то-то взорвалось и зазвенело. Неожиданно  сирена
смолкла. Наступила тишина.
     Велимир оглянулся. Он все еще сидел недалеко  от  диспетчерской,  под
аварийной  кнопкой.  Рядом  перемазанный  сажей   аварийщик,   чертыхаясь,
обматывал бинтом пораненную руку. Закончив перевязку, он закурил и не  без
интереса стал рассматривать Велимира.
     - Что, браток, ощутил? - почти злорадно поинтересовался  аварийщик  и
со значением добавил. - Вот так-то, это тебе не мелочь по карманам тырить.
     Он подумал и, выпустив идеальное колечко дыма, добавил:
     - Иди, чего сидишь, там уже безопасно.
     Опираясь рукой о стену, Велимир попробовал встать.  К  его  удивлению
это  удалось.  Чувствуя  в  коленях  противную  слабость,   он   вошел   в
диспетчерскую и остановился.
     Да, действительно, все было уже кончено.
     Даже пульт не пострадал, хотя стены возле него  так  и  лоснились  от
копоти. Пара аварийщиков сворачивала туман, словно  бумагу,  и  складывала
получившиеся рулоны в штабеля. Другая пара  ползала  по  полу  и  деловито
вынимала из него лиловые следы тигриных лап. Прежде чем взяться  за  новый
след, они делали над ним несколько пассов, произносили вполголоса какие-то
наговоры и только потом вынимали, для того, чтобы тотчас же его спрятать в
голубую сумку с красной надписью на боку "Ади даст". Еще  один  аварийщик,
вооружившись  совком  и  неторопливо  орудуя  веником,   сметал   в   кучу
рассыпанные по полу осколки хрустальной гадюки.
     Простояв неподвижно минут десять, Велимир дернул правым плечом и  все
же направился к пульту, по которому бегали разноцветные огоньки.  Впрочем,
пульт Велимира сейчас не интересовал. Он шел посмотреть на сидевшего возле
пульта, в кресле, диспетчера Лапонога. Мертвого.


     Он был куском глины. Кто-то огромный мял  его  мозолистыми  пальцами,
тихо напевая песенку про Меры и ее  веселого  эпиорниса,  раз  в  столетие
несшего яйца, из которых появлялись  новые  галактики.  А  один  раз  даже
вылупился старый эмалированный тазик, совершивший паломничество в Китай  и
ставший благодаря этому  священным  тазом  на  ста  двух  планетах.  Потом
песенка смолкла, руки  поставили  Птица  на  землю  и,  совершив  над  ним
прощальное благословение, отправили побираться. Целыми днями  он  сидел  в
полутемной нише и протягивая прохожим обрубок чьей-то руки, ловил  в  него
мимолетные наслаждения, воспоминания о куске рождественского пирога,  пять
минут  курения  дорогой  сигары,  первый  поцелуй   с   девушкой,   теперь
превратившейся в добропорядочную, в меру глупую жену. А мимо шли  рабочие,
возвращавшиеся с работы, их хозяева, предававшиеся веселью  и  праздности,
иногда, ради развлечения устраивавшие дуэли на языках, а также хорошенькие
девушки, торговавшие  в  будни  и  праздники  белозубыми  соблазнительными
улыбками.
     Приходила ночь. Птиц засыпал тут же, в нише. Во сне он  понимал,  что
все это чепуха. На самом деле он просто проваливается  в  пространственную
дыру. Но когда начиналось утро, он просыпался и снова протягивал навстречу
прохожим все тот же пятипалый обрубок...
     Постепенно Птицу стало казаться, что так будет всегда, но однажды  он
понял, что может пролететь нужное ему место, и вскочил.
     Времени, действительно, оставалось не так уж и много. Он подпрыгнул и
ударил ногой по торчащему из асфальта  перископу  подводной  лодки.  Потом
посмотрел на небо,  где  собирались  стаями  недельной  давности  котлеты,
тревожно совещавшиеся с помощью азбуки Морзе, очевидно, составлявшие планы
по захвату этого мира и созданию очередной котлетной диктатории.
     Да, времени оставалось совсем немного.
     И Птиц побежал.
     Ему казалось, что он бежит по огромной цирковой арене. Она  вращалась
и медленно уносилась вверх. Пожалуй, это был конец пути.  Птиц  пожалел  о
том, что так долго нищенствовал, хотя мог  заглянуть  к  бабушке,  раз  уж
выпал такой случай. Она бы его напоила чаем с  мятой  и  сидела  напротив,
подперев морщинистую щеку узкой, в пигментных пятнах рукой. Птиц бы у  нее
спросил,  как  она  поживает.  Бабушка  бы  вздохнула  и  ответила,   что,
собственно говоря, только после смерти, случившейся лет пять назад,  стала
жить по-настоящему.
     И пока он это обдумывал, арена, на которой он  был,  все  удлинялась,
становилась золотистой полосой... все более узкой... узкой...
     Птиц ошарашенно помотал головой.
     Б-р-р-р-р!
     Чтоб он еще раз воспользовался пространственной дырой!  Ни  за  какие
коврижки! Хотя,  действительно,  если  подумать,  положение  у  него  было
аховое..
     Он огляделся.
     Отлично!
     Все та же старая, знакомая дорога миров. Она пружинила под лапами,  и
все  было  хорошо.  Золотая  лента,  на  которой  он  стоял,  тянулась  из
бесконечности  в  бесконечность.  И  окна  миров  все  так  же   заманчиво
светились. Правда, сейчас ему не хотелось  в  другие  миры,  ему  хотелось
пройтись по этой дороге. Просто пройтись.
     Иногда на Птица накатывали странные  вроде  бы  чужие  мысли.  Вот  и
сейчас он неожиданно подумал, что дорога, действительно, забавная штука. И
так ли уж правильным было решение пройтись по ней? Чтобы понять?! Можно ли
понять что-то необъяснимое и бесконечное? Особенно если  никак  не  можешь
понять даже себя? Ну хорошо: он идет по этой дороге три года. А раньше что
было?  Кто  он  такой  и  откуда  взялся?  Нет,  были,  конечно,  какие-то
воспоминания. Но являлись ли они истинными? Он в этом сомневался, особенно
если  учесть,  что  время  от  времени  в  его  памяти  неизвестно  откуда
появлялись странные  слова:  комплекс,  дорожники,  диспетчер...  Что  они
означают, Птиц не знал.
     - Вот так-то, - оглядываясь, сказал он себе. - Глупости!
     Нет, район этот, похоже, ему совершенно не знаком. Ну ничего...
     Справа, в угольной  черноте,  за  кромкой  дороги  светилась  надпись
"туда".  Соответственно,  слева  -  "оттуда".  Что  ж,  теперь   он   знал
направление. Можно было идти дальше. Вот только надо немного отдохнуть.
     Птиц уселся на край дороги миров и свесил лапы. Поболтал.  Ничего  не
произошло. Он вытащил из сумки на животе большой медный  ключ  и,  недолго
думая, швырнул его вниз. Через полминуты этот  же  ключ  свалился  сверху.
Отлично!
     А мимо ползли, оживленно  разговаривая  о  преимуществах  подсоленной
воды перед пресной, усатые каракаты. За ними во главе двух десятков  своих
молодцов протопал граф де Ирбо. Его дружинники распевали песню о том,  как
молодой воин собрался на войну и что ему на это сказала родная матушка.  А
он ей на это ответил. И появившаяся неизвестно откуда невеста сказала, что
он "сам такой!", перед тем, как укатить  в  Большие  Бобры  к  миленькому,
одетому во все "сфирма". За последним  дружинником,  красивым  рыжебородым
молодцом, кралась  тень  его  жены.  Временами  она  доставала  блокнот  и
записывала в него комплименты, которые он говорил встречным девушкам.
     Птица одолела смертельная зависть.
     Везет же людям! Вместе! Явно по делу! И  неважно  по  какому:  ловить
раков или грабить фражских купцов. Главное - вместе. Эх!
     Настроение у Птица сразу испортилось. А  может,  просто,  сказывалась
усталость. Он встал на краю дороги, чуть пошире расставил  ноги  и,  сунув
голову под мышку, почти сразу же уснул...
     ...Проснувшись от того, что по его лапам водили чем-то твердым,  Птиц
ошарашенно огляделся по сторонам и только через некоторое время понял, что
находится на краю дороги  миров  и  перед  ним  стоит  вооруженный  метлой
выворотень. Огромный, на толстых неуклюжих  ногах,  медленно  и  неумолимо
надвигаясь на Птица, он подметал  дорогу.  Лицо  у  него  было  совершенно
безмятежное, глаза пустые.
     - Привет! - сказал Птиц и, обойдя выворотня  кругом,  наладился  было
еще поспать, даже глаза закрыл. Но тут же открыл,  потому  что  выворотень
резко повернулся и, ткнув ему в грудь пальцем, сказал:
     - Про то, что дорога есть дорога, знают все, и тот, кто  усомнится  в
этом, попадет прямиком в ад, то есть в самое ее начало.
     После этого он отвернулся от Птица и принялся снова за подметание.
     Птиц присвистнул.
     Вот  это  да!  Вот  это  заливает!  А  если  правду  говорит?   Тогда
получается, что с хождением вперед надо  повременить.  Да  и  миры  вокруг
неплохие, заманчивые. А вдруг действительно я уже и не живой вовсе, и  это
та самая дорога, по которой души в ад идут?
     Птицу стало страшно.
     А вдруг я уже умер? И раньше жил в другой форме, о которой ничего  не
помню? И обречен на вечный путь по дороге  миров.  Три  года...  да-да,  а
почему три? Ведь смены дня и ночи  здесь  нет?  Правильно,  нет,  но  есть
чувство времени, которое не подводило меня ни разу.
     Итак, почти три года.
     И что же я узнал за это время о дороге? Шел и шел,  заглядывая  в  те
миры, которые нравились. Море приключений и  впечатлений...  прочее...  Но
вот, чтобы что-то узнать... А зачем? Не проще ли плюнуть  на  все  и  жить
дорогой? Чем плохо? Да, в одном из миров  меня  чуть  не  съел  муравьиный
крокодил, а в другом я едва спасся от извержения  вулкана.  Чепуха,  я  же
уцелел. Дорога мне по-прежнему нравится и так хочется...
     Птиц снова посмотрел на орудовавшего метлой выворотня и махнул рукой.
Возле выворотня  остановились  две  носатые  прыгалки  и  стали  оживленно
обсуждать последние выкройки  чехлов  на  нос  из  журнала  "поемник".  Из
ближайшего окна миров доносились глухие удары и позвякивание.
     Птиц успокоился, подумав, что  надо  идти  вперед.  А  если  обращать
внимание на слова  каждого  выворотня,  то  будет  настоящий  кошмар.  Вот
именно!
     Через пару окон к Птицу привязался подвыпивший упырь. Он  хватал  его
за руки и объяснял, как им, упырям, плохо  живется,  и  что  всякое  быдло
норовит ударить  святым  крестом,  а  хулиганы  улюлюкают  и  стреляют  из
мелкашек серебряными пульками. Да все стремятся попасть по заднему  месту.
И вообще, так дальше жить не стоит,  потому  что  он  санитар  общества  и
выпивает только дурную кровь. Вот у него  даже  книжечка  есть  с  красным
крестом и оранжевой луной, а взносы он платит регулярно, несмотря  на  то,
что каждый встречный мальчишка кричит ему вслед "на кол его!".  Хорошо  бы
всех мальчишек выпороли их собственные папаши.  Тогда  бы  они,  наверное,
перестали травить бедного упыря, который лечился от алкоголизма два  раза.
Вот, есть справки...
     Он еще много чего болтал, а  сам,  будто  невзначай,  проводил  сухой
холодной рукой по шее Птица, как бы нащупывая, куда удобнее укусить. Птицу
это не нравилось,  но  он  никак  не  мог  придумать,  как  избавиться  от
прилипчивого упыря. Он уже начал терять терпение,  но  тут  из  ближайшего
окна высунулось толстое, усеянное присосками щупальце и, схватив упыря  за
ногу, утащило...
     Слава богу!
     Птиц прибавил шагу. Через полчаса он все же не удержался и заглянул в
ближайшее окно. Перед ним было  сводчатое  помещение,  с  высокими  узкими
бойницами в стенах, большое и пустое. В  нем  было  гулко.  Гулко  сидело,
слегка вытянув  бледные  бескостные  ноги,  и  держало  в  лапе  дымящуюся
гаванскую сигару. Птицу поначалу показалось, что оно эту сигару курит,  но
приглядевшись, он понял, что наоборот, это сигара курит гулко.
     Не переставая куриться сигарой,  гулко  стряхнуло  с  ушей  пепел  и,
сурово рассматривая Птица, сказало:
     - Ну, быстрее говори, что хочешь, и топай, у меня нет времени.
     - Да я, собственно... - замялся Птиц.
     -  Понятно,  -  перебило  его  гулко  и,  почесав  волосатую   грудь,
проникновенно заглянуло Птицу в глаза:
     - А тебе-то это зачем? Ну узнаешь ты  код  и  программу,  переиграешь
игру, однако, все останется по-старому. Потому, что без программы  нельзя.
Выбирай.
     Гулко пошарило по карманам и выложило на пол отвертку, два  старинных
дуэльных пистолета, пачку печенья "Имени двадцать второго съезда",  медаль
"Двадцать пять  лет  воздержания",  женский  шелковый  чулок  и  старинный
бронзовый подсвечник.  Потом  оно  еще  раз  ощупало  карманы  и  вытащило
напоследок обрывок перфоленты.
     - Ну же, ну, чего думаешь? Бери, что на тебя глядит.
     - Зачем? - удивился Птиц.
     - Бери, тебе говорят, - гулко посмотрело на Птица злыми глазами.
     - Извините, - робко сказал Птиц. - Мне тут ничего... и вообще  дорога
зовет... барабан гремит. Ой, что это я? Вообще...
     - Ага, - сказало гулко. - Значит, увиливаешь?
     Оно  выросло  до  потолка.  Огромное,  страшное,  зубатое.  Мгновенно
протянуло вооруженные кривыми когтями лапы и схватило Птица за горло.
     - Ну, последний раз спрашиваю, берешь или нет?
     - А зачем это мне? - спросил Птиц, чувствуя, что влип.
     - Болван, да не тебе это нужно, а мне,  -  засмеялось  гулко.  -  Для
того, чтобы определить, что ты  за  программа  и  принять  соответствующие
меры, чтобы...
     Кто-то из-за спины Птица швырнул заржавленный костыль, попавший гулко
в лоб. Взвыв, оно выпустило Птица и отшатнулось.
     Не замедлив этим воспользоваться, Птиц отпрыгнул в сторону от окна и,
повернувшись, увидел того, кто его спас. Это был медвежонок -  коала.  Тот
самый, с которым они полгода назад пытались проникнуть в мир молочных  рек
и кисельных берегов, но напоролись у входа на  кощея  бессмертного  и  еле
унесли ноги.
     - Бежим! - крикнул медвежонок.
     И они бросились наутек, слыша как сзади, кряхтя и ругаясь, на  дорогу
миров вылазит гулко. Они улепетывали со всех ног. Они даже перегнали  стаю
плоскостопых прыгунов, двигавшихся в ту же сторону, что  и  они.  А  сзади
ревело и скрежетало когтями гулко.
     - Ты что, разве не знаешь про этот кусок дороги? -  на  бегу  спросил
медвежонок. - Тут пропадешь ни за грош. Это же невероятные  миры.  С  ними
шутки плохи! Тут даже ни одного стража дороги возле окон нет.
     Между тем топот гулко слышался все ближе и ближе. В предвкушении, что
их сейчас схватит, оно радостно заревело. Но не тут-то было. Надеясь,  что
участок невероятных миров уже кончился, медвежонок и Птиц нырнули в первое
же попавшееся окно и, не разбирая дороги, ринулись дальше.
     Разочарованный вой гулко за их спинами становился все тише,  тише  и,
наконец, исчез. Тогда они остановились и оглянулись.
     Мир как мир, лес как лес!
     Тебе еще повезло, - сказал, отдышавшись, медвежонок. -  Вот  если  бы
там было мрачно, одиноко или сыро - пиши пропало.
     - Да уж, - покрутил головой Птиц. - На дорогу нам  возвращаться  пока
нельзя. Держу пари, что гулко все еще караулит  возле  окна.  Давай  лучше
отдохнем. Судя по всему, этот мир не так уж и плох.
     - Пожалуй, - согласился медвежонок  и,  сорвав  с  ближайшего  дерева
лист, задумчиво его сжевал.
     - И вообще, - сказал Птиц. - Может быть, этот мир необитаем? Мы могли
бы стать его  правителями.  Хотя,  впрочем,  так  не  бывает.  Обязательно
кто-нибудь вылезет и нападет. С  ним  надо  будет  воевать,  побеждать,  а
потом, только-только начнешь пожинать плоды  своего  труда,  как  вылезает
кто-то другой - пожалуйте бриться.
     Медвежонок сорвал новый лист. Потом почесал за ухом.
     - Получается, нам надо все разведать?
     Птиц кивнул.
     - Ладно, - согласился медвежонок.
     И они пошли.
     Ветки кустарников так и норовили стегнуть  их  посильнее.  В  воздухе
вились странные насекомые. На секунду в вершинах деревьев мелькнуло что-то
длинное, продолговатое, зеленое, с огромными крыльями, издававшими хлопки,
будто кто-то ритмично открывал и закрывал гигантский зонтик.
     Через полчаса они вышли на тропинку. Еще через  некоторое  время  она
вывела их к усыпанной прелой листвой, мощеной брусчаткой  дороге.  Тут  им
пришлось остановиться.
     - Направо или налево? - спросил медвежонок.
     - А по-гусарски, - ответил Птиц и извлек из-под крыла медную  монету.
- Значит, так, орел - направо, решка - налево.
     Он подкинул монету. Она упала орлом вверх...
     Листья пружинили под их лапами, а медвежонок и  Птиц  шли  не  спеша,
лениво разглядывая росшие  по  обочинам  молоденькие  сосенки,  кривоватые
березки и могучие дубы.
     - А почему по-гусарски? - спросил медвежонок.
     - Почему? - удивился Птиц. - Ну, если такие гусары.
     - А кто они?
     -  Кто?  -  покрутил  головой  Птиц.  -  Так  на   Рикле-3   называют
полуразумных, мутировавших гусей.  Они  целыми  днями  ничего  не  делают,
режутся в карты, пьют бургоньяк, шампаньяк и вообще ведут беспечный  образ
жизни. Веселый народ, этого у них не отнимешь. А монетку они кидают, когда
не могут решить, что им делать  -  пить  "горькую-76",  а  потом  ехать  к
гусочкам или же наоборот, сначала ехать  к  гусочкам,  а  потом  уже  пить
"горькую-76"...
     Спать они устроились в дупле гигантского дуба. Ночью пошел дождь.
     Под  утро  Птиц   проснулся   и   долго   лежал,   вспоминая   что-то
старое-старое, трудноуловимое, слушая, как шелестит мокрая трава  и  дождь
барабанит по жестким листьям дуба.
     Что-то с его воспоминаниями было неладно.
     Он вздохнул и, повозившись, устроившись поудобнее, опять заснул.
     Кормы  двигались  цепью.  Их  предводитель,  трехметровый  гигант   в
сверкающих, обшитых скальпами врагов латах, с тяжелым двуручным  мечом  за
спиной и двумя во бокам, шел в середине.  Справа  от  него,  сгибаясь  под
тяжестью бердыша и сверкающего,  как  зеркало,  щита,  пыхтел  оруженосец.
Слева пылил красноватой  гормской  пылью  хранитель  священной  трехглавой
мухи. Сама муха копошилась и жужжала в узорчатом коробе за его плечами.
     Предводитель кормов остановился и, наклонившись,  стал  рассматривать
четко отпечатавшиеся в песке следы дорожников.  Наконец  он  выпрямился  и
махнул рукой. Цепь воинов зашагала дальше.
     Кормы не знали, что километрах в двух  им  навстречу  движется  отряд
невысоких,  но  чудовищно  широкоплечих  кракеозов.  Их  предводитель,  не
подозревая с кем вот-вот столкнется, шел во главе  своих  людей,  медленно
пережевывая наркотическую жвачку нух и рассеянно поигрывая длинным мечом.
     Преследуемые  кормами  трое  одетых  в   рваные   беотийские   хитоны
дорожников  находились  между  этими  неумолимо  сближавшимися   отрядами.
Провалились  они  на  такой  мелочи,  как  незнание  имени  любимой  кошки
беотийского  автократора.  Теперь,  для  того  чтобы  спрятаться,  у   них
оставалось минут пятнадцать - двадцать, не больше.
     Что ж, пора вмешаться.
     Велимир взмахнул отливающими  золотом  крыльями,  собственно  говоря,
супершпиону совершенно  не  нужными,  но  придававшими  ему  вид  местного
золотого орла, и передал старшему группы через микроприемничек, вживленный
у него над ухом, что бежать  надо  строго  на  север.  Там,  за  песчаными
дюнами, начиналась спасительная для них, сейчас, великая топь. Теперь  все
зависело от быстроты ног дорожников.
     Они не успели совсем чуть-чуть. Кормы заметили дорожников, когда  они
были метрах в тридцати от зарослей гигантской осоки и камыша,  с  которых,
собственно, и начиналась великая топь. Засвистели стрелы...
     Дорожников спасло то, что в этот  момент  из-за  ближайшего  холма  с
ревом  и  гиканьем  посыпались  кракеозы.  Предводитель  кормов   выхватил
двуручный меч и скрестил его с мечом предводителя  кракеозов.  Поле  битвы
заволокла пыль.
     Велимир еще успел заметить, как верховный корм ловким ударом расколол
щит предводителя кракеозов пополам,  потом  увидел  одного  из  кракеозов,
раскручивающего над головой дюжину соединенных  стальной  нитью,  усеянных
острыми шипами шаров. Неподалеку  от  него  медленно  оседал  на  землю  с
торчащей из горла черной стрелой хранитель священной мухи. Сделав  изящный
разворот, супершпион стал снижаться над великой топью.
     Вовремя.  Предупредив  дорожников   о   том,   что   справа   к   ним
подкрадывается болотный тигр, и выведя их на безопасную  тропинку  эльфов,
Велимир переключился на другой мир.
     Здесь его