полезут  с  во-от
такенными жлебальниками и начнут нами закусывать.
     - Не мели, Мыкола! - зычно одернул его Петрович. - Никаких жаб тут  и
в помине нет и не будет. Работай себе да лупи по столу костяшками, дуплись
на оба конца - и все дела. И не разводи тут нездоровые настроения.
     Петрович, судя  по  его  высказываниям,  давно  сдал  в  архив  планы
проведения рекогносцировки и разработки вариантов избавления  от  плена  с
определением  направления  главных  ударов.  Петрович  оказался   отменным
картежником, знатоком огромного количества анекдотов и  историй  из  жизни
военнослужащих. Он пел под гитару (в его доме оказалась гитара), занимался
(и, кажется, небезуспешно) "амурными" делами и сожалел лишь о том, что нет
рядом бывших армейских приятелей-сослуживцев.
     А  вообще  пленники  постепенно  разбились  на   отдельные   группки,
согласно, так сказать, своим склонностям и интересам, и потихоньку  начали
возникать даже новые семейные пары... Это дало повод к незлобивым шуточкам
типа: "Ох, Людмила, забросят тебя домой, твой-то тебе ноги повыдергивает!"
- или:  "Смотри,  Анатольевич,  жинка  тебе  достоинство  укоротит,  когда
вернешься, а Любаше глаза повынимает", - и прочим в том же духе.
     Выгрузились, разошлись по бороздам, не обращая уже никакого  внимания
на  Кубоголового,  воспринимая  его  просто   как   деталь   однообразного
незатейливого пейзажа. Белецкий работал, производя заученные движения,  он
свыкся с ролью автомата и  не  думал  о  том,  что  делает:  руки  и  ноги
справлялись с  работой  без  участия  сознания.  Рядом,  справа  и  слева,
выполняли производственные задачи десятки таких  же  автоматов,  одетых  и
обутых кто во что возжелал, накормленных, поправивших здоровье, сексуально
удовлетворенных, беззаботных и предвкушающих близкий приятный традиционный
отдых.
     Белецкий изредка обменивался улыбками с работающей рядом  Анной  и  с
трудом подавлял  приливы  желания,  с  замиранием  сердца  вспоминая  ночь
прошедшую и, распаляя воображение, рисуя ночь будущую. Много, много ночей!
     Это ведь вовсе не измена, говорил он  себе,  это  просто  действия  с
учетом сложившейся ситуации. Действия, наиболее соответствующие  ситуации.
Кто знает, сколько еще предстоит здесь пробыть? Может быть, всю оставшуюся
жизнь... А потребности-то требуют удовлетворения...
     Потребности... Когда-то, довольно давно, в незабывшемся еще  прошлом,
людей вели тернистым,  но  верным  путем  в  светлое  будущее,  к  сияющим
вершинам  коммунизма.  Да-да,  Белецкий  хорошо  помнил  прочитанные   или
услышанные в детстве восхитительные торжественные слова: "сияющие  вершины
коммунизма". Прекрасные вершины были именно тем местом, где каждый  отдаст
"по способностям" и воздастся ему "по потребностям".
     И вот, выходит - дошли? Пусть не сами дошли, пусть их  насильно  сюда
затащили - но они достигли сияющих вершин. И способности  используются,  и
потребности удовлетворяются.
     Вообще идея коммунизма,  как  общества,  которое  воплотило  бы  этот
принцип использования и удовлетворения, была Белецкому весьма  симпатична.
Пусть даже это общество зовется не коммунистическим, поскольку само  слово
"коммунизм"  считается  нынче   чуть   ли   не   матерным;   пусть   будет
постиндустриализм, пусть будет неокапитализм или  что-либо  другое.  Не  в
названии дело. Дело - в воплощении принципа. От каждого -  то.  Каждому  -
это. Основа. Фундамент. Краеугольный камень.
     Так вот они - сияющие вершины? Вот он - блаженный край  мечты?  Здесь
ведь лучше, чем там, у звезды по имени Солнце,  в  озабоченном  проблемами
городе  озабоченной  проблемами  страны?   Вот   они,   счастливые   люди,
попавшие-таки на седьмое небо и обретшие,  наконец,  прекрасную  жизнь  на
надежной тверди сияющих  вершин.  Довольные.  Сытые.  Не  беспокоящиеся  о
завтрашнем дне. Каждому - по потребностям..
     "А ты доволен?" - спросил он себя. И ответил себе:  "Нет,  мне  этого
мало. Мне нужно что-то еще. Потому что я не такой, как  они.  "И  все-таки
выше тех, кто на земле!" Я не такой..."
     Анна наклонилась над лункой в двух метрах от него, он посмотрел на ее
обтянутые черными  брючками  ягодицы,  мысленно  сжал  их  руками  и  едва
удержался от желания броситься к ней, обхватить  сзади  и...  Она,  словно
почувствовав его неистовое желание, обернулась и, прищурившись, ласково  и
призывно посмотрела на него.
     ...Работу, как всегда,  закончили  в  срок,  придя  к  финишу  ровной
линией,  ноздря  в  ноздрю.  Сложили  инвентарь  и,   переговариваясь,   с
шуточками-прибауточками   направились   к   летающей   платформе,    минуя
Кубоголового как пустое место.  И  лишь  Толик-погребокопатель,  поотстав,
вдруг свернул к надзирателю.
     - Слышь, товарищ заведующий,  -  сказал  Толик,  остановившись  перед
белой фигурой и подобострастно глядя на нее снизу вверх. - Я с просьбой от
имени коллектива. - В голосе его звучали умоляющие нотки.
     Услышав проникновенный голос Толика, Белецкий, шедший вместе с  Анной
в числе последних, остановился, с любопытством ожидая  продолжения.  Лично
он никаких просьб к Кубоголовому не имел и никаких  полномочий  Толику  не
давал. Может быть, состоялось какое-нибудь закрытое собрание членов  клуба
"На Валюхе"?
     - Вот вы нас  тут  обслуживаете,  обеспечиваете  всем  необходимым  -
спасибо вам от меня и от коллектива, опять  же,  -  сладкоголосо  зажурчал
Толик,  демонстрируя  обнаружившиеся  вдруг  запасы  красноречия.  -   Все
нормально, жаловаться  не  на  что.  О  здоровье  заботитесь,  о  печенках
наших-селезенках. Курева нам  не  даете,  мы  уж  сами  выкручиваемся.  Ни
винишка нам не предоставляете, ни другого  алкоголя,  потому  что  вредно,
понимаем. И не просим. - Челобитчик  сделал  вполне  театральную  паузу  и
трагическим голосом воззвал к Кубоголовому, добравшись, наконец,  до  того
главного, ради чего и произносилась речь: - Но хоть пива-то вы можете  нам
дать?  Не  самогоняры  -  пива!  Оно  же  полезное,  его  же  даже   врачи
рекомендуют. Хотя бы по кружечке после работы, а? От имени коллектива,  не
от себя же лично. Правильно, мужики? - обернулся он к платформе.
     "Правильно,  правильно!"  -  раздались  голоса  из   гущи   трудового
контингента, с интересом слушающего новоявленного полпреда.
     "Что же это за сияющие вершины такие, если хочешь пива - а его  нет?"
- подумал Белецкий и, подмигнув Анне, тоже крикнул:
     - Одобряем!
     - В общем, просим пивка, хотя бы к обеду,  хотя  бы  по  кружечке,  -
завершил свое обращение Толик, вытер пот со лба и выжидающе  посмотрел  на
Кубоголового, словно тот прямо сейчас  должен  был  извлечь  из-под  своих
одежд желтую цистерну с вожделенным напитком.
     Кубоголовый как всегда остался бесстрастным,  и  Толик,  потоптавшись
немного, пошел к платформе.
     - Как ты думаешь, дадут? - спросила Анна. - Я бы тоже не  отказалась.
Мы с девчонками в общежитии  пили  иногда,  мальчики  нам  красивые  такие
баночки приносили. "Стэффл", что ли.
     - Кто его знает? - ответил Белецкий. - Пейте  пиво  пенное...  Хорошо
бы, если бы прислушались к мнению коллектива. С их  стороны  будет  просто
некрасиво и, я бы сказал, неправильно не прислушаться к мнению трудящихся.
     - Ох и язвочка же ты, Витюша, - нежно сказала Анна и ущипнула его  за
локоть.
     Спустя некоторое время, подходя к привычно сервированному  столу,  на
котором  никакого  пива  не  наблюдалось,  Белецкий  получил   возможность
ответить девушке.
     - Язвочка - не язвочка, а  все-таки  очень  далеки  они  от  запросов
народа. Пива им для народа жалко.
     - Может, они просто его делать не умеют? - предположила девушка.
     - Гады, - удрученно сказал Толик, обводя взглядом стол. - Кровь  нашу
пьют за спасибо. Ну ни хрена понять не могут, дятлы раздолбанные!
     - Глас народа - глас божий. - Белецкий назидательно поднял  палец.  -
Не внемлющего гласу Божьему ждет  возмездие.  По-моему,  касториане  очень
рискуют.
     А вернувшись в  свое  жилище  переодеться  и  немного  поработать  за
письменным столом перед визитом  к  Анне,  он  обнаружил,  что  касториане
вняли-таки гласу.  На  прикроватной  тумбочке  в  спальне  стояла  обычная
поллитровая  темно-зеленая  бутылка  со  знакомой  этикеткой.  Можно  было
подумать, что "Жигулевское" подвезли из ближайшего гастронома, если бы  не
одна деталь: горлышко было закупорено не стандартной жестяной  пробкой,  а
полупрозрачной белой пленкой.
     "Ну,  черти,  уважили,  -  думал  Белецкий,  сидя  на  кровати  и   с
удовольствием потягивая прохладный приятный напиток. - Сегодня пиво  дали,
а завтра что давать будут по просьбам трудящихся?.."
     ...Появление пива стало главным предметом разговоров за ужином. Толик
чувствовал себя героем, бурно радовался, шутил и тут же вместе  с  другими
мужиками устроил экспресс-опрос на предмет выявления чудиков, что  терпеть
не могут "Жигулевское" и готовы отдать его истинным любителям.
     - Живем, мужики! - радостно восклицал  Толик.  -  Сегодня  играем  на
пивко!
     - Надо еще телевизор у них попросить, - заявила Маша, супруга Валерия
Александровича. - Чтобы у всех желающих был телевизор, а то прозябаем, как
в Африке.
     "О, господи! -  подумал  Белецкий,  глядя  на  радостно  возбужденных
людей, уминающих "холодец". - Неужели и телевизоры обеспечат?"
     Сидящая рядом Анна прижалась к  нему  бедром  и  по  спине  Белецкого
забегали приятные мурашки. Письменный стол и машинка могли подождать - еще
будет время.
     - Надо поставить  вопрос  о  выходных,  -  басовито  гудел  сантехник
Аркадий. - Нужно требовать хотя бы один  выходной,  мы  же  не  нанимались
ежедневно вкалывать.
     - И чтобы картошечки с луком! - подхватил  кто-то  на  дальнем  конце
стола. - И еще вареников!
     - Огурцов маринованных...
     - "Сникерса"...
     - По две бутылки пива...
     - А мне мой "москвичок", по поляне погасать!
     "А ведь дадут, ей-Богу, дадут"...  Белецкий  не  знал,  откуда  вдруг
появилась у него такая уверенность, но что-то говорило ему: дадут. Каждому
- по потребностям.
     Возбужденный люд разбредался от стола, договариваясь  о  занятиях  на
вечер, группируясь  по  интересам,  насытившийся  и  беспечный.  Белецкого
легонько хлопнули по руке и он обернулся. Киня-Халявщик осклабился,  глядя
мимо него, на Анну. Рядом стояли еще трое парней.
     - Все солнышке зубы заговариваешь, журналист? Че ты девочку терзаешь?
     Белецкий взглянул на Анну, задавая немой вопрос.  И  Анна  поняла,  и
едва заметно кивнула, словно говоря: "можно".
     - Почему ты решил, что я ее терзаю? - спросил Белецкий, весело  глядя
на туповатое лицо Халявщика. - Мы вместе  терзаемся.  Вот  и  сейчас  идем
терзаться.
     Халявщик, судя по физиономии, слегка опешил, а потом растянул губы  в
улыбке и, кривляясь, поклонился.
     - Ну, поздравляю, наконец-то! - Он  развел  руками,  поворачиваясь  к
парням. - Пошли, ребята, нам здесь делать нечего.  Тут  уже  забито.  -  И
добавил, вновь адресуясь к Белецкому: - Так бы сразу и сказал.
     - Извините, мальчики, - кокетливо сказала Анна и взяла Белецкого  под
руку. - Нам пора.
     Ситуация разрядилась,  парни  отошли  и  все,  казалось,  разрешилось
наилучшим образом. Однако у Белецкого остался в  душе  неприятный  осадок,
словно он поступил как-то не так.
     ...Впрочем, осадок незаметно растворился, когда вновь, теперь уже  на
берегу тихой морской бухты, Белецкий начал ласкать  податливое  и  горячее
молодое женское тело...



                                    10

     Спал он плохо, беспокойно, то и дело просыпаясь от  непонятно  откуда
навалившейся духоты и с завистью прислушиваясь к ровному  дыханию  лежащей
рядом Анны. Обрывки снов мелькали словно  кадры  старого  кинематографа  -
какие-то незнакомые лица, странные здания, длинные  коридоры  и  лестницы,
ведущие неизвестно куда. Он бежал по коридорам, поднимался и спускался  по
лестницам, то ли спасаясь от  погони,  то  ли  догоняя  кого-то,  падал  в
темноту, просыпался и вновь, как в трясину, погружался в очередной сон.
     Вырвавшись из узкого коридора, он  вдруг  остановился,  почувствовав,
что впереди - невидимая преграда. Возникший ниоткуда Кубоголовый  медленно
подошел к нему и замер по другую  сторону  преграды.  И  Белецкий  впервые
услышал его голос, ровный, монотонный, негромкий, но отчетливый голос.
     "Пришло - время - возвращения".
     Кубоголовый  исчез,  и  тут  же  загудел   гудок,   не   обычный,   а
длинный-длинны-длинный гудок...
     Белецкий,  хватая  воздух  пересохшим  ртом,  вывалился  из  постели,
потянулся за джинсами, все еще не в состоянии отделить сон от  реальности.
За распахнутым окном дома Анны распростерлась под светлеющим небом невесть
из чего сотворенная морская гладь.
     - Ой, что это он сегодня?  -  Девушка  приподняла  голову,  испуганно
слушая гудок, и внезапно гудок умолк, оставив звенящую тишину. - Мне такое
сейчас приснилось... Будто он сказал, что нам пора возвращаться.
     - Значит - пора, - сказал Белецкий. - Наше время истекло.
     Открыв  дверь,  ведущую  из  жилища  Анны  в  "трапезную",   Белецкий
окончательно убедился, что наступила пора перемен. Длинный стол  исчез,  и
"трапезная" вновь, как когда-то давным-давно,  стала  аккуратной  станцией
метрополитена с белыми кафельными  стенами  и  белым  потолком.  На  месте
выхода опять  выросла  глухая  стена.  Люди  неуверенно,  словно  опасаясь
чего-то, появлялись из-за дверей и  останавливались,  обводя  беспокойными
взглядами зал, превратившийся в станцию отправления.
     - Слушай, журналист, тебе  ничего  такого  сейчас  не  приснилось?  -
Растрепанный со сна любитель  шахмат  Филлер  в  незастегнутой  рубашке  и
надетых задним карманом вперед  спортивных  брюках  часто  моргал,  словно
пытался удалить из глаза соринку.  -  А  то  мне,  понимаешь,  официальное
заявление сделали.
     - Мне тоже, - ответил Белецкий. - Полагаю, что каждому из нас сделали
такое заявление. Сейчас подведут итоги, вручат грамоты -  и  "прощай,  моя
голубка, до новых журавлей"...
     - Ты посмотри, Витя! - Анна дернула его за рукав. - Ты посмотри!
     Белецкий  обернулся.  У  той  стены,  где  раньше  был  выход  и  где
возвышался  в   назидание   всем   потенциальным   мятежникам   прозрачный
цилиндр-саркофаг с телом бедолаги Жеки, теперь никакого цилиндра не  было.
Всего минуту назад был - Белецкий видел его, выходя  в  зал,  -  а  теперь
пропал. А Жека ворочался на гладком полу, пытаясь подняться  -  как  будто
это было так сложно! - и до оцепеневших людей долетало:
     - Козлы недоделанные... Ну, козлы...
     -  Ожил!  -  ахнула   активистка   мессианского   общества   Жозефина
Грановская, упала на колени и перекрестилась. - Несокрушима  сила  Господа
нашего. Ожил, как Лазарь!
     "Лазарь",  наконец,  поднялся  и,  пошатываясь,  как  пьяный   и   не
переставая бормотать ругательства, направился к людям.
     - Они его не убивали,  они  его  просто  заморозили,  -  тихо  сказал
рыжеволосый Филлер. - А теперь отпустили. Значит, действительно - "прощай,
моя голубка"? Или пребывание наше здесь - бесовское наваждение, не  более?
Демоны играли нами...
     Белецкий  вздохнул  полной  грудью.  Господи,  неужели  -  свершится?
Неужели закончен срок и урожай соберут без них? Кто - сами касториане? Или
умыкнут кого-то из других миров, тех, кто  наиболее  пригоден  именно  для
уборки урожая? Неужели - все кончилось?
     А если и вправду - наваждение? Чем черт не шутит... Вот и пошутили  с
ними  черти,  напустили  бесовского  тумана,   прикинулись   инопланетными
пришельцами. Может быть, не зря священники  православные  втолковывают:  и
астрологи, и экстрасенсы, и полтергейст, и явление НЛО - все  от  дьявола,
все - проделки сатаны и слуг его?..
     Все кончилось...
     - Витюша, миленький, мне почему-то страшно! - Анна  схватила  его  за
руку, глядела круглыми зелеными глазами.
     Белецкий погладил ее по щеке.
     - Не бойся, Аннушка-голубушка. Тебе же ясно и понятно сказали...
     Он не окончил  фразу,  потому  что  в  конце  зала,  у  стены,  вдруг
заклубился туман, превращаясь в  знакомые  белые  фигуры  с  кубообразными
головами. Кубоголовые держали в руках  нечто,  напоминающее  луки,  как  и
тогда, давным-давно, в день вторжения.
     И взвился вдруг под высокий потолок пронзительный женский крик:
     - Не-ет! Не хочу! Не хочу наза-ад! Не хочу-у!..
     И  -  прорвалось.  Вновь  зашумели,  закричали,  заголосили,   словно
вернулись те давние минуты, первые минуты в этом зале, похожем на  станцию
метро.
     - Да что же это? Почему они опять решают за нас?..
     - Остановитесь, не надо!..
     - Не хочу-у!..
     - Милые, родные, не трогайте, оставьте меня здесь!..
     - Мы не твари неразумные, мы - люди! С нами надо считаться!..
     - Мы что, плохо работали? Я плохо работала, да? Не  забирайте  назад,
изверги... ой!.. то  есть  миленькие,  вы  же  можете...  Ну,  умоляю,  не
забирайте!
     - Коллектив просит, от имени коллектива... Мы еще вам пригодимся...
     - Прячьтесь от них, товарищи! Пусть попробуют поймать!..
     - Мужчины, вы мужчины или импотенты недоделанные? Отнимите у них  эти
палки!..
     - Оставьте меня зде-есь!..
     Атлет Жека, по-видимому, еще не совсем пришедший  в  себя,  оторопело
замер посредине зала, недоуменно глядя на неистовствующую толпу.
     Белецкий дернулся от неожиданной  боли.  Это  Анна,  не  помня  себя,
щипала его за руку и быстро-быстро твердила, упрашивая, умоляя:
     - ...не хочу-не хочу домой-не хочу-не хочу-не хочу домой...
     Он брезгливо отбросил ее руку, отступил  на  шаг.  Вот  он  -  предел
желаний человеческих?  Вот  они  -  люди?  Стадо...  Стадо,  допущенное  к
кормушке. И нет больше никаких желаний, и никто не хочет  назад...  Готовы
остаться здесь навсегда, здесь, на сияющих вершинах...
     Он презирал их, ему было стыдно за них перед этими кубоголовыми,  так
и не сделавшими еще ни одного движения.
     "Я не на небе и не на земле, но все-таки  выше  тех,  кто  на  земле.
Выше!"
     Внезапно  ему  стало  очень  плохо  и  тоскливо.  "Ну  сколько  можно
притворяться и лгать самому себе? - спросило его второе "я",  притаившееся
в черной глубине. - Они - стадо... А ты, Ты действительно  хочешь  чего-то
еще или тоже не прочь... на сияющих вершинах?.."
     Анна  вновь  вцепилась  в   него   обеими   руками,   повторяя   свою
скороговорку-молитву. Толпа  кричала,  причитала,  всхлипывала,  вздыхала,
умоляла...
     "Не стадо, нет. Просто - люди. Человеки. Земные человеки..."
     А небо?
     "Небо - для птиц", - ответил ему кто-то.
     Кубоголовые   по-прежнему   стояли   неподвижной   шеренгой,   словно
недоумевали, словно колебались, словно не решались взяться за дело.
     "Оставьте нас здесь!" - разноголосо кричала толпа.