жирный Геринг мнил себя юным Зигфридом,  Гитлер  -  белокурым
викингом, Геббельс - высоким, Геринг - стройным. Шкодливые босяки, которые
даже не сумели  придать  хоть  какую-то  убедительность  своим  обвинениям
Димитрова в поджоге рейхстага. Весь  мир  хохотал  во  все  горло  над  их
халтурой. А чего стоят эти грандиозные  балаганные  партийные  шествия  со
всякой помпезной ерундой вроде прикосновений  флагов  отдельных  земель  и
городов к тому  священному  знамени,  на  которое  капала  кровь  из  носа
мученика Хорса Весселя! И тем не менее, коричневая  чума  распространилась
по всей Европе, нацисты безжалостно истребляли людей....
     Одно было ясным: жизнь в трудовом лагере в самом лучшем случае сведет
его в гроб своей безысходной скукой. Его посчитали неграмотным  простаком,
потому-то ему и сошло с рук то, что не прощалось высокопоставленному в  их
нелепой иерархии рабочему седьмого разряда. Ройланд стал рыться в  стенном
шкафу в углу лаборатории - у него с Пикероном размеры одежды  должны  были
быть примерно одинаковыми...
     Он нашел отутюженный  комплект  форменного  обмундирования,  а  также
нечто вроде штатского костюма  -  несколько  мешковатые  штаны  и  подобие
кителя с жестким стоячим воротником. Очевидно, его можно  было  одеть,  не
опасаясь, ибо для чего же тогда еще он здесь висел? И столь  же  очевидным
было то, что здесь совершенно  неуместны  его  узкие  брюки  и  фланелевая
рубаха. Ему было неизвестно, что ожидает его в этом новом одеянии, зато он
со всей определенность знал, что Мартфилд поплатился  жизнью  за  то,  что
подобрал на дороге человека в узких брюках и  фланелевой  рубахе.  Ройланд
переоделся в штатский костюм, а свою собственную рубаху и  брюки  запихнул
на верхнюю полку шкафа. Подобно маскировки, по-видимому,  было  достаточно
для этих кровожадных клоунов. Он вышел в коридор,  поднялся  по  лестнице,
пересек заполненный служащими вестибюль и вышел на  заводскую  территорию.
Никто не отдавал ему честь, и он никого не  приветствовал  сам.  Он  знал,
куда направляется - в добрую старую настоящую японскую лабораторию, где не
будет немцев.


     Со студентами-японцами Ройланд был знаком еще в университете, и тогда
ему не хватало слов, чтобы выразить свое восхищение этим народом.  Их  ум,
скромность, собачье упорство и добродушие делали  их,  насколько  это  его
затрагивало, самим здравомыслящими людьми из всех, с кем  он  был  знаком.
Тодзио и его военщина, насколько это касалось Ройланда, не были настоящими
японцами, а были просто тупыми солдафонами и интриганами. Настоящий японец
любезно выслушал бы его, спокойно сверил  его  рассказ  с  доступными  ему
фактами...
     Тут он потер щеку и вспомнил господина Ито и его удар по лицу. Что ж,
по-видимому, господин Ито тоже солдафоном и интриганом - и  демонстрировал
перед немцами свою лояльность в этом горячем пограничном районе и без того
полном различных трудных проблем в сфере юрисдикции.
     В любом случае, он ни за что не отправится в трудовой  лагерь,  чтобы
дробить там скалы или валить лес  до  тех  пор,  пока  этим  недоумкам  не
покажется, что он приведен в "должное соответствие". Там  он  через  месяц
сойдет с ума.
     Ройланд  подошел  к  ректификационным   колоннам   и   побрел   вдоль
стеклянного трубопровода, по которому  текла  производимая  в  них  серная
кислота, пока не вышел к большому сараю, где мужчина с взметнувшимися  как
надкрылья жука бровями  наполнял  кислотой  огромные,  обтянутые  рогожей,
бутыля и выставлял их наружу. Он пошел следом за рабочими, которые грузили
их на ручные тачки и подкатывали к  другой  двери  сарая,  где  размещался
склад. С другой стороны  сарая  другие  рабочие  грузили  их  на  закрытые
грузовики, которые время от времени отъезжали отсюда.
     Ройланд притаился в углу склада  за  баррикадой  из  бутылей  и  стал
прислушиваться к перебранке между диспетчером по отгрузке и  водителями  и
той отборной ругани, которою грузчики осыпали бутыля.
     - Ну-ка, погрузи, придурок, эту чертову партию во Фриско!  Какое  мне
до тебя дело! Этот груз должен быть отправлен в полночь!
     И вот, через несколько часов после того, как стемнело,  Ройланд  ехал
на запад. Дышать было что нечем, к  тому  же  он  находился  в  отнюдь  не
безопасной компании почти четырех тысяч литров кислоты.  Единственной  его
надеждой было то, что ему попадется осторожный водитель.


     Ночь, день, затем еще одна ночь на  дороге.  Грузовик  останавливался
только на заправочных станциях. Водители непрерывно  сменяли  друг  друга,
прямо за рулем перекусывали бутербродами и дремали в свободную  смену.  На
вторую ночь пошел дождь. Изловчившись,  Ройланд  слизывал  капли,  которые
стекали по покрывавшему кузову брезенту. Как только чуть-чуть рассвело, он
протиснулся к заднему борту и увидел, что они едут мимо  орошаемых  полей,
на которых выращивают  овощи.  Вид  воды  в  оросительных  канавах  вконец
доконали его. Услышав характерный лязг в коробке передач при  переключении
на низшую скорость перед поворотом, он перекинул свое  тело  через  задний
борт и выпал из кузова. Он был настолько слаб и беспомощен, что  плюхнулся
на асфальт как мешок с песком.
     Не обращая внимание на ссадины, он  поднялся  и  побрел  к  одной  из
наполненных водой до краев канаве шириной в метра полтора. Он пил,  пил  и
пил. На этот раз старинная  пуританская  пословица  оказалась  верной.  Он
немедленно выпустил наружу почти все, что еще не успел впитать в себя  его
ссохшийся желудок. Его это нисколько не смутило. Сам процесс питья  вознес
его на вершину блаженства.
     Помидоры в поле были почти зрелыми.  Ему  страстно  захотелось  есть.
Едва он увидел этих порозовевших красавцев, он сразу  же  понял,  что  нет
ничего в мире более желанного для него, чем помидоры. Первый он ел с такой
жадностью, что сок бежал по подбородку.  Следующие  два  он  съел  не  так
быстро, дав возможность зубам насладиться твердостью кожуры и  восторженно
смакуя языком их восхитительный вкус. Всюду, куда  только  мог  проникнуть
его взгляд, были помидоры. Тем не менее, прежде, чем двинуться дальше,  он
набил ими карманы.
     Ройланд был счастлив.
     Прощайте германцы с  вашей  гадкой  похлебкой  и  манерами  людоедов.
Взгляните-ка на эти прекрасные поля! Японцы - вот люди, которым  внутренне
присуща артистичность, люди, которые  умеют  привнести  красоту  в  каждую
мелочь обыденной жизни. И к тому же из них  получаются  чертовски  хорошие
физики. Ограниченные крутыми скалистыми берегами своей родины,  стесненные
столь же, как  он  в  кузове  автомобиля,  они  поднимались  мучительно  и
искривлено.  Почему  же  им  не  выбраться  на  просторы  планеты,   чтобы
обеспечить больше места для дальнейшего роста? И какой еще существует  для
этого способ, кроме войны? В эти мгновения он готов был с легкостью понять
психологию людей, которые вырастили для него эти прекрасные овощи.
     Его внимание привлекло темное  пятнышко,  своей  формой  напоминавшее
человека. Оно находилось у самого края одной из канав справа  от  него.  А
затем плавно соскользнуло  в  канаву,  Ройланд  увидел  всплеск,  какое-то
барахтанье, после чего пятно это стало тонуть.
     Прихрамывая, Ройланд побежал прямо через поле. Он не знал, хватит  ли
у него сил, чтобы плыть. Пока он стоял, мучительно размышляя  об  этом  на
краю канавы и вглядываясь в воду, рядом с ним на ее поверхности показалась
волосатая голова. Он нагнулся, вытянулся  как  только  мог  и  схватил  за
волосы. Тем не менее, сделал он это все настолько  отрешенно,  что  ощутил
мучительную боль, когда в карманах его пиджака полопались помидоры.
     - Спокойно,  -  пробормотал  он  про  себя,  дернул  голову  к  себе,
подхватил ее другой рукой и приподнял над водой. Прямо перед ним оказалось
удивленное лицо, взор тонувшего потускнел, и он потерял сознание.
     Добрые полчаса Ройланд несмотря на то, что сам совершенно выбился  из
сил, не прекращал отчаянные попытки вытащить тело на берег  канавы,  то  и
дело подкрепляя свои усилия едва слышной бранью. В  конце  концов  он  сам
свалился в воду, тут же обнаружил, что вода едва  доходит  ему  до  груди,
вытолкнул обмякшее тело на грязный и скользкий берег канавы. Он  не  знал,
жив ли еще этот человек или уже мертв, да и было это как-то ему совершенно
безразлично. Он отчетливо сознавал только одно - то, что он не в состоянии
просто  так  уйти  отсюда  и  оставить  начатое  дело   завершенным   лишь
наполовину.
     Вытолкнутое им на берег тело принадлежало  уроженцу  Востока  средних
лет, скорее китайцу, чем японцу,  хотя  Ройланд  не  сумел  бы  объяснить,
исходя из чего он пришел  к  такому  выводу.  Одеждой  его  были  насквозь
промокшие лохмотья. С широкого матерчатого  пояса  свисала  кожаная  сумка
размером с коробку для сигар. Единственным  ее  содержимым  была  красивая
фарфоровая  бутылка,  покрытая  голубой  глазурью.  Ройланд  принюхался  и
отшатнулся. В ней было что-то вроде супер-джина! Он понюхал еще,  а  затем
сделал  не  очень  большой  глоток  из  бутылки.  Он  все  еще   продолжал
откашливаться и протирать глаза, когда почувствовал, что  бутылку  у  него
отобрали. Подняв глаза, он увидел, что китаец, глаза которого так еще и не
открылись, аккуратно подносит горлышко бутылки к своим губам.  Китаец  пил
долго и нудно, затем водворил бутылку в сумку и только после этого  открыл
глаза.
     -  Достопочтенный  сэр,  -  произнес  по-английски  китаец   с   явно
выраженным калифорнийским акцентом. - Вы снизошли до  того,  чтобы  спасти
мою ничего не стоящую жизнь. Могу ли я услышать ваше высокочтимое имя?
     - Ройланд. Тише, тише. Не пытайтесь встать.  Вам  даже  говорить  еще
нельзя.
     За спиной у Ройланда раздался пронзительный крик.
     - Украли помидоры! Подавили кусты!  Дети,  будьте  свидетелями  этого
перед японцами!
     О Боже! Что это?
     Очень черный человек, одна кожа да  кости,  но  не  негр,  в  грязной
набедренной повязке, а рядом с ним в порядке понижения роста пять таких же
худых и черных отпрысков в точно таких же повязках. Все они прыгали, тыкая
пальцами в сторону Ройланда, и что-то угрожающе кричали. Китаец  застонал,
сунул руку куда-то в свое  изодранное  одеяние  и  выудил  пачку  намокших
денег. Отделив от нее одну бумажку, он протянул  ее  высохшему  мужчине  и
рявкнул:
     - Убирайтесь отсюда, вонючие варвары с  той  стороны  Тянь-Шаня!  Мой
господин и я подаем вам милостыню, а не отступные.
     Тощий дравид или кто-бы  там  ни  было  еще  схватил  деньги  и  стал
причитать:
     - Этого мало за такую ужасную потраву! Японец...
     Китаец взмахом  руки  прогнал  его  прочь,  как  назойливую  муху,  и
произнес, обращаясь к Ройланду:
     - Если бы только мой господин снизошел  до  того,  чтобы  помочь  мне
подняться...
     Ройланд нерешительно помог ему стать  на  ноги.  Мужчина  шатался  из
стороны в сторону то ли от того, что нахлебался воды, едва не  утонув,  то
ли от жуткой дозы алкоголя, которую он после этого принял. Держась друг за
друга, они побрели к дороге, преследуемые пронзительными предостережениями
не наступать на кусты.
     Выйдя на дорогу, китаец представился:
     - Мое недостойное вашего слуха имя -  Ли  По.  Не  соизволит  ли  мой
господин указать, в каком направлении нам надлежит следовать?
     - Что это вы заладили, господин да  господин?  -  не  скрывая  своего
раздражения, спросил Войланд.  -  Если  вы  так  мне  благодарны,  то  это
прекрасно, но я все-таки никакой не господин над вами.
     - Моему господину угодно шутить, - удивленно заморгал  китаец.  Очень
учтиво, стараясь не обидеть Ройланда и называя его в третьем  лице,  чтобы
не дай бог ничего не случилось, Ли По объяснил, что Ройланд, вмешавшись  в
исполнение небесного предопределения,  в  соответствии  с  которым  Ли  По
должен был пьяный свалиться в канаву и  утонуть,  тем  самым  взял  теперь
судьбу Ли По в свои руки, ибо небожители умыли теперь свои, и он им больше
уже не нужен. Он понимающе  выразил  свое  сочувствие  к  беде,  постигшей
Ройланда и заключавшейся  в  том,  что  спасение  утопающего  налагает  на
спасителя определенные обязательства, что усугубляется  тем,  что  у  него
отменный аппетит, что он известен своей нечестностью и страдает судорогами
и коликами всякий раз, когда сталкивается с необходимостью работать.
     - Меня все это мало волнует, - сердито произнес Ройланд. -  По-моему,
существовал когда-то еще один Ли По. Поэт, не так ли?
     - Ваш верный слуга почитает своего тезку как величайшего  из  пьяниц,
известных в  Поднебесной,  -  заметил  китаец  и  мгновением  позже  резко
пригнулся, ударил Ройланда сзади по ногам с такой силой, что тот плюхнулся
вперед на все четыре и шлепнулся головой об асфальт, после  чего  выполнил
такой же  почтительный  поклон  сам,  только  более  грациозно.  Пока  они
смиренно сгибали спины, мимо них прогромыхал какой-то экипаж.
     - Смею униженно заметить, - с упреком в голосе произнес  Ли  По,  что
моему господину неведом этикет, который принадлежит скрупулезно соблюдать.
Соблюдать при встрече с нашими благородными повелителями. Небрежность  при
его соблюдении стоила головы моему ничтожному старшему  брату,  когда  ему
было двенадцать лет. Не будет ли мой  господин  настолько  любезен,  чтобы
объяснить, как это ему  удалось  достичь  столь  почтенного  возраста,  не
научившись тому, чему учат детей еще в колыбели?
     Ройланд рассказал китайцу всю-всю правду.  Время  от  времени  Ли  По
испрашивал дополнительные разъяснения, и из вопросов, которые он  задавал,
постепенно стал вырисовываться его  умственный  кругозор.  У  него  ни  на
мгновенье не возникало ни малейшего сомнения в том, что именно  "волшебная
магия" забросила Ройланда  вперед  времени  на  целое  столетие,  если  не
больше, однако он никак не мог уразуметь того, почему не были  предприняты
столь  же  магические  предосторожности  для  того,  чтобы   предотвратить
губительный  исход  эксперимента  с   Пищей   Богов.   У   него   возникло
предположение, исходя из описания хижины Нахатаспе, что установка  простой
легкосъемной стенки под прямым углом  к  двери  в  хижину  могла  отвадить
любых, пусть  даже  крайне  зловредных  демонов.  Когда  же  Ройланд  стал
описывать свое бегство  с  немецкой  территории  на  японскую  и  причины,
которые побудили его к такому  бегству,  лицо  китайца  совсем  поникло  и
потускнело. Ройланд решил, что Ли  По  в  глубине  души  посчитал  его  не
очень-то благоразумным за то, что он вообще решил  покинуть  какое  угодно
любое другое место ради того, чтобы очутиться здесь.
     И все же Ройланд  надеялся  на  то,  что  это  его  предположение  не
оправдается.
     - Расскажите мне, каковы здесь условия жизни? - спросил он.
     - Эта местность, - начал Ли По, - находится во владении наших  щедрых
и благородных повелителей и является прибежищем  для  всех,  у  кого  кожа
чуточку темнее выцветших на солнце костей. Здесь сыны страны Хань, подобно
мне, или страны Инда, жившие по ту сторону  Тянь-Шаня,  имеют  возможность
обрабатывать землю и растить сыновей и внуков, которые будут почитать нас,
когда нас уже не станет.
     - А что это вы  упомянули,  -  заинтересовался  Ройланд,  -  какие-то
выцветшие на солнце кости? Здесь, что, белых людей убивают,  едва  завидев
их, или нет?
     Ли По начал неумело юлить, стремясь уйти от прямого ответа.
     - Мы  сейчас  приближаемся  к  деревне,  где  я,  недостойный,  служу
прорицателем, врачевателем, поэтому по  случаю  и  по  мере  необходимости
сказителем. Пусть моего господина не тревожит цвет его  кожи.  Ваш  низкий
слуга загрубит кожу своего повелителя, соврет  что-нибудь  подходящее  раз
или два, и его господин сойдет за простого прокаженного.


     Через неделю Ройланд понял, что не так уж плоха жизнь  в  деревне  Ли
По. Она представляла из себя  селение,  состоящее  из  саманных  лачуг,  в
котором  на  берегу  оросительной   канавы   достаточно   большой,   чтобы
удостоиться титула "канал", жило около двухсот душ. Где  была  расположена
эта деревня, толком никто не знал. Ройланд предположил, что она  находится
в долине Сан-Фернандо. Почва здесь была тучной и плодоносила круглый  год.
В основном здесь выращивали огромную редиску, которая была слишком грубой,
чтобы годиться в пищу людям. Жители деревни считали, что она идет на  корм
цыплятам  где-то  к  северу.  Во  всяком  случае,  они  собирали   урожай,
пропускали редиску через огромную дробилку с ручным приводом, и ломтики ее
хранили в темном  месте.  Каждые  несколько  дней  приезжал  на  грузовике
японец, принадлежавший к одной из низших каст,  жители  грузили  несколько
тонн молотой редиски в кузов и больше уже никогда ее не видели. Считалось,
что ее поедают цыплята, а затем цыплят едят японцы.
     Жители деревни тоже ели цыплят, но только на  свадьбах  и  похоронах.
Все остальное время они питались выращенными  ими  же  самими  овощами  на
участках  площадью  по  четверть  акра  на   одну   семью.   Участки   эти
обрабатывались столь же тщательно, как обрабатывает искусный ювелир  грани
бриллианта. На выращивание одного  качана  капусты  затрачивалось  до  ста
рабочих часов за те девяносто дней, что проходили от посева до созревания,
и эти часы затрачивали бабка, дед, сын, дочь, старший  внук  и  так  далее
вплоть до самого последнего малыша. Теоретически, вся семья должна была бы
умереть с голода, ибо один качан капусты не запасал энергию, эквивалентную
ста часам трудозатрат. Тем не менее, почему-то  этого  не  происходило,  а
люди просто оставались худыми, приветливыми, работящими и плодовитыми.
     Согласно императорскому указу говорили они все по-английски. Причиной
этого, скорее всего, было лишь то, что они были простой  недостойны  того,
чтобы объясняться по-японски, так же, как и рисовать на стенах своих домов
императорские хризантемы,  а  оставлять  им  их  прежние  родные  языки  и
диалекты было неблагоразумно исходя из политических соображений.
     Жители  деревни  представляли  из  себя  смесь   китайцев,   индусов,
дравидов,   и,   к   удивлению   Ройланда,   японцев   низших    каст    и
японцев-отверженных. Ранее ему было бы даже невдомек,  что  такое  бывает.
Согласно деревенскому преданию некий господин по имени Угецу,  разумеется,
самурай, когда-то давным-давно, сказал, указывая на пьяную гурьбу в  одной
из гонконгских тюрем: "Я забираю эту партию", - и  эта  "партия"  и  стала
предками жителей деревни, которые были вывезены в  Америку  по  дешевке  в
качестве  балласта  и  поселены  вдоль  "канала",   получив   распоряжение
выращивать положенную  им  квоту  редиски.  Место  это  во  всяком  случае
называлось  деревней  Угецу,  и,  если  и  некоторые  из   потомков   были
трезвенниками, то другие, подобно Ли По, придали яркий колорит  легенде  в
отношении первопричины переселения их предков в Калифорнию.
     Через неделю он перестал притворяться, что страдает болезнью Хоузена,
и смог  смыть  грязь  со  своего  лица.  От  него  только  требовалось  не
попадаться на глаза японцам из высших каст, и, в особенности, самураям. Но
в этом не было ничего необычного. Не попадаться  на  глаза  самураям  было
весьма благоразумно со стороны кого угодно.
     В деревне этой Ройланд вскоре обнаружил, что не были  настоящими,  на
всю  жизнь,  ни  его  первая  любовь,  ни  первая  религия,   которую   он
исповедовал.
     Он  обустроился,  привык  к  неспешному  ритму  жизни,  свойственному
уроженцам Востока, их повторяющимся непрестанным трудам. Его уже совсем не
удивляло то, что он запросто может пересчитать все свои  ребра.  Когда  он
съедал миску искусно приготовленных овощей, то ощущал достаточную сытость.
Он был сыт настолько, что мог еще один день не торопясь ковыряться в поле.
Было даже по-своему приятно обрабатывать тучную почву деревянной  мотыгой.
Разве некогда люди не покупали специал