часто не могу уснуть
до утра, потому что в голове вертятся самые плохие воспоминания. И ни-
чего светлого. Мне холодно. Я боюсь касания женского тела, как раз по-
тому,  что это станет одним из таких мелькающих воспоминаний.  Я боюсь
канализационных коллекторов, я боюсь хроники происшествий. Я боюсь на-
питься и оказаться на улице ночью, когда метро закрыто и денег на тач-
ку нет. Мне не привыкать к этому, но я этого боюсь. Меня пугает ночной
автомобиль у дома, меня пугает пять утра, когда светлеет и рядом нико-
го нет.  Мне страшно, когда день прошел и никто не позвонил. Я не могу
быть один.  Разве что пьяным.  Я не могу быть трезвым один в пять утра
при молчащем телефоне, когда уже светлеет. Меня страшит телевизор, ме-
ня приводит в ужас вся это кинематографическая любовь. Когда рядом ни-
кого нет.  А они забывают,  они все давно уже забыли про меня,  у  них
свои дела,  машины,  работы - а мне так странно одиноко без них. Я так
боюсь их,  когда их нет.  Никого.  Меня пугает шевеление  занавески  у
раскрытого окна, когда зима, когда пять утра и нечего уже курить, ког-
да один и трезв.  Я боюсь,  что у меня когда-нибудь кончатся деньги. И
часы мои пискнут пять утра,  и сигареты кончатся, и никто не позвонит.
Я говорю с ними,  когда звоню сам,  они отвечают мне, что надо бы всем
собраться,  что  они позвонят - и я боюсь этих слов,  потому что знаю,
что не позвонят,  что будет пять утра и рядом никого,  а сигарет  нет.
Мне просто стала широка моя кровать, я боюсь спать, я бы вообще никог-
да бы не спал и не трезвел,  если б только было можно. Я боюсь гитары,
я  боюсь брать ее в руки,  потому что нет никого,  кто бы это услышал.
Мне страшно,  когда длинные гудки, еще больше я боюсь, когда гудки ко-
роткие.  Когда  никто не ответит.  А мне иногда так нужно с кем-нибудь
поговорить.  Я позвоню тебе завтра - говорит какая-нибудь она,  и  все
завтра я жду,  хотя знаю,  что не позвонит ни черта. И точно - не зво-
нит.  И мне становится жутко - что я им всем сделал  такого?  Я  боюсь
быть ненужным им,  потому что себе я уже почти не нужен. Я боюсь радио
и утреннего метро - мне кажется, что я в аквариуме, я безмолвен и ник-
то меня не видит,  потому как стекла черные.  Мне страшно слышать, как
утром лает идиотская собака,  мне страшно курить в ночное окно,  когда
улица  пуста и идет снег.  Или дождь,  но дождь хотя бы шумит,  а снег
тих.  Но я не хочу говорить с дождем,  я этого тоже боюсь. Меня пугает
весь мой дом, вся эта дурацкая мебель, такая же страшная, как телефон.
Мне дико, когда звонок - вдруг это просто ошибка номером? Мне холодно,
когда  я открою окно,  мне душно,  когда оно закрыто.  Мне неуютна эта
кухня в пять утра, когда сигареты кончились и никого нет. И этот свис-
тящий чайник, когда не с кем пить чай, когда никого нет, когда светает
и пять утра.  Мне страшно,  когда я не помню, но совсем я схожу с ума,
когда помню все - все эти обрывки,  улыбки, касания, движения, все это
перемешивается и не дает уснуть,  не дает забыть,  не пускает  никуда,
оно везде.  Везде.  Смотришь в окно...  Подходишь к краю крыши - и так
хочется прыгнуть... Нет, не убиться хочется, а именно прыгнуть, проле-
теть, посмотреть, как оно, что из этого выйдет. Мне уже не хочется ни-
куда уезжать,  здесь обязательно что-нибудь произойдет,  а как же  это
пропустить?  Но я хочу уехать, может, тогда они вспомнят? Вспомнят обо
мне?  И тогда я не буду сам с собой хотя бы одну ночь,  хотя бы в одни
пять  утра.  Может,  кто-нибудь позвонит мне тогда и скажет:  я приеду
сейчас.  Лучше:  мы приедем сейчас. Но вдруг они не приедут? Вдруг Ка-
тастрофа?  Вдруг  раздумают?  Вдруг ЗАБУДУТ?  Мне...  Я не могу больше
один,  в пустой постели, в этой кухне, когда свистит сволочной чайник,
когда пять утра и телефон мертв. Впрочем, нам пора выходить.


                                    13.
   Платформа была пуста и скучна на редкость.  Тупа-а-я такая платфор-
ма. Очень неинтересная. Они огляделись по сторонам, впрочем, это Крис-
тина огляделась по сторонам,  а он сразу же начал спускаться  вниз,  в
лес,  в пустой,  скучный и тупо-о-й лес, прямо в елки. А где это мы? -
глупо спросила Кристина.  Действительно,  ну откуда он мог знать,  где
они? Но он пробормотал что-то насчет Финляндии, наверное. Кристина ос-
тановилась, посмотрела влево, поглядела вправо, пожала узкими плечика-
ми и побрела дальше. Наступила осень. Листья погрустнели, стали желты-
ми, красными, облетевшими, пришла прозрачность. Березы стали рябинами.
Слева был туман, справа правильными разноцветными курганами разлеглись
опавшие листья, спереди шел финн в длинном пуховом пальто синего цвета
и большой,  очень большой лисьей шапке. Наши финские друзья, какк они?
А такк они, отвечал финн, я к Леениинуу едду. Едет? - недоумнула Крис-
тина.  Едду, - подтвердил финн. Кристина почувствовала себя абсолютной
дурой,  а он посмотрел сквозь финна и  промолчал.  Туман  теперь  стал
справа,  грибы - слева,  а финн исчез,  осталась только шапка, которая
аккуратно плыла между голыми деревьями еще некоторое  время,  а  потом
пропала  в каком-то дупле.  Кристина с разбега прыгнула в большую кучу
листьев,  вынырнула,  легла на спину и стала быстро-быстро смотреть  в
пустое  голубое  небо.  Он присел рядом,  закурил и начал курить.  Мне
здесь совсем ничего! - прокричала Кристина как уже самая последняя ду-
ра.  Мне здесь хочется чего-то такого! Он бросил сигарету и наклонился
к ней.  Началось хорошо.  Очень хорошо, словно в простом белом костюме
на берегу Черного моря,  где пальмы и тонкорукое чудо под короткой ву-
алью,  такая, что не прикоснись - улетит, обернется черной омерзитель-
ной птицей и оставит вечным психом.  А тут еще мимо пробегал Ленин,  а
может не Ленин,  а Изя, хотя, собственно, что мог делать Изя в Финлян-
дии? Здесь финн не пгоезжал? - кричал Ленин на смешном своем ходу, ро-
няя мятую бумажку и исчезая в теперь уже опять левом  тумане.  Нет!  -
кричала Кристина ему вдогонку, хохотала и дрыгала своими голыми осино-
выми ногами.  Все вокруг набухло и позеленело. Слева теперь были самые
разные  флоксы,  справа - мятая ленинская бумажка,  спереди же не было
ничего. Подули теплые ветра, подхватили их и понесли, все выше и выше,
все стремительнее и дальше, сто восемь минут вокруг Земли, слава и по-
чет,  фотографии в букваре:  буква К - Кристина, Конь, Калоши, Косеть.
Буква О - Он,  Олени, Озеро, Отходняк. Над всеми Хельсинками и Парижа-
ми, над всеми Монтевидиями и Сантъягами, вокруг всего, бесплатно, без-
визово и беспошлинно,  тихо и комфортабельно, как в сумерки, как после
пятисот пятидесяти грамм.  Пошли на спуск, все ниже и ближе, уже видны
верхушки пальм и крокусов,  а что же наш парашют?  Поискали - нет. Еще
поискали - нет.  Стали целиться в листья.  Целились-целились,  наводи-
лись-наводились - все равно долбануло так, что дыхание раз - и остано-
вилось.  На пять секунд.  Он откинулся от ее распростертого тела, сел,
достал  очередную  сигарету.  Кристина быстро-быстро дышала и медленно
смотрела на проходящие тучки. Отчего это одни тучки бывают большими, а
другие - маленькими?  - думала она неспроста. Он тем временем развора-
чивал тоскливый документ. Что это? - спросила Кристина, которая вообще
уже    достала    своими   идиотскими   вопросами.   За-кон   Со-ве-та
у-пол-но-мо-чен-ных  о  про-воз-гла-ше-ни-и  тро-па-рей  и   бо-бы-лей
не-за-ви-си-мы-ми  от  зем-ле-вла-дель-цев - по слогам прочитал он.  И
тут возвратились елки,  прилетели комары и мухи. Они сидели в какой-то
лесополосе,  среди родных банок и бутылок,  среди журналов и газет. Он
опять курил,  а Кристина одевалась,  что-то себе такое  тихо  напевая,
что-то вроде We Shall Overcome.  За деревьями призывным доплером свис-
тел электропоезд.  Он встал, отряхнулся и они медленно пошли туда, от-
куда  свистело.  Теперь уже окончательно было ясно,  что Кристина поет
именно We Shall Overcome.

                                    14.
   Можно, я поеду с тобой? - спросила она его в трясущемся вагоне.

                                    15.
   Да боже ж мой,  пгедводитель!  Уж я и не думал,  не  гадал  -  вот,
здесь,  стоит, все такой же. Здгавствуйте, - Кристине, - я ведь стагый
дгуг,  сколько вместе пегежито...  Тепегь здесь,  на этом вокзале -  в
Москве  Ленинггадский,  в Ленинггаде Московский,  все как ганьше,  вот
только Казанского нету, ну и слава богу.
   Кристина вопросительно смотрит на НЕГО.  ОН улыбается, вынимает изо
рта  сигарету - Это Изя Аронович,  человек,  интересующийся правильным
проживанием.  Мы пили вместе.  А еще был учитель. Где учитель-то, Изя?
Слышишь,  такое дело, я его потегял где-то, не помню, но он мне такого
насказал,  нет,  ты только подумай,  пгедводитель, что я уж и не знаю,
как...  Чего это он тебе такого сказал? Меня зовут Кристина, - сказала
Кристина.  Чего вообще учитель мог дельного сказать?  Он же учитель. В
школе. Пгедводитель, мы с ним в пивняк этот пошли, ну, что ты говогил.
Ну?! Ну да, как ты и говогил, стоялм пегвыми - вошли последними. Я все
его пытал,  пытал,  егша заделали.  Ну,  и как он на ерша?  Меня зовут
Кристина,  - сказала Кристина.  Сник он с егша,  слушай, пгедводитель,
здесь столько добга:  в этом гогоде пьют едва ли не больше, чем в Бег-
дичеве... Я так гад, что ты меня сюда пгивез! А как, интегесно, в дгу-
гих гогодах?  В Казани?  А в Ягославле? А в Кугске? А в Павелецке? А в
Савеловске? На их Московских вокзалах? Да здесь посуды - плюнь - попа-
дешь.  А шампанских-то,  шампанских!  Все пьют одни шампанские!  А что
учитель-то,  Аронович?  Меня зовут Кристина, - сказала Кристина. Очень
пгиятно,  а меня Изя. Скоро мы все сойдем с ума... Что пивняк-то, Изя?
А кто такой учитель?  - это Кристина.  О,  учитель... - это ОН. Просто
учитель, даже где-то преподаватель. Из поселка Вождь Пролетариата. По-
четный семьянин в сторону старой мамы,  искусный  любитель  каруселей.
Мне его немного не хватает, хоть он, конечно, и урод. Изи мне вот тоже
не хватает,  но больше.  А Изя взял и потерял его. Где ты потерял его,
Изя?  Почему вы,  евреи, всегда теряете лучших людей? Мы не тегяем, мы
сами тегяемся...  Учитель был прекрасен,  скромен и чист,  его бы рас-
пять...  Пгедводитель, какое гаспять, он мне такое сказал, я даже и не
повегил сначала.  Я даже и не обгатил внимания,  такой он плохой  был,
несчастный с егша... А что же такого, Изя, рассказывайте скорей, - это
снова Кристина. Может, конечно, и навгал, но повегь мне, пгедводитель,
как  евгей  евгею - после такого егша не вгут.  После такого егша даже
бывалые бгатки говогят то,  что сами себе боятся шептать. А учитель...
Он  еще до егша,  с одного газбавленного пива был светел,  как апостол
Петг.  Так что же он такого вам сказал?  - это опять Кристина, обнимая
улыбающегося ЕГО и прижимаясь подбородком к его плечу. Он закурил сле-
дующую сигарету.  Дай кугить,  пгедводитель... Он сказал, что не любит
кагусели. Да ну? А что же он в таком стучае делает в парке, на девушек
смотрит?  Да,  он смотгит на девушек. Ай-яй-яй, учитель, учитель... На
девушек смотреть иногда очень приятно,  - это Кристина. Смотрит на де-
вушек,  а у самого дома старая мама, ехал бы к ней. Нет, пгедводитель,
он не пгосто смотгит на девушек... Не просто?
   Что же он несет? Зачем это опять? К чему? Почему как только удается
избавиться от этого всеубивающего влажного ничего - почему опять?  Вот
она,  здесь,  тонкая,  беспомощная - но со мной, ну зачем опять? Зачем
опять наталкивать меня на эти мысли? Где все они были, когда были нуж-
ны?  Не для того, чтобы сообщить мне версию. Для того, чтобы быть. Где
они были,  черт возьми?  Я не хочу ничего слышать.  Я уже почти забыл.
Уже есть другая она.  Заткнись,  ради своих бутылок,  не говори ничего
больше...
   Ну конечно не просто,  кто же будет смотреть на них просто так?  Он
начал переставать хотеть слушать Изю дальше. А Изя увлеченно: Он смот-
гит на них оценивающе. Как? Даже не так, пгедводитель, он их высматри-
вает.  Ну ладно, мало ли, что там говорил пьяный учитель - Он явно за-
хотел переменить тему. Что случилось? - спросила Кристина, увидев, как
он неожиданно потерял интерес к Изиным словам. Ничего, просто я не ви-
дел Изю тысячу лет,  а он мне тут втирает про какого-то учителя, кото-
рый по выходным ездит, как распоследний мудак, ездит в... Ладно, у нас
скоро поезд. Он достал из кармана ручку, записал свой телефон на сига-
ретной пачке и протянул Изе.  Не скучай, Менахем, звони, я буду рад...
Изя схватил подарок и благодарно закивал. Кристина только начала недо-
умевать,  а ОН уже быстро шагал прочь. До свидания, - сказала Кристина
Изе, - очень приятно было... Да...- начал было Изя, но она уже догоня-
ла ЕГО. Почему-то совсем не было людей, только быстро идущий ОН, стоя-
щий с раскрытым ртом Изя,  и между ними - тоненькая фигурка  Кристины,
вся в темно-сером,  маленькая доверчивая птичка, догоняющая своего не-
известно кого, но своего, своего. Изино лицо неожиданно озарилось све-
том, он набрал в простуженные легкие побольше воздуха и с шумом выдох-
нул его назад. Минута молчания.


                                    16.
   Движение. Легкое, как белое бальное платье. Бессмысленное и маркое.
Прозрачное. Движение по огромной площади, не обращая взгляда на транс-
порт, перемещение в темноте, искромсанной мгновенными фарами. Оглушен-
ность и пустота. Глубина километр. Он не слышал шума железа, он не ви-
дел суеты отъезжающих,  он плыл над всем, под всем, среди всего. Он не
слышал ничего,  кроме страшно необходимого сейчас, сжимающего и растя-
гивающего, гремящего и шепчущего, застывшего и пронзительного dead can
dance, и на его фоне, сквозь шум и треск - далекий голос, не голос да-
же,  а что-то еще: Я позвоню тебе завтра... Я позвоню тебе завтра... Я
позвоню тебе завтра...  Я...  он пытался понять...  позвоню... что она
хотела...  тебе... ему этим сказать... завтра... но ведь уже давно се-
годня, а то завтра было еще вчера... Нет ее. Нет ее. Где она? Где она,
мама? Я же ничего не делал! Я же... Он толкнул тяжелую дверь и кинулся
с головой в родную полупустоту вокзала.  Быстро прошел через весь  ог-
ромный зал,  мимо высохшего фонтана у подножия святой головы, мимо со-
юзпечати и телеграфа,  прямо туда,  где ласково-зеленым светом  кто-то
безумно высокий сообщал ему всегда одно и то же:  число,  месяц, год и
время ухода поездов.  В Ленинград. Где еще можно ее теперь искать? За-
чем она так,  мама? Зачем? Я же НИЧЕГО не делал. Она просто нужна мне.
Я просто хочу,  чтобы она была со мной.  Я просто хочу быть с ней.  Он
развернулся и пошел назад, опять через весь этот нездешний аквариум, к
кассам,  к теткам с билетами, к барыгам, к чертями собачьим, мне нужно
уехать.  Мне нужно найти ее там.  Мне нужно. Когда в последний раз мне
было что-нибудь нужно,  мама? Сделай это для меня, не молчи, найди ее.
Найди ее мне!
                    ...Ты скоро увидишься с ней, увидишься...
   Он остановился,  даже не остановился,  а встал, налетел на стену из
стекла,  и его понимание выключилось.  Какой он к черту мальчик? Какая
это там...  Мама,  где ты, не уходи, я знаю, это ты, мама, где я увижу
ее,  не молчи,  мама,  только не молчи,  ну не молчи же,  черт возьми!
ГДЕ?!
                                   ...тихо...
   Он огляделся.  Пассажиры. Ленин. Пассажиры. Пирожки. Пассажиры. По-
шел к пирожкам.  Купил.  Съел.  Еще. Пассажиры. Союзпечать. Пассажиры.
Пошел к союзпечати. Купил сигарет. Вышел на платформу. Закурил. Верну-
лось какое никакое,  а понимание. Вдали мелькнул Изя-не Изя, но кто-то
очень похожий.  Наверное, все-таки Изя. Но ведь он же не хотел уезжать
назад...  Догнать? Да нет, надо билет покупать, проводнику совать - но
ехать,  ехать,  искать! Мама сказала, что найду. Нет, она сказала, что
скоро увижу ее,  но ведь это и значит,  что найду.  Ведь это и значит,
что ехать надо. Он поднял глаза...
   В каких-то  шагах от него стоял он.  Ильич.  Учитель.  Дорогой мой.
Посверкивали очки.  Из-под пальто виднелся кончик хвоста.  Родной мой.
Ильич повернулся лицом.  А-а, здравствуйте, молодой человек, опять по-
путчики?  Что это ты,  Ильич, заладил на север гонять? Да я... Красиво
там,  знаете ли... Изя сказал мне, что ты его чем-то напугал. Напугал?
Очки засверкали сильнее. Разволновались очки. Да, напугал, чем это ты,
а? Да... Я не знаю, я не пугал, нет, что вы, вот ведь мой поезд, прос-
тите,  молодой человек,  я должен идти, - и пошел, залез в вагон и ис-
чез.  Он  тоже  подошел к проводнику,  привычно сунул руку в карман за
деньгами...


                                    17.
   Все девочки встали и тихо вышли.  Зал замер.  Ветер затих.  Кладби-
щенские ребята поплевали на руки и воткнули лопаты в землю. Холод. Зи-
ма. Тяжело копать.


                                    18.
   В его кармане было пусто.  Денег не было совсем. Он растерянно пос-
мотрел на гранитного проводника.  Как же так,  они не должны были кон-
читься,  они никогда не кончались, всегда ведь что-то оставалось, хоть
самая малость. Всегда оставалось... Он быстро пошел вдоль вагона, выс-
матривая в окнах Ильича,  занять у него денег,  он даст,  он  мягкоте-
лый...  Первое окно,  второе окно, третье - до конца вагона и обратно.
Учителя не было. Эй, проводник, а куда же делся этот очкарик в пальто?
Какой очкарик?  Не видел я никаких очкариков,  одни художники, поэты и
музыканты, чтоб им треснуть всем. Вали отсюда, не мешай работать. Про-
водник не хотел говорить. Проводник хотел спать. Его охватил моментный
страх, страх невероятной силы - за себя, за Кристину, за Изю, за маму,
за  все  прогрессивное человечество.  Стало просто страшно.  Он закрыл
глаза. И увидел.
   Он увидел уютную комнату охотника,  веселый внимательный камин, бу-
тылку хорошего вина,  стены, на стенах - сабли, ружья, головы юных де-
вушек.  Они улыбались. Они были рады ему. Они успокаивали его: Не вол-
нуйся,  все будет хорошо,  все и так хорошо. Не переживай, боли больше
не будет.  Почти не будет. У нас новенькая, ей у нас нравится, мы тебя
сейчас познакомим. Ее зовут Кристина. Кристина, ты почему не позвонила
ему?  Я не смогла, - сказала Кристина, вернее, ее голова. Она не смог-
ла,  видишь, она все еще любит тебя, как все мы. Кристина, ты ведь все
еще любишь его?  Да,  - сказала Кристина,  вернее ее голова.  Ты нужен
нам, приходи, без тебя нам всем так одиноко... Мы страдаем. Гражданин!


                                    19.
   Эй, приятель!  Он открыл глаза. Рядом стоял тот самый тип с желтыми
глазами,  что приходил к нему домой и увозил в подвалы, мучил и требо-
вал сказать имя.  Ты знаешь ее?  - тип сунул ему  под  нос  фотографию
Кристины.  Знаю,  - отрешенно ответил он.  Значит, поедешь с нами. Где
она?  - последний беспомощный вопрос. Последние слова. Где? Теперь уже
в морге. А еще утром лежала в том же коллекторе, что и предыдущая. Ес-
тественно, без головы. Обидно, да?

                                       20.
   Здесь что-нибудь отвлеченное,  шум воды,  например, или пение птиц.
Частые телефонные гудки и далекое:  Я позвоню тебе завтра... Я позвоню
тебе завтра... Я позвоню тебе завтра...


                                    21.

   Они шли  вдоль  платформы,  уже в самом ее конце - он,  желтоглазый
тип, еще один такой же тип. Здгавствуй, пгедводитель, - раздалось сле-
ва.  Но  он даже не повернул головы.  В ней больше не было Изи.  В ней
больше вообще не было никого,  кроме Кристины.  Я жду тебя, - говорила
она ему. Ты нужен мне. Зачем тебе эти типы, убеги от них, убеги ко мне
- они не смогут догнать тебя.  Они ничего не смогут сделать, их на са-
мом деле нет,  Изи уже нет, всего того мира уже нет, ты должен наконец
это понять, ведь у тебя уже кончились деньги. Что тебя держит? Он сей-
час тронется,  беги,  беги,  пока не поздно, пока они не увезли тебя в
свои пустые комнаты, пока не начали задавать вопросы, ответов на кото-
рые ты все равно не знаешь. Иди ко мне. Иди...