огнул, когда алчный
сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое
особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как
корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в
животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике
прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы
на землю осыпались. Дубок остался невредим.
   "Рада была пособить, - удаляясь, сказала Осина. - Долгих лет тебе,
Выкормыш человеческий!"
   "А она меня напугала, - признался Липа. - Случись что, из любого из нас
жизнь высосет, как пчела нектар. М-да..."
   Опять закружился снег. На сей раз он оказался легким, будто тополиный
пух, по-зимнему сухим и холодным. Дубок, как ни крепился, согнулся в три
погибели.
   Ослабел он, того гляди не выдержит, обломится юный ствол. Но повезло
выкормышу:
   человек-девочка прибежала в сквер любимца проведать. Снег с веток
стряхнула, обхаживать принялась. А он, как в себя пришел, и так и этак
перед ней.
   Даже теплом делиться попробовал, да не знает она нашего языка. Зато я
ее яркое, цветущее тепло понял. Оказывается, Дубок-то родитель посадил
аккурат в день ее рождения. Вот и росли они вместе - дерево и человек, и
друг друга преданно любили.
   Минул лихой день, и ночь нас накрыла. Ни луны, ни звезд - только тучи
на небе. Травы из лесу весть принесли. Лесной родственник мой говорил: не
ждите тепла в семь ближайших солнц, к худому готовьтесь, терпите. Соседи
выслушали меня, приуныли. Кто-то предложил - сбросим листья, да в сон
уйдем, а иначе того гляди стволы отмерзнут, как минувшей осенью у садовой
Сливы. Я против высказался. Не резон нам раньше времени от солнца и воды
отказываться.
   "А, какой смелый! - подали голос Клены. - Сам выше Елей вымахал,
тебе-то что - одной веткой больше, одной меньше."
   Трудно с дурными. Наскакивают почем зря, нет, чтоб послушаться совета.
   "Как поступать собираешься, Белостволый?" - спросила Осина.
   "Листья воды лишу, молодые корешки усыплю. С семенами проститься
придется, да то не беда. Будет новая весна, будут и семена".
   Я нарочно громко говорил, чтобы молодые гордецы звездолистные услышали.
   Много я от них грубостей видал, но не казнить же лихом за кривое слово.
   Подрастут, образумятся.
   Пока мы совет держали, Сирень все больше Яблони в саду слушала. А после
к нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в
землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе
к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все,
для них горе - что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят
под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
   Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду
человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам
прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом
потянуло.
   Огонь!
   Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра
от него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.
   Костер сильнее и сильнее разгорался. Стволы лесных собратьев в огне
горели, как солнце жаром согревали замерзший сад. А человек-старая-женщина
так и топала туда-сюда, туда-сюда.
   Сирень к ограде прильнула.
   "Сгоришь, дуреха," - остерег кто-то из соседей.
   "Не кликай, - огрызнулась ворчунья. - Человек-старая-женщина мертвые
деревья для себя припасала, в своем доме солнце сотворить хотела. А теперь
вс„ Яблоням отдала. Отогреваются, кумушки. Авось живыми будут".
   Скоро снег кружиться перестал. Солнце из туч лучи спустило. Холод не
прогнало, но светом порадовало.
   А дальше - хуже. Май будто наряд чужой надел: претворился коварным
октябрем, морозом задышал. То дождь ледяной, то снег мокрый, то ветер
промозглый.
   Сок в волокнах стыл, да так, что к молодым веточкам доползать вовремя
не поспевал.
   Отмерзали ветки. Гибли. Липа и тот сплоховал, большую ветвь потерял.
   Сирень тихо плакала. Одна за другой чернели цветущие кисти. Холод, что
огонь разгулявшийся, все пожирал, оставлял за собой мертвую сушь. И конца
беде лютой не видать было.
   Дубок - умница, строго слову следовал. Солнце днем ласкалось, молодежь
тут же на радостях водицу принималась тянуть. А наш - ни-ни, брал ровно
столько, чтобы сил хватило сок по всем веточками пропустить, да к ночи
затаиться.
   Тех, несмышленых, мороз ночью насмерть прихватывал. Много поросли
погибло.
   Дубок же только одну веточку отморозил. Пригорюнился, как наказание
принял.
   "Дядя Береза, разве я не слушался тебя? Разве водой жадничал?"
   "Нет, - говорю ему, - все по закону делал. Да только есть в жизни то,
что не во власти нашей изменить. Берут верх над нами и холода, и огонь, да
и люди -
 случается. А ты живи и земле-матушке верь. Испытывает она, силу проверяет.
   Слабых да глупых - заберет, не позволит плохой памяти множиться, а
других прочно стоять научит".
   Кивали моим словам соседи, соглашались. Боль свою поглубже в корни
спрятали, хоть тяжко всем было. Ни один невредимым не остался. Самое
меньшее - листочки иссохли. А у кого и хуже - цветы да поросль погибли,
ветки отмерзли, корни застыли.
   Друг за друга мы держались. Будили, коли кто в дрему впал не вовремя.
   Вот только Клены мы не уберегли. Те все больше с Елями общались. А Ели,
что они о нас, лиственных, знают? Кликали мы, кликали к беднягам Кленам,
да с каждым часом слабее их ответ становился. И рады бы уж нашим советам
внять, да сил не осталось. Убил мороз юные стройные создания. Заледенил
стволы, погубил молодые корни. Настало новое утро, и не докричались мы до
Кленов.
   Беда - она для всех одна. О людях помнить я не забывал. И они о нас
радели сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным
укрыла. Я ей спасибо сказал.
   Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье:
   злились, значится, на погоду. В домах у ним холод поселился, не
прогонишь.
   Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А
большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь
не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя
Липа, печи особые.
   Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной - не положено.
   Весной солнце греет".
   Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
   Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу -
человек идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое,
билось внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И
злятся тоже так.
   Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул.
   Вдруг удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил.
Топором. И еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи
зашумели, а я к человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось
чуда, не услышал он меня.
   О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему свой сок
бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по корням ей
человек-мужчина.
   Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай
лихом, брат, да Дубок береги; живите в мире...
   Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не
слышал я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
   Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес
человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его
росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А
я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел
дерево рубить.
   Погибал его росток, как наши в стужу засыхают.
   Долго я думал потом. Почему Липу? Почему не меня? Ведь жара с моих
веток больше будет, это всякий знает. А ответ простой оказался: толст мой
ствол и вершина повыше крыш будет. В одиночку не повалил бы меня человек,
вот и повернулся к тому, кто помоложе и потоньше. К Липе.
   Как-то давно молодежь меня спросила: какой смертью лучше умирать дереву?
   "Лишь бы не в печке", - не раздумывая ответил я. А сейчас смотрю на
сруб, что от брата-Липы остался, и иное на ум приходит. Его тело в тепло
превратилось и спасло человеческий росток. Росток взрослым станет, много
дел совершит. И пусть это будут добрые дела, как те, что человек-девочка
творит. Ради жизни можно свою жизнь положить. Ведь земля у нас одна - у
нас, деревьев, у людей, у зверей. Мы друг друга поддерживать должны, и
любить. Так испокон веков было, и будет так.
   Холода ушли. Канули в память. Скинули мы вялые, замерзшие листы.
   Зеленый листопад ветром унесло. Солнце ярче светить стало, и из лесу
весть пришла:
   встречайте лето! Движется к нам жаркий дух.
   Вот так и пережили мы лютую напасть. А о том, кто из мая того уже не
вернется, мы помним. И о неродившихся яблочках, и о погибших Кленах. И
Липу помним. Земля позволит, превратится его единственная почка в росток.
Мы землицу хорошо о том попросим.


   Май 1999