Майкл МУРКОК

                               СЕ - ЧЕЛОВЕК


                                                     Посвящается Тому Дишу



                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

     Машина времени имела вид сферы, наполненной молочно-белой  жидкостью,
в которой путешественник плавает в резиновом костюме, дыша через маску  со
шлангом, уходящим в недра механизма. На финише сфера треснула, и  жидкость
пролилась, быстро впитываемая пылью.
     Сфера покатилась, подскакивая на камнях,  выступающих  из  бесплодной
почвы.
     Боже! О, Господи!
     Боже! О, Господи!
     Боже! О, Господи!
     Боже! О, Господи!
     Боже мой! Что происходит?
     Неужели это конец?!
     Чертова машина не работает.
     О, Боже! О, Господи! Когда же прекратится эта тряска?!


     Когда уровень  жидкости  ощутимо  понизился,  Карл  Глогер  свернулся
клубком; вот он уже на мягком пластике внутренней обшивки машины.
     Приборы  не  работают.  Сфера   останавливается,   затем   продолжает
движение, расплескивая последние капли жидкости.


     Почему я пошел на это? Почему я пошел на это?
     Почему я пошел на это? Почему я пошел на это?
     Почему я пошел на это? Почему я пошел на это?


     Глаза  Глогера  открылись  и  снова  закрылись,  рот   исказился   от
недостатка кислорода, язык трепещет в  пересохшей  гортани,  и  он  издает
стон, который переходит в завывание.
     Он слышит этот звук и рассеянно думает: "Речь потерявшего сознание...
который не слышит, что говорит."
     Зашипел воздух, и пластиковая обшивка опала, а Глогер оказался спиной
на металле стенки. Он перестал кричать и смотрит  на  неровную  трещину  в
стене. Ему совершенно не любопытно, что  находится  за  ней.  Он  пытается
шевельнуть телом, но оно полностью оцепенело. Он дрожит, чувствуя холодный
воздух,  который  проходит  сквозь  поврежденную  стенку  машины  времени.
Снаружи, кажется, ночь.
     Его путешествие сквозь время было трудным. Даже  густая  жидкость  не
полностью защитила его, хотя, без сомнения, спасла  его  жизнь.  Несколько
ребер, вероятно, сломаны.
     С этой мыслью  приходит  боль,  и  он  обнаруживает,  что  уже  может
распрямить руки и ноги.
     Глогер пополз по скользкой поверхности к трещине.  Он  тяжело  дышит,
делает передышку, затем двигается дальше.
     Он теряет сознание,  а  когда  приходит  в  себя,  воздух  становится
теплее. Сквозь трещину он видит режущий глаза солнечный свет и небо  цвета
полированной стали. Он наполовину протаскивает свое тело  сквозь  трещину,
закрыв глаза, когда лучи  солнца  ударили  по  сетчатке,  и  снова  теряет
сознание.



                           ЗИМНИЙ СЕМЕСТР, 1949_г.

     Ему исполнилось девять лет, он родился через два года после того, как
его отец добрался до Англии, бежав из Австрии.
     На серой гальке школьной площадки играли дети. По краям площадки  еще
лежали маленькие кучки грязного льда. За забором отстроенные здания Южного
Лондона казались черными на фоне холодного зимнего неба.
     Игра  проходила  достаточно  серьезно,  и  Карл  Глогер  с  некоторым
волнением предложил роль, которую  он  был  согласен  сыграть.  Сперва  он
наслаждался вниманием, но теперь заплакал.
     - Отвяжите меня! Пожалуйста, Мервин, прекрати!
     Они привязали его за руки к проволочной сетке забора. Забор  выгнулся
наружу под его весом, и  один  из  столбов  грозил  упасть.  Карл  пытался
освободить ноги.
     - Отвяжите меня!
     Дети  снова  засмеялись,  и  Карл  понял,  что   его   крики   только
раззадоривают их, поэтому он крепко сжал зубы. По лицу катились  слезы,  и
он был полон смятения и чувства, что его  предали.  Он  считал  их  своими
друзьями, некоторым помогал в учебе, другим покупал сладости, сочувствовал
третьим, когда им не везло. Почему они отвернулись от него -  даже  Молли,
который доверял ему свои секреты?
     - Пожалуйста! - закричал он. - Этого не было в игре!
     - А теперь есть! - засмеялся Мервин Уильямс. Его  глаза  сияли,  лицо
раскраснелось, и он еще сильнее стал качать столб.
     Еще несколько секунд Карл терпел тряску, а затем инстинктивно  уронил
голову на грудь, притворившись потерявшим сознание. Он уже  делал  так  не
раз, чтобы шантажировать мать, от которой и научился этому трюку. Школьные
галстуки, использованные в игре в качестве веревок, врезались в его кисти.
Голоса детей стихли.
     - С ним все в порядке? - прошептал Молли Тюрнер. - Он не умер?..
     - Не говори глупостей, - неуверенно  ответил  Уильямс.  -  Он  только
шутит.
     - Тем не менее, лучше его отвязать. - Это был голос Яна  Томпсона.  -
Мы влипнем в ужасную неприятность, если...
     Карл почувствовал, что его отвязывают; они возились с узлами.
     - Я не могу развязать этот...
     - Вот мой ножик - разрежь узел...
     - Я не могу... это мой галстук... мой отец...
     - Быстрее, Бриан!
     Вися на одном галстуке, он намеренно позволил телу осесть  вниз,  все
еще держа глаза плотно закрытыми.
     - Дай его мне, я разрежу узел!
     Наконец,  последний  галстук  был  развязан.  Карл  упал  на  колени,
поцарапав их о гальку, и опустился лицом на землю.
     - Блейми, он действительно...
     - Не будь дураком, он еще дышит. Он всего лишь в обмороке.
     Карл слышал их встревоженные  голоса  будто  издалека,  так  как  сам
наполовину был убежден собственным притворством.
     Уильямс потряс его.
     - Очнись, Карл, хватит валяться.
     - Я сбегаю за мистером Мэтсоном, - сказал Молли Тюрнер.
     - Нет, не надо.
     - Все равно, это вшивая игра!
     - Вернись, Молли!
     Его внимание сейчас большей частью было отвлечено  кусочками  гальки,
впившимися в левую щеку. Было легко держать глаза закрытыми и не  замечать
их руки на своем теле. Постепенно он потерял  ощущение  времени,  а  потом
услышал голос мистера Мэтсона - низкий, насмешливый,  не  пытающийся,  как
обычно, перекричать общий шум. Настала тишина.
     - Что же ты натворил в этот раз, Уильямс?
     - Ничего, сэр. Это была игра. Идея Карла.
     Сильные мускулистые руки перевернули его  лицом  вверх.  Он  все  еще
держал глаза закрытыми.
     - Мы играли, сэр... - сказал Ян Томпсон,  -  ...в  Иисуса.  Карл  был
Иисусом. Мы играли так и раньше, сэр. Мы привязали его к забору. Это  была
его идея, сэр.
     - Немного недозрелая, - пробормотал мистер Мэтсон и вздохнул, пощупав
лоб Карла.
     - Это была только игра, сэр, - снова сказал Мервин Уильямс.
     Мистер Мэтсон проверял пульс Карла.
     - Ты должен был подумать, Уильямс. Глогер не особо силен.
     - Простите, сэр.
     - Совершеннейшая глупость.
     - Простите, сэр, - Уильямс чуть не плакал.
     -  Я  возьму  его  с  собой.  Надеюсь,  Уильямс,  что  с  ним  ничего
серьезного. А после уроков зайди ко мне.
     Карл почувствовал, что мистер Мэтсон поднимает его.
     Он был доволен.


     Его несли.
     Голова и бок болели так, что тошнило.  У  него  не  было  возможности
узнать, куда в точности доставила его машина времени, но, повернув  голову
и  открыв  глаза,  он  понял  по  грязной  куртке  из  овчины  и  холщовой
набедренной повязке человека справа, что, почти  наверняка,  находится  на
Ближнем Востоке. Он намеревался попасть в 29 г. н. э., в район Иерусалима,
около Вифлеама. Интересно, не в Иерусалим ли несут его?
     Вероятно, он находится в прошлом, так как  носилки,  на  которых  его
несли, были сделаны из шкур животных, не слишком  хорошо  выделанных.  Но,
возможно, и нет, подумал он,  так  как  провел  достаточно  времени  среди
маленьких племен Ближнего Востока, чтобы знать  -  сохранились  еще  люди,
почти не изменившие свой образ жизни со времен Магомета. Он надеялся,  что
не зря ломал ребра.
     Двое мужчин несли носилки на плечах, остальные шагали рядом. Все  они
были бородатыми, темнокожими, обуты в сандалии. Большинство имело  посохи.
пахло потом, животным жиром и чем-то прокисшим, чего он не мог определить.
Они направлялись к цепи холмов и не заметили, что он очнулся.
     Солнце уже не пекло так сильно,  как  когда  он  выбрался  из  машины
времени.  Вероятно,  вечерело.  Окружающая   земля   была   каменистой   и
бесплодной, и даже холмы впереди казались серыми.
     Он поморщился, когда носилки накренились, так как боль в  боку  снова
стала тошнотворно сильной. Сознание опять покинуло его.


     Наш Отец, пребывающий на небесах...
     Он был воспитан, как и большинство его школьных товарищей, по канонам
пустословной христианской религии. Утренние молитвы в школе.  На  ночь  он
ограничивался  двумя  молитвами.  Одна  была  молитвой   Господу,   другая
заключалась в словах: "Боже, благослови маму, Боже, благослови папу, Боже,
благослови моих сестер, и братьев, и всех  других  людей  вокруг  меня  и,
Боже, благослови меня. Аминь!". Этому его научила женщина,  приглядывавшая
за ним, когда мать была на работе. Он добавил к этому  перечню  "благодарю
тебя" (Благодарю тебя за приятный день, благодарю тебя за хорошую  отметку
по истории...) и "прости" (Прости, я был груб с Молли,  прости,  я  не  во
всем признался мистеру Мэтсону...). Только в семнадцать  лет  он  научился
ложиться спать, не произнося ритуальных молитв, и даже тогда это произошло
из-за нетерпения начать мастурбировать.
     Наш Отец, пребывающий на небесах...


     Последнее воспоминание об его отце касалось поездки в  выходной  день
на берег моря, когда ему было четыре или пять лет. Шла война, поезда  были
переполнены солдатами, было много остановок и пересадок. Он помнил переход
через железную дорогу к другой  платформе,  когда  задавал  отцу  какие-то
вопросы о содержимом платформ, стоявших на путях.
     Что было в ответ?  Шутка?  Что-то  насчет  жирафов?  Он  помнил  отца
высоким плотным мужчиной. Голос его был добрым, возможно, чуть грустным, а
в глазах - постоянное меланхоличное выражение.
     Потом он узнал, что мать и  отец  в  то  время  расходились,  и  мать
позволила отцу провести с ним этот последний выходной день. Было ли это  в
Девоншире, или в Корнуолле? Все, что он помнил, - утесы, скалы и  пляжи  -
соответствовало видам западного побережья, которое он потом не  раз  видел
по телевизору.
     Он играл в  саду,  полном  кошек,  в  развалившемся  "форде",  сквозь
который пророс бурьян. Ферма, где они остановились, казалось, была  набита
кошками; они словно ковром покрывали кресла, столы и комоды.
     Пляжи перегораживала колючая проволока, но он  не  понимал,  что  это
портит пейзаж. Там были мосты и статуи из песчаника,  изваянные  ветром  и
морем. Там были загадочные пещеры, в которых журчали родники.
     Это  было  почти  самым  ранним  и,  определенно,  самым   счастливым
воспоминанием его детства.
     Он больше никогда не видел своего отца.


     Боже, благослови маму, Боже, благослови папу...
     Это глупо. У него не было отца, не было никаких братьев и сестер.
     Пожилая женщина, воспитывавшая его, объясняла, что его отец находится
где-то в другом месте, и что все люди являются братьями и сестрами.
     Он принял это.


     Один, думал он, я один. И он проснулся,  несколько  мгновений  думая,
что находится в убежище Андерсонов из листов ржавой стали с  решетками  на
окнах, и что снаружи продолжается воздушный налет. Он  любил  безопасность
Андерсонов, для него было удовольствием попасть туда.
     Но разговор шел на незнакомом языке. Вероятно,  была  ночь,  так  как
было очень темно. Они больше не двигались. Его  лихорадило;  он  лежал  на
соломе. Глогер коснулся соломы и, не зная почему, почувствовал облегчение.
Он заснул.


     Крик. Напряжение.
     Это его мать кричала на мистера  Джорджа  со  второго  этажа.  Мистер
Джордж с женой снимал две комнаты с видом во двор.
     Он крикнул матери:
     - Мама! Мама!
     Ее истеричный голос:
     - Что?
     - Я хочу видеть тебя!
     Он хотел, чтобы она прекратила орать.
     - Что, Карл? Ну вот, вы разбудили ребенка!
     Она появилась на верхней площадке, опираясь на перила;  халат  плотно
обтягивал ее фигуру.
     - Мама. В чем дело?
     Она замерла на мгновение, будто решая что-то в  уме,  затем  медленно
сползла вниз по лестнице.
     Теперь она  лежала  на  темном  изношенном  ковре  у  первой  ступени
лестницы. Он всхлипнул и потянул ее за плечи, но она была слишком тяжелой.
     - Ой, мамочка!
     Мистер Джордж, вяло переставляя ноги, спустился по лестнице.  На  его
лице была написана покорность судьбе.
     - О, дьявол, - сказал он. - Грета!
     Карл пристально смотрел на него.
     Мистер Джордж взглянул на Карла и покачал головой.
     - С ней все в порядке, сынок. Ну, Грета, очнись!
     Карл стоял между мистером Джорджем и  матерью.  Мистер  Джордж  пожал
плечами и отстранил его, затем нагнулся и поставил мать Карла на ноги.  Ее
длинные темные волосы закрывали  красивое  утомленное  лицо.  Она  открыла
глаза, и даже Карл был удивлен, что она очнулась так быстро.
     - Где я? - сказала она.
     - Перестань, Грета. С тобой все в порядке.
     Мистер Джордж повел ее вверх по лестнице.
     - Что с Карлом? - спросила она.
     - Не беспокойся о нем.
     Они скрылись.
     В доме стало тихо. Карл пошел на кухню. Там стояла гладильная доска с
утюгом на  ней.  Что-то  готовилось  на  плите.  Пахло  не  очень  вкусно.
Вероятно, это готовила миссис Джордж.
     Он услышал, как кто-то спускается по лестнице, и выбежал из  кухни  в
сад.
     Он плакал. Ему было семь лет.



                                    2

                         В те дни  приходит Иоанн Креститель и проповедует
                    в пустыне Иудейской.
                         И  говорит:  покайтесь,  ибо приблизилось царство
                    Небесное.  Ибо Он тот,  о котором сказал пророк Исайя:
                    глас  вопиющего  в  пустыне: приготовьте путь Господу,
                    прямыми сделайте стези Ему.
                         Сам же Иоанн имел  одежду из верблюжьего волоса и
                    пояс кожаный на чреслах своих; а пищей его были акриды
                    и дикий мед.
                         Тогда  Иерусалим  и  вся Иудея, и вся окрестность
                    Иорданская  выходили  к  нему.  И крестились от него в
                    Иордане, исповедуя грехи свои.
                                       Новый Завет, От Матфея, гл. 3: 1-6.

     Они обмывали его.
     Он чувствовал холодную воду, бегущую по его телу, и судорожно глотнул
воздух. Они сняли  защитный  костюм  и  привязали  к  его  груди  кожаными
ремешками сложенную в несколько слоев овчину.
     Боль стихла, но  Глогер  чувствовал  себя  очень  слабым  и  больным.
Неразбериха недель, предшествовавших его путешествию  на  машине  времени,
само путешествие, а теперь лихорадка мешали ему понять, что происходит. До
сих пор все напоминало  сон.  Он  еще  не  мог  по-настоящему  поверить  в
существование  машины  времени.  Может  быть,  он  просто  находится   под
воздействием какого-нибудь наркотика? Ощущение им  реальности  никогда  не
было особенно сильным. Большую  часть  детства  и  взрослой  жизни  только
определенные инстинкты помогали ему сохранить физическое  благополучие.  И
все же вода, льющаяся на него, прикосновение овчины к  груди,  солома  под
ним - все обладало большей реальностью, чем то, что он знал с детства.
     Он находился в здании - или, может, в пещере, - было  слишком  темно,
чтобы сказать точнее, - и солома под ним пропиталась водой.
     Двое мужчин в сандалиях и набедренных повязках поливали  из  глиняных
кувшинов. На плечах одного из них был кусок холстины, откинутый назад,  за
плечи. Оба обладали смуглыми чертами семитов, большими темными  глазами  и
пышными бородами. На их лицах не было никакого выражения, даже  когда  они
замерли, заметив, что он открыл  глаза.  Некоторое  время  они  пристально
глядели на него, прижав кувшины к волосатым торсам.
     Глогер хорошо знал древний письменный  арамейский  язык,  но  не  был
уверен в своей способности говорить на нем так, чтобы его поняли.  Сначала
надо испробовать английский, иначе будет смешно, если он остался  в  своем
времени  и  пытается  заговорить  на  архаичном   языке   с   современными
израильтянами или арабами.
     Слабым голосом он спросил:
     - Вы говорите по-английски?
     Один из мужчин нахмурился, а другой, в холщовой накидке,  заулыбался,
сказав несколько слов своему товарищу, затем рассмеялся.
     Глогеру показалось, что он узнал несколько слов,  и  он  обрадовался.
Они говорили на древнеарамейском. Он был уверен в этом. Интересно,  сможет
ли он составить фразу, которую они поймут?
     Он кашлянул и облизнул губы.
     - Где... это... место? - спросил он хрипло.
     Теперь оба они нахмурились, покачали головами и опустили  кувшины  на
пол. Чувствуя, как силы покидают его, Глогер торопливо сказал:
     - Я... ищу... Иисуса... из Назарета...
     - Иисус... Назарет. - Более высокий повторил слова, но они, казалось,
ничего не значили для него.  Он  пожал  плечами.  Другой,  тем  не  менее,
повторил только слово "Назарет", произнеся его медленно, будто  оно  имело
особый смысл. Затем он сказал несколько слов второму мужчине  и  исчез  из
поля зрения Глогера.
     Глогер  попытался  сесть  и  жестом  привлечь  внимание   оставшегося
мужчины, недоуменно смотревшего на него.
     - Который...   год?..   -   медленно   произнес   Глогер.  -  Римский
император... сидит... в Риме?
     Этот вопрос сбивал с  толку,  и  он  понял  это.  Христа  распяли  на
пятнадцатый год правления Тиберия, поэтому Глогер и спросил. Собравшись  с
силами, он попытался составить фразу подробнее и понятнее.
     - Сколько лет правит... Тиберий?
     - Тиберий? - мужчина нахмурился.
     Слух Глогера уже приспособился к акценту, и  он  попытался  подражать
ему.
     - Тиберий. Император римлян. Сколько лет он правит?
     - Сколько? - мужчина покачал головой. - Я не знаю.
     По крайней мере, подумал Глогер, меня поняли. Шесть месяцев  изучения
арамейского языка в Британском Музее не пропали даром.  Язык,  на  котором
говорили здесь, отличался от того, какой  изучал  Глогер  две  тысячи  лет
спустя, и больше походил на древнееврейский. Но они  могли  понимать  друг
друга удивительно легко. Глогер вспомнил, каким  страшным  ему  показалось
то, что у него не возникло особых трудностей в изучении этого языка.  Один
из его эксцентричных друзей  предположил,  что  Глогера  выручает  расовая
память. Иной раз сам он был почти убежден в этом.
     - Где находится это место? - спросил он.
     Мужчина удивился.
     - Это пустыня, - сказал он. -  Пустыня  за  Мачарусом.  Разве  ты  не
знаешь?
     В  библейские  времена  Мачарус  был  большим  городом,   лежащим   к
юго-востоку  от  Иерусалима,  на  другой   стороне   Мертвого   моря.   Он
располагался на склоне горы, защищаемый величественной  крепостью-дворцом,
резиденцией Ирода Антипаса. Глогер почувствовал,  что  настроение  у  него
поднимается. В двадцатом столетии  немногие  знают  название  Мачарус,  не
говоря уж об использовании его в качестве точки отсчета.
     Теперь почти  нет  сомнений,  что  он  находится  в  прошлом,  и  что
временной период соответствует правлению Тиберия, если только  человек,  с
которым он разговаривал, не совершенно невежественен и не  имеет  понятия,
кто такой Тиберий.
     Но состоялась ли казнь? Может, он пропустил ее?
     Если так, то что ему делать? Машина  времени  разрушена,  ее,  скорее
всего, не удастся отремонтировать.
     Он снова опустился на солому и закрыл глаза; опять нахлынуло знакомое
чувство подавленности.


     Когда он пытался  совершить  самоубийство  в  первый  раз,  ему  было
пятнадцать лет. Он привязал проволоку к крюку в стене  школьной  кладовой,
сунул голову в петлю и прыгнул со скамейки.
     Крюк вырвался из