась,  что сверху  что-то
спрыгнет или подползет  снизу,  а то и  выскочит прямо  из  унитаза.  Клацая
зубами,  пулей  вылетела обратно.  Оставаться  среди  этих  людей  мне  было
страшно.  Но  и уйти - страшно. Подойдя к столику, я  обнаружила, что за ним
сидят другие. Сколько же я отсутствовала?
     - Простите, вы не видели здесь троих... Двое твидовых... И один кот?
     - Мы  здесь с  начала, - переглянулась компания.  - Садитесь с  нами, -
весело предложил один. И осекся, глянув мне в глаза.  Похоже, в них  таилось
безумие.



Иуда и манекен

     Так, подумала я,  давай по порядку.  Безумие близко, но  ухнуть  в него
нельзя.  Эта пропасть  дна не имеет. Бог с  ним, с Николой. Мы  даже не были
знакомы, зачем мне с ума сходить?
     Я ехала в пустом вагоне метро. Под грохот поезда хорошо думалось. Итак,
в Москве двухтысячного года,  в  той самой,  а  вернее, в этой вот Москве...
Невероятно.  И  все-таки  это  было.  Или  нет? Что, если  все происшедшее -
следствие моего  общего стрессового  состояния? Жизнь моя и  без  того  была
невеселой.  Третьего  дня  я  застала  моего  начальника,  что  называется,в
пикантном положении: на коленях у него сидела крашеная голубка, а  сам он ей
что-то ворковал. Честное слово, мне нет до этого никакого дела. Два дня я не
появлялась на работе, ухаживая за своим заболевшим другом, а вчера начальник
при  всех  назвал  меня  воровкой  -  из  Катиного  кошелька пропали деньги.
Коллеги, которые еще позавчера величали меня Аленушкой, теперь воротили нос.
Оправдываться  или  объяснять  им  что-либо   я  не  стала.  Молча  выложила
"пропавшую" сумму на стол - это  были  мои последние -  и тем самым признала
его правоту.
     - Скажи спасибо, что я не обращаюсь в  милицию!  -  крикнул  напоследок
Сергей Павлович.
     Итого: с работы выгнали, безденежье, покинули любимые друзья, нелюбимые
покинули тоже...
     На  Пушкинской площади  мое состояние  было  уже иным. Спасало ощущение
нереальности. Все происходило как бы не со мной. Значит, о чем беспокоиться?