о-то еще, кто валяется в радиусе десяти
километров.  Тоже  одновременно,  и   умерли   одновременно   и
скоропостижно.   А  я...  --  милиционер  запнулся,  побелел  и
посмотрел на часы.  --  Час?  Или  полтора?  Все  равно,  можно
считать  минуты.  И  вы тоже его трогали, но попозже. И вся эта
проклятая публика, наверняка, пощупала исподтишка. Так что  все
мы здесь превратимся в кисель.
     -- Успокойтесь, -- врач сжал ему запястье.
     --  А  самое интересное, что никто не поверит. Вот вы ведь
не верите? Думаете, что у меня поехала крыша. Возможно. А через
полчаса, когда я превращусь в мешок с жижей, и эти все,  --  он
кивнул  на  пассажиров,  уже обошедших автобус и с немым ужасом
смотревших на раздавленного военного, -- они тоже начнут падать
один за  другим,  как  переспелая  клюква.  И  вы  тоже  будете
вычислять  минуты.  Два  часа!  Два часа с того момента, как вы
потрогали первого...
     Врач влепил ему такую пощечину, что  пилотка  свалилась  в
пыль. Милиционер поднял ее.
     --  Ну  конечно.  Я  понимаю. Я совершенно спокоен. Можете
даже посчитать пульс. Но я должен  сообщить  на  пост  о  новом
происшествии.
     Он зашагал мимо зрителей к патрульной машине. Врач отозвал
в сторонку  ефрейтора, который уже рад был поменять эту поездку
с офицером в город на несколько нарядов. Если б мог.
     -- Присмотри за ним, парень,  --  врач  проводил  взглядом
милиционера. -- Обстановку можешь считать боевой.
     Лейтенант  переговаривался  с  сержантом.  Тот сказал, что
никакие спецслужбы и армия не отреагировали. Только что выехала
обычная опергруппа.
     -- Здесь еще два трупа. И пусть  меня  поставят  в  январе
регулировать движение, если скоро не появятся новые.
     -- Там что, партизаны, шеф?
     --  Хуже.  Я  считаю,  что  это какая-то болезнь, а доктор
считает, что болезнь у меня -- психическая.
     -- Связаться с санитарами?
     -- Свяжись со всеми. Но пусть будут осторожны.  Если  и  я
через  час...  захвораю,  это  будет лучшим доказательством. Но
пока у всех вирусов  алиби  --  их  никто  не  видел  на  месте
преступления.
     --  Хорошо,  шеф.  А  этот  доктор...  Может,  он э-э-э...
немного разбирается в психиатрии?
     Лейтенант зарычал и оборвал связь.
     Нет, однозначно, никто ему не поверит. А может он не прав?
Да нет же,  пусть  не  микробы,  не  вирусы,  не  бактерии,  но
какая-то  химия, радиация -- неважно что, пусть не заразное, но
со всеми признаками заразного. Пусть  не  болезнь  --  ведь  он
чувствует   себя  абсолютно  нормально  --  но  со  смертельным
исходом. Чума. Только в  десятки  раз  более  стремительная.  А
такими  темпами  она  выкосит  все  население  раньше, чем люди
поймут, что они вымирают. Или как он.  Поймут  --  и  умрут,  и
вякнуть  не  успеют.  А  те,  кто  не  видел, не поверят. А кто
увидел, тут же умрет. И все.
     Но пока жизнь продолжалась. Показалась колонна бензовозов,
двигающаяся в сторону воинской части.  В  первой  машине  сидел
офицер;  заметив  газик,  он  велел притормозить и высунулся из
кабины:
     -- Что тут? -- обратился он к милиционеру, и заметил  тело
на обочине. -- Это не наш потрудился?
     --   Нет,  --  отрезал  тот.  --  Проезжайте,  не  мешайте
работать.
     Офицер хмыкнул  и  захлопнул  дверцу.  Колонна  тронулась,
медленно  объезжая  стоящие машины. Милиционер сидел в машине и
провожал их взглядом.
     Чума. Трупы надо сжечь. И  больных  тоже.  Трупы  больных.
Больные  трупы.  Точнее,  заразные. Какая разница! Все сжечь. И
себя тоже. Я ведь тоже труп, больной и заразный.
     Он посмотрел на свою руку, ту, что в крови летчика.  Не  в
крови,  а  в  этой  поганой  жиже.  Она засохла, но не кровяной
коркой, а как акварельная краска. Только слегка жирная. Или это
от того, что рука  вспотела?  Вон,  как  дрожит.  И  тянется  к
кобуре.  И  достает  пистолет.  Вроде,  никто  не  заметил этих
манипуляций  его  руки.  Колонна  почти  прошла,  осталось  три
машины. Пусть будет вот эта.
     Раздались  три  выстрела. Время, казалось, остановилось на
мгновение. Но ничего не произошло. Только все смотрят на  него,
а   он  стоит  возле  патрульной  машины.  Мимо  медленно  едет
бензовоз, а из его раненого бока льются на асфальт  три  струи.
Раздался  еще  выстрел.  Четыре  струи. Время пошло дальше. Две
фигуры -- проклятый доктор и  ефрейтор  --  сместились.  Теперь
нужно   действовать  наверняка.  Вторая  рука  поможет  первой.
Прицелиться! По бензобаку -- огонь!
     И огонь вырвался на свободу.

     Все сошли с ума

     Спящие люди  вызывают  во  мне  непреодолимое  отвращение.
Особенно, когда их много в помещении. Но и одного достаточно...
     В ту ночь меня мучили кошмары. Снилась большая затемненная
комната,  вроде  больничной  палаты  или казармы, и повсюду, на
койках вдоль стен или прямо на полу, в одежде или  завернувшись
в  какое-то  тряпье,  спали  люди.  Шумно  дышали,  ворочались,
стонали, храпели. И лица -- тупые, застывшие, изредка чмокающие
губами.
     Проснулся я не  в  поту,  но  с  ощущением  избавления  от
невыносимой  гадливости.  Было еще рано, но не настолько, чтобы
засыпать снова. Даже если сон не повторится, сразу  после  него
невозможно самому стать таким.
     Я  встал и, не одеваясь, побродил по квартире. Слава богу,
теперь я живу совершенно один. Жена просыпалась позже  меня,  и
каждый  день  начинался  с того, что я видел ее спящей. В конце
концов это перевесило. Я даже не мог толком объяснить, как  она
мне мила и одновременно противна.
     День начался обычно -- с воспоминаний о спящей жене.
     Работал  я  дома  на несколько небольших рекламных фирм, и
сегодня нужно было  доставить  в  одну  из  них  очередной  мой
шедевр.  Но  это  -- часам к двенадцати, а пока еще нет восьми.
Можно с неторопливой приятностью провести утро.
     Окно кухни выходило во двор. Светало. На  улице  тоже  все
было  как всегда. Люди торопливо шли на работу, крупный мужик с
овчаркой возвращался с прогулки.
     Чем  провинилась  в  следующее  мгновение  собака,  я   не
заметил.  Но  звук  от  удара поводка проник даже в кухню моего
четвертого этажа. Овчарка взвизгнула,  получила  еще  несколько
раз и попыталась рыком протестовать; тогда хозяин схватил ее за
шкуру  и  швырнул в снег. В руке его появилась палка, но не для
игры с любимым псом. Он принялся колотить собаку по голове и по
хребту, пока та, скуля, не поползла от него. Я отошел от  окна.
Зрелище тоже неприятное.
     Когда  у  меня  была  семья, то была и собака. Не очень-то
воспитанная,  она  порой   получала,   но   забивать   животное
дубиной... все-таки это атрибут первобытной охоты.
     Комната  моя выходит окнами на довольно оживленную улицу с
трамвайным движением, причем  остановка  прямо  под  окном.  За
завтраком  я  услышал  шум  столкновения  машин,  но не обратил
внимания.   Это   случалось   довольно    регулярно.    Правда,
многоголосая  перебранка  не  утихала, но я задумался о чем-то.
Однако  лязг  металла  и  звон  стекла   повторился,   да   еще
сопровождаемый  истерическим  хором;  я  не выдержал и прошел в
комнату.
     На    трамвайной    остановке     было     столпотворение.
Вырисовывалась  картина двойной аварии: сначала столкнулись две
легковушки,  а  во  второй  раз  их  боднул   сзади   маленький
грузовичок с какой-то рекламой на фургончике.
     Все   бы  ничего,  всякое  бывает,  но  в  момент  второго
столкновения  на  остановке  стоял  трамвай,  переднюю   машину
бросило ударом вперед, прямо на двери вагона. А оттуда выходили
люди.  Двоих  зажало,  раздавило,  но  не насмерть. Вопили все,
похоже, водителей  ждала  немедленная  расправа.  И  ни  одного
милиционера поблизости.
     Я  сходил за завтраком, покончил с ним у окна и закурил. И
тут произошла еще  дикость:  одного  раздавленного  вытащили  и
оставили на дороге, но когда принялись было за второго, трамвай
тронулся и проехал вперед полметра.
     Я  поморщился  и  подавил  холодок  под  желудком.  Это уж
слишком! Тут подъехала "скорая", первого раздавленного положили
на носилки, а на второго накинули простынку. Так он  и  остался
лежать.   Движение  было  перекрыто,  и  машины  стали  огибать
препятствие, выезжая на тротуар. Я подумал, что сейчас переедут
еще кого-нибудь. Даже сказал это вслух,  хотя  никто,  конечно,
меня  не  слышал.  Я  отошел  от  окна и стал собираться. Решил
закончить дела пораньше, все равно утро подпорчено.
     На улице было  довольно  тепло,  но  не  настолько,  чтобы
вчерашние  сугробы  превратились  в слякоть. Я задержался около
места  происшествия.   Милиция   уже   орудовала   здесь,   три
столкнувшиеся  машины поставили на газон, трамвай уехал, а труп
увезли. Смотреть было не на что.
     Следующее странное и неприятное происшествие случилось при
посадке в автобус. Конечно, чтобы проехаться на автобусе в  это
время, нужно иметь крепкие нервы и мускулы. У какой-то старушки
явно  не хватило второго, она была взята за шиворот и отброшена
метра на три. С одной стороны, знала же, божий  одуванчик,  что
сейчас  не  ее  время, а с другой -- три метра все-таки слишком
сурово. Хотя, если ближе,  ее  бы  остальные  затоптали:  никто
бабке  на  помощь  не  бросился, хотя хама одернули, даже драка
завязалась, но в набитом автобусе это зрелище  не  из  тех,  на
которые берут билеты.
     Высадка  из  автобуса у метро была точь-в-точь как бегство
из  горящего  театра.   Упавших   пинали,   топтали,   об   них
спотыкались,  падали... Выбравшись из этого водоворота живым, я
прошел к киоскам. Здесь почти никого не было,  торговля  в  эти
часы   не   оживленная.   Только   у   одного   ларька  мужчина
переговаривался с продавцом.
     Я взял сигареты  в  соседнем.  До  меня  долетали  обрывки
разговора  покупателя с ларечником. Они переругивались, причем,
судя  по  всему,  без  повода.  Вдруг  мужик  отошел,  подобрал
крепенькую  доску от ящика с торчащими гвоздями и что есть силы
треснул по стеклу. Стекло  выдержало.  Не  выпуская  палки,  он
поднял  с  земли  несколько  камней и стал швырять ими в ларек.
Теперь стекла звонко осыпались. Кто там сказал, что  покупатель
всегда прав?
     Люди   стали  останавливаться  и  неуверенно  смотреть  на
расправу.  На  противоположной  стороне  перекрестка  показался
милицейский  патруль;  таких  посылают на захват террористов. К
счастью, я следил не только за битьем стекол,  но  и  за  ними.
Один   снял  с  плеча  короткий  автомат  и  принялся  стрелять
одиночными. Зазвенели стекла  других  ларьков,  какая-то  тетка
своим  криком заглушила вопль раненого продавца. Народ бросился
к подземному переходу.
     Странно, но стрельба не произвела  того  впечатления,  как
должна  бы.  Через  минуту  я  вышел из перехода и направился к
метро; все было спокойно, только ларьки стояли без стекол.
     Очередь за жетонами занимала весь вестибюль и  торчала  на
улицу. Работники метро сами нарывались: действовала только одна
касса.  Кому-то  все это окончательно не понравилось. Он просто
прошел через турникет, не скрываясь и не заплатив. Когда другие
стали следовать этому примеру, тетка-контролер подняла  ужасный
визг,  --  ей  вмазали  по  рылу.  Выскочили милиционеры и тоже
получили. Нехорошее предчувствие заставило меня поторопиться. У
эскалатора образовалась страшная давка, а только я протиснулся,
как его остановили.
     Всякие  правила   и   приличия   уже   вовсю   переставали
действовать. Народ полез на соседний, тоже стоящий эскалатор, а
третий  полз  вверх,  но и его вскоре остановили. Людской поток
был  сейчас  не  в  пользу   поднимавшихся,   и   им   пришлось
возвращаться  вниз.  Кроме  тех,  кого  ненароком покалечили, а
таких было достаточно с обеих сторон.
     Поезда еще ходили, но на платформе тут  и  там  вспыхивали
стычки.  Кого-то  роняли на рельсы, случайно и намеренно, орала
трансляция, ревела толпа; в этих шумах  медленно  и  совершенно
неслышно  выползал поезд. Я не мог подобраться к краю платформы
и не видел, сколько человек барахтались на рельсах;  некоторые,
должно быть, сочли за лучшее переждать в желобе под поездом. По
крайней  мере,  один. Чем ему не нравилось лежать там тихонько,
но только когда поезд почти остановился, он таки полез  наверх.
Вопль под сводами перекрыл все звуки.
     Жизнь,   однако,  продолжалась,  и  такие  мелочи  уже  не
прерывали ее  течения.  Набитый  под  завязку  состав  уполз  в
туннель.  Дорога  до  следующей  станции  заняла почти полчаса;
пешком я дошел бы быстрее, не в такой  толпе,  конечно.  А  тут
всех ждал сюрприз.
     Силы,   которые   должны  обеспечивать  порядок  в  местах
повышенной  плотности  народа,  пришли  в  движение,  такое  же
бессмысленное и озлобленное, как сама людская масса.
     На вход эта станция была уже закрыта, поезда остановили, а
всех решительно  попросили  выйти  наверх.  В помощь пассажирам
были  приданы  сотни  полторы  автоматчиков,  готовых   открыть
стрельбу.  Это они и продемонстрировали, пока в потолок. Наружу
выходили примерно так же, как спускались  давеча,  с  той  лишь
разницей, что упавшие вверх по ступенькам не катятся.
     Не  знаю,  кого  какие  дела  погнали  из дома, но с этого
момента целеустремленных людей я больше не видел.  Спешащих  --
да:  они убегали -- от преследования, от стрельбы -- в укрытия,
подбегали  к  какой-то   добыче,   в   общем,   разбирались   с
сиюминутными потребностями -- и только. И я становился одним из
них.
     Кварталах  в  двух  от  станции метро шел настоящий бой. Я
вспомнил, что где-то там находится не просто отделение милиции,
а районное управление внутренних дел. Думаю, и  той,  и  другой
стороне,  кем  бы  они  ни  были, нашлось из-за чего сражаться.
Улицу туда перекрыли человек двадцать милиционеров, вооруженных
только дубинками. Защищать свою цитадель они не  спешили;  лица
их  были  какие-то  отрешенные.  Люди  кружили вокруг станции с
такими же бессмысленными выражениями; глаза у них то мутнели  и
стекленели,   то,   напротив,   становились  вдруг  хитрыми  и,
казалось, проникающими в сознание.
     Вдруг  несколько  человек  одновременно   набросились   на
милиционеров, причем так внезапно, что те не успели замахнуться
своими  дубинками, так что число их сразу сократилось вдвое. Но
оставшиеся  незамедлительно  вступили  в   драку.   К   честным
гражданам  тоже  быстро  подошло подкрепление. Я оказался среди
волонтеров: пришла пора разживаться каким-то оружием; резиновая
дубинка казалась мне золотой серединой -- не  палка  с  гвоздем
или  булыжник, но и не огнестрельное, владеть которым я все еще
не решался. Даже если все сошли с ума, я-то тут при чем!
     В схватке мне досталось по руке, к счастью левой, так  что
трофей  был  заслуженный.  Я бросился прочь, считая, что борьба
идет из-за оружия, и я стал такой же мишенью,  как  милиционеры
только   что.   Но  все  оказалось  гораздо  непонятнее.  Драка
продолжалась, и никаких сторон не было.  Каждый  за  себя.  Это
было по мне.
     Несделанное  дело  подсознательно  повело  меня в сторону,
противоположную дому. Обычно забитую  в  эти  часы  грузовиками
заводскую  улицу я нашел почти пустынной; вдоль домов слонялись
люди, у многих в руках были палки или обрезки труб, но никто не
сцеплялся. Прохожие избегали приближаться друг к другу,  и  это
было  достаточно  здравым  в  их  поведении.  Из  двух,  идущих
навстречу, один переходил на другую сторону улицы, причем делал
это, как я заметил, тот,  у  кого  оружие  было  более  жалким.
Выяснилось,  что  мое  котируется  ниже  лома,  но выше прочего
мусора, а с человеком, который ловко владеет ломом, я теперь не
хотел сталкиваться, будь он даже с голыми руками.
     Напряжение нарастало. По мере приближения к центру  города
бесцельно бродящие люди исчезали; они все больше отсиживались в
подъездах,  каких-то  щелях;  перемещались  быстрым  шагом  или
бегом. Крепкий пожилой мужчина устроил мне засаду, но  сам  был
безоружен.  Он  просто  толкнул меня. Я успел зацепиться за его
пальто и не отлетел в сторону, а упал ему под ноги,  и  тут  же
треснул  его  дубинкой  по  голени.  Удар был неумелый, да и из
лежачего  положения,  но  он  охнул   и,   плача,   пополз   на
четвереньках в свое укрытие. Преследовать его мне не хотелось.
     Впереди  был  мост; справа и слева от него на этой стороне
высились корпуса военного училища, неподалеку находился вокзал.
Я подумал было сунуться туда, но что-то все еще тянуло  вперед.
И я поддался.
     Мост  перекрыли,  для  чего  вооружили  курсантов  и густо
поставили на подступах к нему. Не доходя  метров  сто,  посреди
дороги  торчала  фанерка  с  плакатом,  предупреждавшим, что по
всякому, прошедшему за плакат, будет открыт огонь на поражение.
В окнах училища тоже маячили вооруженные люди. Я приблизился  к
опасной  черте и спрятался в подворотне, осмотрев сначала двор.
Он был пуст.
     Час без малого  торчал  я  в  засаде,  пока  не  случилось
закономерное.  Я наблюдал не только за военными, но и за домами
напротив. Там я совершенно точно засек  трех  таких  же  как  я
наблюдателей,  и еще троих предположительно. По улице же за это
время не прошел ни один человек.
     Когда курсанты начали громко ссориться, я напрягся.  Через
пару минут прогремели первые выстрелы; почти сразу пальба стала
частой.  Я  было  убрался  в  подворотню, но тут раздался такой
грохот, что любопытство пересилило.
     У тех, что на мосту, нашлось оружие посерьезней. Может, им
дали какой-нибудь    гранатомет,    чтобы    отразить     атаку
прорывающихся   в  центр  города  машин,  а  может  просто  для
острастки или случайно. И они его применили -- против тех,  кто
поливал  их  огнем  из здания. Применили грамотно: дом довольно
быстро  загорелся.  И  другой  корпус,   напротив,   тоже.   Но
снайперов-гранатометчиков   вроде   сняли.  И  вообще  стрельба
стихала, выстрелы  становились  одиночными.  Настало,  наконец,
время наблюдателей.
     Признаюсь, я никудышный разведчик. Я засек только шестерых
самых  неосторожных,  а  их  было  около  двадцати -- только на
противоположной стороне улицы! И все они бросились к трупам  на
мосту. Этим уже нужно было оружие, они собирались завладеть им,
чтобы  выжить  в  этом  чертовом  сумасшедшем  новом  мире. И я
собирался сделать то же самое.
     Откуда-то  еще   постреливали,   некоторые   охотники   за
автоматами  падали;  один такой, с простреленным животом рухнул
мне под ноги. Перепрыгнув, я, петляя, понесся дальше, и когда в
числе первых завладел самым обычным "калашниковым", стал  готов
без шуток защищать жизнь, у которой появился шанс продолжиться.
Я   подстрелил  одного  озверевшего  наблюдателя,  бежавшего  с
перекошенным лицом по моим следам. Пуля попала в плечо, он упал
на спину; отходить под прикрытие домов мне пришлось  мимо  него
--  господи,  как  он ругался! Розовая слюна разлеталась веером
метра на три, а здоровой рукой он попытался  ухватить  меня  за
ногу. Нормальный человек с такой раной на подобное не способен.
     До  своей подворотни -- где недавно отсиживался, дожидаясь
удобного  случая   --   я   добрался   благополучно.   Стрельба
прекратилась,  но  место  мое  уже  было занято. Лицом к лицу я
столкнулся с парнем моего возраста  или  чуть  моложе.  Мы  оба
держали  автоматы  наперевес  и чуть не ткнули ими друг другу в
животы. Чудо, что мы не выстрелили одновременно.
     Он отступил вглубь под арку и смотрел на меня. В полумраке
лица было не разглядеть,  мне  показалось,  что  глаза  у  него
вполне  нормальные. Но я знал, что через минуту они могут стать
стеклянными или, наоборот, излишне живыми. Я надеялся,  что  мы
успеем  разойтись  мирно  прежде,  чем  это произойдет. И еще я
надеялся, что это не произойдет со мной. Никогда.
     Парень нерешительно пошевелил челюстью. Было так тихо, что
я услышал звук этого движения.
     -- Ничья? -- хрипло выдавил я.
     Тут он и  нажал  на